Радость.
Маленький Натаниэль обязан получить свою метку так скоро — она не пришла в четыре и пять, но должна появиться на его теле в шесть, потому что он был так мил со всеми духами, когда просил подарить ему самого хорошенького соулмейта, способного защитить его от отца. Сберечь от жестоких тренировок, позволяющих ему работать с огнём, а потом вместе насладиться сладостью спелых фруктов — Натаниэль дал клятву самому себе, что не поленится свернуть горы для человека, связанного с ним судьбой. Может, чуть больше, если тот окажется добр к нему. Поэтому, в канун своего дня рождения, весь уставший от тренировок, получивший ожоги, он наконец дожидается маму в своей комнате, чтобы получить свою порцию нежности и утешения — спокойную легенду и знания о мире, в котором возможна симпатия ко всему живому. Мэри почти подкрадывается к нему, одетая в красивые одеяния народа огня — даже если её чин позволяет носить почти чёрный, она выбирает розоватый, уже не надеясь на голубой цвет родины. Её мягкая улыбка содержит небольшую строгость, наполненную заботой и переживаниями. Она велит снять рубашку, пока тушит большую часть свечей, разумно оставляет несколько штук у кровати и бегло, почти невесомо, проводит рукой по кудрям сына. Хмыкает расстроенно, превращается в настоящего врача и достаёт бутылёк с целебной водой, так бережно хранящейся для Абрама — единственного света в её жизни. Магия аккуратна, движения отточены, изящны, показывают всё мастерство и любовь женщины в стараниях. Натаниэль шикает от соприкосновения воды с его сожжённой кожей, пробует улизнуть, отодвинувшись как можно дальше, но его ловят сразу же. Рука матери быстра и крепка, почти как камень. — Тише, нам нужно вылечить это, — мягко напоминает она, продолжая легко крутить пальцами ради достижения успеха. Вода словно впитывается. — Давай я расскажу тебе про твоего соулмейта? Ведётся на это, как красивая рыбка на новое угощение — почти подпрыгивает от нетерпения, но сразу же возвращает себя на подушки, подставляя себя под мягкие пальцы и воду. Мама специально не рассказывает всё, а довольствуется крошками, наконец найдя действенную управу на сына. Голубые глаза смотрят с ожиданием, желают заполучить новую историю. Мэри не выдерживает умоляющий, наполненный привязанностью и детской любовью взгляд, поэтому наклоняется, легко убирает мягкую рыжину назад и оставляет невидимый след губ на лбу мальчика — тот почти сияет, наконец выдавая расцветающую улыбку. Из-за конфликтов, обучения и важных дел она уже неделю не может прийти к Натаниэлю, уделить ему время и вылечить от второго родителя. Но теперь она здесь, сидит над ним и начинает так убаюкивающе рассказывать про родственную душу, поэтому Натаниэль сразу прощает её, слишком ждущий материнского тепла, а не грозного огня. — Твой соулмейт может быть кем угодно, — начинает Мэри, нечестно крадя абсолютно все частички внимания. — Девушкой или парнем, магом земли или магом воды. Возможно, твоя родственная душа будет владеть огнём, а может ей выпадет воздух. Так же она может ничем не владеть, но это не делает её хуже, понимаешь? Если вы связаны судьбой, то, значит, уже подходите друг другу. Будь мил с ней, попробуй защитить и поверить в её успех всем сердцем. Только она сможет привести тебя к счастью. — А если я не понравлюсь ей? Приподнимается уголок глаз, а с ним пальцы тычут Натаниэля в бок, беспощадно заставляя вертеться и хихикать. — Тогда тебе придется отступить и подождать, пока ты не сможешь завоевать её доверие. Если она скажет тебе отстать, то лучше так и сделай. Тебе же не нравится, когда отец трогает тебя без спросу? — Конечно нет, мне больно, — дуется мальчик, смотря на свои царапины и шрамы. Пока у него нет соулмейта, пока его руки не покорили огонь, как сделали абсолютно все по отцовской линии, ему суждено получать новые травмы. — Твоя прилипчивость тоже может сделать больно, — наставляет она, хочет проговорить ещё что-то, но огромный зевок Натаниэля останавливает все слова. — Тебе пора спать, милый. — Не-а, — и еще один зевок. — Мне пора послушать ещё про соулмейтов. Как я могу быть готов к лучшей встрече в моей жизни, если я не знаю, чего мне ожидать? — Ты будешь готов. Вода уплывает по ветру в сосуд, а рука Мэри успокаивающе закрывает взор мальчику, помогая уснуть и забыть обо всех ранах за этот день — их много, больше обычного, ведь Натан взбешён неопределённостью судьбы. Терпения никто не подарит ему, а значит Натаниэль долго под обжигающей рукой будет. Сердце ноет, а ладони чешутся от желания улететь на Север. Покинуть Веснински ещё долго не выйдет, она уверена в своей печали.***
Первый раз, первая смерть.
Нет сил сопротивляться, нет сил в теле.
Шесть.
Натаниэль спустя несколько часов просыпается, едва моргает, впитывая панику матери — та с немыслимым страхом и решимостью суёт ему под нос вонючее снадобье. Что происходит? — Мамочка? — сонно бормочет, пытается сфокусироваться на происходящем, ловя только мягкие лучи раннего рассвета. — Пей, — командует, разнится с образом любящей целительности. От такой резкости не может сделать ничего более, кроме как протянуть руки со сползающими рукавами туники и схватить чашку, надетой, скорее всего, матерью, пока он беспечно ловил тревожно-сладкие сны. Жидкость воняет, напоминает запах травы около озера, куда им удаётся выбраться в самые спокойные дни, но взгляд Мэри остаётся непреклонным и решительным даже после самых жалостливых хлопаний глазками, поэтому Натаниэль глубоко вдыхает чистый воздух и выпивает всё залпом. Это так отвратительно, так омерзительно и ещё куча синонимов, которые он смог выучить от непослушных слуг, жалующихся на свою долю. Чашку спокойно забирают, но от женщины всё равно искрится некоторое противоречие в себе. Словно решиться на действие или слова пытается. Она чего-то ждёт. Через время, которое можно было бы потратить на счастливый сон, а не на глядение друг на друга в неразборчивом молчании, Натаниэль наконец чувствует появление чего-то странного и неизвестного, расширяющегося по всей местности тела без каких-либо препятствий. Организм просто принял это без колебаний, успокаиваясь и становясь таким уставшим. Ему не нравилось отсутствие всего и ничего сразу: паника не могла просуществовать дольше мига, скрываясь под волнами безграничного безразличия, руки стали такими ватными, несуществующими и не принадлежащими, а потом стали заражать остальные клетки, вынуждая припечатать себя к спинке кровати и моргать с безэмоциональным лицом. Было страшно не ощущать самого себя, окружающую обстановку и маму, но любая боязливость рас-тво-ря-лась в море. Простое ни-че-го, обычная пустышка. Даже глаза начали предательски подводить, покрываясь невидимой, липкой плёнкой: можно разглядеть лишь расплывчатые очертания и самые яркие цвета. Хотелось крикнуть, попросить помощи или заплакать, показать, что с ним что-то явно не так, но рот просто не слушался — еле двигался с огромными усилиями, иссякшими через секунд десять. Рука рассекает воздух перед его лицом, проверяет реакцию и не получает даже вздрагивания. Снова моргает Натаниэль, чувствуя легкое движение у запястья — взгляд туда переводит и видит, как мать схватила его в крепкой хватке, слишком твёрдой для того, что он ощущал. Понимание проскальзывает в извилины мозга. На запястье появилась метка, имя и фамилия долгожданного соулмейта, с покорностью готового разделить с ним хотя бы судьбу. Мечты перед сном, молитва у духов — все это привело к получаемой любви. Натаниэль знает, что наконец заслужил истинного защитника, потому что был послушным, добрым и терпеливым. Радость тоже трепещет перед умиротворённостью, но верит, что сможет отпраздновать это позже. Да? Мама не выглядела счастливой. — Извини меня, Абрам. Только немного огорчённой. Капли слёз сталкиваются с кожей предплечья, но даже это можно понять только с помощью смазанного зрения. Происходящее в следующую секунду может потрясти человека, не напивающегося этой вонючей дрянью. Пожар ужаса еле-еле, с особым трудом тушится секретными травами, потому что Мэри достала свой фамильный ножик и провела по детской коже с точностью беспощадного бойца. Хорошо заточенный, словно по маслу срезал верхний слой руки, избавляясь от любого намека на имя, которое Натаниэль мечтал зазубрить. Женщина, нежно шепчущая о важности соулмейта, только что избавилась от единственной возможности узнать о нём. Мальчик просто проваливается в сон, слишком уставший от пустоты.***
Второй раз, вторая смерть.
Самого себя погубив сгоряча.
Двенадцать.
Два года в бегах только раззадорили обиду Абрама. Ему на пальцах объяснили, а потом добродушно вбили кулаками, что в сдирании метки соулмейта была необходимость: его силы проснулись, а отец жаждал заполучить любого, кто мог подействовать на его сына — на послушание ранее Натаниэля. А когда подросток с припрятанной горечью и слезами возразил о праве знать свою родственную душу, Мэри впервые использовала силу воды, чтобы нанести ему вред, а не излечить, разрушая радужный образ нежной и хорошей матери. — И что ты сделаешь, когда узнаешь о нём? — кричала женщина яростно, удостоверившись, что ночная улица мертва. — Побежишь искать его? А потом навлечёшь на него огненных слуг, которые обязательно проверят его метку — и увидят там твоё имя. Знаешь, что с ним сделают? Повесят на древко как красный флажок, чтобы ты прискакал и подал себя на блюдечке, а потом начал лизать им ноги. Спросил ли ты, хочет ли он такого? Его в итоге убьют, не пожалеют при первом твоем проёбе. Хорошо, это показалось ему достоверным аргументом, на время заткнувшим ему рот. Кочевания выматывали, разнашивали их как старые ботинки, не обращая внимания на усталость и голод. Солдаты Огня следовали по пятам, словно нацепив на них маячок или что-то в этом роде. Только они находили какую-то деревню или город с более-менее безопасным местом, туда сразу же врывались кровожадные захватчики — это прогоняло, пугало и сбивало с толку. Не удавалось получить должный отдых, калории и витамины, нужные для здорового взросления Абрама. — Что-то тут не чисто… — прошипела Мэри, кусая ноготь большого пальца. Местом передышки служила крыша между двумя заброшенными домами в небольшом городке, сейчас горящем ярким пламенем. Парень печально смотрел на то, как его стихия пожирает жизни и деревья, не в силах всосать весь огонь в себя. Мать помогала тренироваться, но она всегда наказывала при возможности держать выпавшее проклятие внутри, не позволять гневу управлять собой, а действовать только холодным разумом и мечом. Полностью искоренить силу ей неподвластно. Еще глупее было бы просто игнорировать силу, текущую в венах из-за могущественных родителей. Вышло найти золотую середину: Мэри помогала овладеть своим духом, телом и эмоциями, а работать конкретно с огнём его учили украденные книги и мастера, помнившие мать как добродушную женщину с бесконечным терпением (и кошельком). Абрам задумался. Никто не запрещал ему выражать свои мысли и развивать стратегическое мышление. Мать никогда не верила в свое несуществующее бессмертие, ей важно было знать, что она не оставляет после себя тупого дохляка — и это маловероятно, сын показывал себя достаточно продуманным, быстро схватывающим новую информацию. — А что если у них есть такой же список? Вещь, ведущая их по всем континентам, выбирающая, куда им следует ступить через несколько дней или часов — обычный свиток с названиями и расположением самых безопасных городов и деревень, полученный через связи родственников мамы. Держал язык при себе, боялся получить водную пощёчину от нервной и очень рассерженной, возможно голодной, целительницы, не намекал, что подаренный список кажется фуфлом и подставой, ведущей их в жерло сражений — но он так устал спать не более трёх часов в день, а питаться только куском украденного хлеба, которым подросток мог бы сбивать птиц, чтобы потом зажарить на собственном огне. — Что ты имеешь в виду? — отвлекается, складывает свиток. Снова нахмуренная, воодушевлённая и ожидающая удара. С ней бесполезно сражаться, важно только дать заслуженный отдых. — Ну, возможно кто-то получил такую же бумажку? Вдруг это список планируемых вторжений, а тебе его втюхали по случайности или незнанию. Чужие глаза от ужаса расширяются, до чужого сознания оплошность доходит: несколько месяцев шла по лживому следу безопасности, не думая тащила своего сына через трагедии реальной жизни, когда тот уже натерпелся их в собственном доме. Как-то ответить не удаётся — им приходится отскочить в разные стороны из-за упавшего камня, рушащего и поджигающего крышу. Любая минута в этом городе с лёгкостью последней могла стать. Им нельзя оставаться. — Через восточные стены, Абрам. Там вода. Как бы страшно ни было передвигаться по умирающим улицам, кишащим мольбами о помощи, проклятьями и запахом сожженного мяса, Абрам спрыгивает и бежит, понимая, что они оказались в достаточно скверной для применения магии воды ситуации. Мэри учит менять проклятое имя, замазывать свои волосы травами и скрывать бескрайние льдины в его глазах, сравнимые с водами Южного полюса, прекрасного места, называемого родиной матери. Её сила удобна — всегда может затушить пыл Абрама. У очередного поворота к ним выскакивает маг, носящий кровавые одеяния с нечеловеческой гордостью и злобой: мужчина создал себя, чтобы убивать и калечить, но целительница быстра — уже вонзает в чужое лицо кинжалы, не прибегая к стихии. Такое рвение восхищало и пугало, беспокоило своей жестокостью и завораживало быстрой лёгкостью. Секунда на размышление и сразу удар. — Быстрее! Осознаёт свой восторг и отметает его в сторону, уверен, что сможет стать хорошим защитником. Теперь не так важно иметь сильного соулмейта, ведь сам сможет стать тем, кто отпугнёт любого (или уничтожит, если это правда потребуется). Главное научиться всему. Бежать тоже. Мужская рука хватает мальчика за плечо, держа розгу для ударов наготове. Абрам вскрикивает удивлённо, совсем не заметив подкрадывающегося стервятника — и это так глупо, ему следовало обратиться к урокам и оставаться недосягаемым для всех. Срывается измученный стон, и мама словно по зову появляется в поле зрения и замахивается металлом на пленителя, но тот хорошую реакцию имел — прокручивается в сторону, выставляет мальчика как живой щит. — Либо ты идёшь со мной, либо я выжгу ему глаза, — прогромыхал, беря того за шкирку. — Давай, все твои уже сдались, слишком сильно напуганные от нашего огня, такие трусливые отморозки. Ситуация накаляется так же, как разгорается душащий дым в каждом доме. Все те, кто отказался сдаваться, намертво запирались в собственных домах, превращающихся в печки из дерева и камня. До стены остаётся несколько метров рвануть, и они будут в относительной безопасности и продолжат бежать с неискоренимой усталостью и болью, пока не смогут притвориться бедными путешественниками — вот так всегда работал их план. И весь смысл растворяется, пузырится в неточности из-за искры и трепета. Такого теплого, мягкого, очень долгожданного ощущения щекотки на запястье, немыслимой радости в животе, когда метка прорывается через излеченную кожу и приветливо возвращается на законное место. Баланс нарушается, и Абрам почти скулит от ощущения всего и ничего одновременно, но не даёт себе посмотреть вниз, не позволяет глупому военному разглядеть святое имя. Голову кружит от решимости — и терпит это, подымая глаза к спасающим звёздам и призывая свою стихию в нужный час. Если возьмут в плен, то никто не сможет найти его родственную душу, даже Абрам не подглядел фамилию, когда прижал расстроенный огонь к руке. Мысли о потере сильнее, изворотливее в своей неукротимой вспышке любви и привязанности к неизвестному. Взывает от нестерпимой боли, но прикладывает дальше, не обращает внимание на удивлённый вздох матери и мужчины, который, приняв подростка за сумасшедшего, отбрасывает его в сторону. Сразу пытается сбежать, доложить о неизвестном маге огня, так совпадающем возрастом с украденным Натаниэлем, а потом получить хорошую добавку к жалованью. Через секунду скручивается от удара водой. Через две теряет связь с жизнью, добитый острейшим кинжалом с любезностью умного бойца. Мэри шансов не оставляет, теперь не рискует позволять кому-то выжить после неё. Выжимает всё без остатка. Абрам, сидя на земле, слегка подтянув колени и сжавшись, желающий спрятаться, льёт невообразимый поток слёз и боязливо зыркает на рану: от метки ничего не осталось, а расплавленная кожа своим уродством пугает. Появился шанс своего соулмейта узнать, может спрятаться у его семьи, попросить помощи и наконец познать настоящее счастье. Но перспектива натравить на половинку псов Натана так пугала, вводила в чистый ужас и панику, что сжечь её в тот момент показалось более разумным. Легче не становится. Зудящая дыра в сердце снова расходится, вынуждает давиться и хотеть заполнить пространство острыми клинками — хоть что-то, не напоминающее потерю солнца для подсолнуха. Только вот никто не успел посвятить ему собственные лучи. — Абрам, нам пора, — мягко, с ноткой уговора начинает женщина. Она подходит, слегка тычет мальчика кончиком ноги, желая заполучить внимание так же быстро и легко, как это получалось в детстве. Теперь тут присутствовали гордость, обида и вредность. Так много вредности и печали. Тот головой мотает, сильнее впиваясь в целую кожу. — Ты всё правильно сделал. Ну же, она обновится через шесть лет, — догадалась, обратив внимание на сроки. Ей важно втянуть Абрама в надежду, заставить его двигаться и сражаться за хоть что-то, если её не будет. Сложно разглядеть лицо за вихрем крашеных волос, но знает, что там будут остекленевшие глаза и розовые щёки. Времени то нет, поэтому не ждёт и подхватывает мальчика — тот показал себя сильным, а его рану надо вылечить в кратчайшие сроки. Гордость плещется, и вода подхватывает их, поднимает вверх с лёгкостью и помогает уйти от ада на земле. Мэри поджимает губы на дрожание, ближе прижимая Абрама к себе. Им надо двигаться. Как можно дальше уйти и замести любые следы.***
Остатки утраты кажутся бесполезными кусками металла, мешающими вдыхать полной, сильной грудью. Ему говорили, что правильно отпускать обиды и людей, которые покинули Нила по каким-то причинам, но мать являлась единственным светом в бесконечном море кошмара, и её смерть принесла только разочарование, а не мудрое умозаключение, наставляющее на правильный путь. Ярость от разочарования кипела, выходила вместе с запретным огнём и со слезами, сжигала всё вокруг, затрагивала кожу Нила и оставляла неизлечимые следы. Теперь он ебучий Нил. Вымышленное прозвище, сказанное по глупости работяге. Но Абрам цепляется за последнюю нить связи с матерью, ментально ставя это имя на себя как железобетонное клеймо из кошмарных воспоминаний. Кошмарные не потому, что являлись кровавыми: они несли свет, радость от искренности и ноющее желание прикоснуться к старому, потерянному и не забытому. Бедные леса плавились под гневом и слабостью: деревья по своей природе не смели убегать, как это могли сделать испуганные животные, когда парень пришел и выжег любой намёк на жизнь. Задыхался, кричал и приносил вред всему перед собой. Образ матери всплывал перед глазами, и он выпускал всю боль именно в ту сторону. Не замечал, как начинал калечить дрожащие руки и продолжал упиваться возможностью ломать и крушить — сдерживание являлось главным уроком, проводимым на протяжении всей жизни, устой и правило, которому Нил всегда следовал. Это привело к гибели. Это не позволило вовремя дать отпор магам и защитить мать от улыбающейся тётушки-смерти. Он замешкался тогда, хотя уверен, что в теле достаточно сил для уничтожения всех. Вина жестоко отравляет, а Нил идёт за ней и помогает уничтожать свою сущность. Вся любовь доводит до боли, до страха, до жути. Ему не нужна мать, ему не нужен соулмейт, он не нужен себе сам — только дым обязан ощущаться вместе с кипятком под пальцами. Она шептала, пускала святые, сладкие речи, чтобы он нашёл свою родственную душу. Он почти сказал ей заткнуться, не веря в такую глупость и бесполезность. Одиночество добьёт, перед этим не забыв подвесить на надежде. И Нил надеялся, всей душой надеялся встретиться и познакомить маму, но ожидание иссякло — оставило только слёзы и разочарование, желание убиться об скалы, отказ сдерживаться и искать в себе равновесие. Ему не нужен мир, где не существует Мэри. В одно мгновение чувствует боль в ногах, в другое его сбивают, и он падает на землю, сдирая кожу на руках об камни и чёрные ветки. Нападение в такой момент кажется ему несправедливостью, и Нил не глядя выпускает пламя. Вскакивает, наконец собирает дух и осматривается, чувствуя не одного человека. Тут только его огонь, но не значит, что другие не принесут ему боль. На нём одежда мага камня — ближайшая деревня принадлежит именно им. Ветка ломается, Нил отскакивает от приземлившегося рядом воина, но потом прыгает ещё и ещё, уворачиваясь от парней и женщин, пытающихся словить его. Вода то тушит созданные пожары, то пытается хлестнуть по его рукам — а он быстр, встречается с воздухом и глубоко дышит, с неудачей пробуя взять огонь под контроль. Танцует, вращается и выгибается ручейком. Не так, как могли бы научить огненного мага, а так, как его могла научить мама. С лёгкими движениями ног и извилистыми руками, с проходящей через всё тело энергией позволяет твёрдому спокойствию вести его через весь поединок. Маги сильные, не простые жители. Приходится то тут, то там уворачиваться от воды и рассекающего воздуха, ускальзывать от чужих рук и оружия, пользуясь неслаженностью и конфликтами. Очередного парня в танце обходит — так легко, ведь тот кричит на других, тратя своё драгоценное время и талант. Огонь на второй план отложил, даже если уверен, что стихия не сможет стать его козырем: вокруг сажа, его руки чутка подгоревшие, и он единственный в ближайшем километре. Радуется, что чужая вода смогла потушить все пожары, а потом внутренне ойкает от ударов по ногам. Ещё один маг наносит удар, Нил еле держится против рассекающего воздуха, в итоге теряясь между остальными. Как лиса пробует всех запутать и сбежать. И когда почти сматывается, обойдя высокого парня с огромными мышцами — единственный, кто пытался поймать его руками, а не магией, — вода и камень мешают ему. Огромный, холодный поток грозится затопить его сверху, и Нил не может сделать ничего, кроме как раскрыть свои глазки от удивления и позволить утопить себя с головой. Вместе с этим об его руки стучится жёсткая порода, оковывает и без устали тащит вниз, не оставляя выбора на ничего, кроме как с шипением упасть на колени с замкнутыми сзади запястьями. — Пиздецки шустрый, — тяжело выдыхает блондинка в зелёных одеяниях. Нил горд, что смог утомить сильного мага, но песчинки радости не поднимают углы губ и на миллиметр — он продолжает сидеть, весь хмурый и усталый. Горечь от обиды подымается по горлу. Нил весь промок, туника неприятно прилипает к коже, а он кажется себе таким жалким. Но не обманывает себя, знает, что теперь сможет выпустить огонь в любого, кто посмеет притронуться к нему. — Какой ужас, мне кажется, что я сломал об него свою руку… — Твоя рука цела, Ники. Раз, три, четыре, шесть… Седьмая выходит из тени дерева, показывая свету цветные кончики волос и милое лицо — но Нил только хмыкает на миролюбивую улыбку, ощущая всю мощь. Уверен, что именно она создаёт китовые воды, способные затопить вражеские корабли. Считает глупостью нападать на него: у парня нет сумки, запрятанной в метрах трёхстах, нет денег и еды, потому что последний кусок хлеба был съеден часа три назад от слишком сильного ощущения голода. — Что вам надо от меня? — рычит, внутренне горюет от своей глупости выпускать пар так близко к населённым пунктам. — Ты собирался сжечь деревню, а теперь спрашиваешь, что нам от тебя надо? — строго спрашивает вышедший мужчина. Своими татуировками пламени пополнил количество врагов до восьми. — Не знаю, какой мудак отправляет для этих целей ребенка, но тебе бы следовало пересмотреть приоритеты. Сначала мои дети увидели, как животные бегут отсюда, а потом пришли и увидели чёртов огненный вихрь. Как же это глупо и отвратительно, его не интересует ничего. Ему не сдался народ огня, камня или любой другой — ему важно уйти. — Я не трогал вашу деревню, — почти рычит. — Я не трогал никого, так что отпустите меня, и я уйду. — Ты поранил нас! — возражает блондинка, и рядом доносятся пару соглашений. — Может потому что вы напали на меня? Вас девять, а я, блять, один! И даже в таком случае я не нападал, а защищался. — А может потому что ты был агрессивным и неконтролируемым? Ну извини, что нас смутил ебучий пожар около деревни, скрытой от военных. — Элисон, замолчи, — просит другая, темнокожая девушка под благодарность взрослого. Мужчина подойти собирается, и внутренний триггер на взрослых мужчин, как раскалённое масло, заставляет Нила подпрыгнуть, выставить ногу и выпустить огонь вверх — предупреждающе, не приносящее вред пока. — Не подходите ко мне, — под удивлённые вздохи. Пока кровь бурлит в его венах, пока солнце или луна светят над его головой и позволяют очам увидеть окружающий мир, подросток не собирался отступать. — Хорошо, — смиренно ответил с поднятыми руками, вкопанный как скала. — Эндрю, отпусти его. А вот и десятый. Мускулистый парень вышел с некоторым интересом, скрытым под нечитаемым лицом — Нил в ответ глядел, находя что-то знакомое, возможно… родное? Сильнее злится от неизвестных чувств и расправляет онемевшие руки, когда оковы наконец сняты были. — Как тебя зовут? — задаёт вопрос взрослый. Нил молчит, слишком обиженный на эту потасовку. Глупо делиться своими данными, даже если они ложные и пропитаны кровью. На свою обидчивость получает только усталый вздох и новый вопрос. — Сколько тебе лет? Дистанция делает ситуацию более терпимой, собирается сбежать в любой момент. Слова вертятся на кончике языка, такие тяжёлые, гложат сердце. Нил встаёт и сжимает свои кулаки, не прекращая держать в своем поле зрения всех сразу. — Семнадцать. О, это их точно поразило.***
Третий раз, третья смерть.
Прогнал чувства, испугался.
Восемнадцать.
Лисы не оказались плохими. Они помогали выжившим, освобождали небольшие деревни от захватчиков и… И Нил не вчитывался в их список обязанностей, потому что довольствовался кровом, едой и практикой в своей магии огня. Ваймак и Сет — достаточно сильные носители, даже если второй только учился сдерживать свою мощь. Гордон вспыльчивый, наглый, иногда перегибает своим жаром, но это более чем устраивало Джостена. Весело отбиваться от кого-то близкого по мощи. Парень мог сдержать свой пыл, огонь с каждым днём становился продолжением его души — укрепляющейся под работой магов и мудрыми наставлениями. Единственный, кто мог с особой лёгкостью покачнуть равновесие, издеваясь над подростком, это Эндрю: издёвками, намёками и остальным дерьмом, которое парень не желал переваривать. — Эй, Нил, — пропел в один из вечеров, камнем подвигая Джостена к стене, чтобы в итоге ворваться в его пространство и заставить прижаться к бетону. — Давай поговорим о том, насколько ты глупый? Тепло как по команде разливается по телу: от низа живота до самой груди, задевая дрожащие кончики пальцев — точно агрессия, вызванная неприемлемым отношением. Нил заводится, впивается пальцами в гладкую поверхность сзади и задирает подбородок в вызове. — Может поговорим о том, какой ты придурок? — злится, так злится, еле сдерживает свою стихию, вжимаясь сильнее. — Какого черта ты прицепился ко мне? Хочешь, чтобы я обжёг тебя? — А может и хочу, попробуешь? И продолжает смотреть, придвинувшись так близко, держит свои руки на груди, чего-то ждёт, а Нил разрывается внутри от вопроса, около чего Эндрю танцует каждый раз. Мудачество стоит поперёк горла: сейчас время отдыха, Миньярд никогда не соглашался драться с ним по-настоящему, а только дразнил и крутился поблизости, откидывал глыбами, бросался камушками и поднимал свою бровь, словно Джостен умел читать мысли. Он действительно хочет, чтобы Нил врезал ему огненным шаром? Так парень сделает это, не моргнув глазом. Если вошедшая Рене не помешает ему совершить убийство голыми, очень горячими руками. Чувствует, как там собрался весь огонь, бесконечно трепещущий в его теле. Эндрю слегка отходит, позволяя выпустить нагретый воздух. — Я не помешала? — улыбается, больше обращаясь к блондину. — Нил, там обои дымятся. Краска лицо заливает, он мгновенно убирает руки от стены под две изучающие пары глаз, которые через секунду встречаются и обмениваются чем-то мысленным. Коридор, ловящий свет только из комнаты, не даёт разглядеть, а тем более понять их намёки, но Нил не пытался: уже отряхивал свои руки от сажи, дул на кончики пальцев. — Ничего? — спрашивает с весельем. Без понятия, о чём она. — Ничего, — устало подтверждает Эндрю. Не может никак понять их глупых речей, обходящих его как могущественная река камень. О боже, ему нет дела — он решает уйти, вернуться к остальным и потратить свое время не на головоломки. — А мне кажется, что-то да есть. Не унимается, идя сзади Нила вместе с Эндрю. Их не волнует хорошая слышимость, поэтому не выдерживает и поворачивает голову. — Что-то? Они останавливаются под грубым взглядом, но продолжают скрывать истину — как коты, смотрящие со вселенской невиновностью после разбитой вазы. Все в этом доме мечтают высосать ему нервы, а потом приправить присыпкой для клоунов. Лучшие друзья во всей красе. Нил отворачивается с терпеливым вздохом. Остаётся «семейный» ужин без взрослых, помогающий узнать друг друга получше и служащий для залития клея в кровоточащие раны, наносимые каждым с особой заботой. Перед самым входом Рене вперёд проскакивает, отодвигает Нила с подмигиванием назад, за плечо парню. Чертовка. И только Абрам собирается проникнуть внутрь и насытиться семейным теплом, чужие пальцы, проводящие от позвонка у шеи до самой поясницы, заставляют своей резкостью прогнуться в лопатках и вобрать дрожащий вздох. Словно крупицами молний беспощадно ударило, подымая мурашки бегать по животу и рукам — как мотыльки, ищущие чем насытиться в поздний час. Нил дёргается, с удивлением крутится и сверкает глазами на шутника: — Что за фокусы? — Эндрю точно не маг грозы, ему подвластен только камень. Чужая ладонь отскакивает, напротив стоящий не шевелится и стоит с пустым лицом, может, со слегка дёрнувшейся бровью из-за такого же непонимания. Джостен не собирается выяснять отношения сейчас: обязательно разберётся с клоуном после ужина. Его заботливо сажают между Мэттом и Дэн, напротив Сета, уже показывающего ему язык. Двадцать секунд удаётся держаться в строю, не реагировать на глупые дразнения — потом, удостоверившись в своей скрытности, отправляет шустрый огонёк в сторону Гордона, и тот ловит его без проблем с победной ухмылкой. Оба смотрят по сторонам, не видят ничьих глаз. Только тогда через весь стол пробегается оранжевое пламя, резко подскакивает рядом с Джостеном и словно нападает. Дэн рядышком вдруг поворачивается, спросить что-то хочет, и тогда Нил со спешкой ударяет по дереву, быстро туша игру. Все к нему взгляды обращают, а Сет начинает задыхаться в смехе. Какой же придурок. Слегка смущённый от излишнего внимания, запоздало ойкает и расслабляет руку. — У меня судорога и… муха. Элисон, рядом с Гордоном сидящая, подымает бровь. — Судорога и муха? Очень интересно. Сет начинает барабанить по столу, но никто не поддерживает истерику — даже Нил сумел сдержаться, мол, он не с ним. Никто не поверил, к огромному сожалению. Руку неожиданно обхватывают и подымают, Дэн видит сожжённое дерево и хмурится. — Никаких мух в этом доме, — парень в ответ может только неловко моргать. — Мы уже говорили про это. — Да, капитан. Её глаза сужаются в неверии. И не зря: только интерес теряет, Нил отправляет стихию в придурка, прожигая точку в середине лба. Брюнет вскрикивает, начав с хихиканьем стирать след, а когда спрашивают в чем дело, отвечает: — Ёбанные мухи, удивительно много? Капитанша с явным осуждением хмурится на Джостена, а тот улыбается и пожимает плечами. — Сегодня какое-то нашествие, извини. Лисы к трапезе возвращаются, передают тарелки со свежей едой. Атмосфера спокойных вечеров казалась невозможной из-за усиливающейся войны, но они справились, даря себе кусочки нормальности. Именно это позволило Нилу расслабиться за несколько месяцев — довериться полностью не может пока, рука матери всё ещё лежит тяжёлой ношей на плече и твердит, что только соулмейту довериться может. Дни проходят, утрата ослабевает, и Абрам дарит остальным воспоминания о своей прошлой жизни, рассказывает кровавые моменты, а потом утешает светлыми временами в пути. Хорошее отношение делает парня мягким, более свободным в своих решениях и глупых шутках. Не всегда удачные, всё равно приводили каждого в восторг — в первые дни он только и делал, что спал и кричал, вонзаясь во всех своей обидой. Горечь тогда могла сравниться только с вулканом, рядом с которым вымерло всё семейство драконов. Нет света, нет пламени, только вода — та самая, управляемая Мэри. А к нему продолжали приходить, терпеть и уговаривать поесть вкуснейшую еду. Не выкинули, а помогли пройти через душевные мучения, тем самым залезая глубоко под кожу. Теперь это походит на настоящий дом. Тревожность глубоко в нутре предупреждающе рвётся, Нил следует ощущениями и глядит на Эндрю, уже смотрящего на него: с сощуренными глазами, ищущего проблески кого-то важного. Словно с надеждой, которую Нил только сжечь может — и от этого горестно становится. — Ну что, Нил, — мило начинает Ники, задевая неприятную тему с буррито в руках. — Когда ты должен встретиться со своим соулмейтом? Есть же время и место, где вы в итоге встретитесь, завороженно посмотрите друг на друга и сольётесь в страстном поцелуе? Потом у вас будет самая чудесная свадьба во всем мире, и вы заведёте себе лемурчика. Затишье наводило волнение. Знал, как команде интересно послушать про его родственную душу. Всегда держал в тайне, отнекиваясь и быстро соскакивая с разговора. Теперь собирается ответить честно. — Я без понятия, кто мой соулмейт, — спокойно произносит и тащит кусок яблока к себе в рот. Смятение приводит парня в центр внимания. — А твоя метка? — недоверчиво спрашивает Аарон. Чувствуя на себе интерес, слегка отодвигается на стуле и закатывает рукав: там, где должна быть татуировка, теперь красуется небольшой шрам — им не хватило лечебной воды. — Я сжёг её, не посмотрев имени. Мэтт возле него давится водой, а Кевин, под испуганные вскрики, мотает головой в неверии. — А первая метка? — уже интересуется Уокер, обменявшись взглядом с лучшим другом. — Если тебе семнадцать, то у тебя должны были быть как минимум две метки. Как часто они меняются у тебя? Окутывающая пустота, отсутствие сил на отказ и неспособность дать отпор матери. Судьбоносный день, вызывающий мурашки на затылке из-за своей горечи. Никакой боли, только смерть и окаменевшее тело. — Мой срок — шесть лет, — сглатывает, собирая силы для продолжения. — Первую метку срезала моя мама, накачав какой-то дрянью. Я ничего не чувствовал и еле видел. Нельзя доверить тайну шестилетнему ребёнку. — Какого хуя? — закричал Сет. — Мой бедный мальчик! — заплакал Бойд, слишком сильно воспринимающий Нила как своего маленького ребёнка. Цепкие руки прижали его к крепкому телу, почти душа своим желанием защитить от старых ран и новых обидчиков. Как же сожалеет, что Мэтт не оказался его половинкой — на чужой руке красуется Даниэль Ли Уайлдс, и парень так счастлив за них двоих, готовый просто быть рядом с ними как комнатный цветочек. Или рыбка в аквариуме. — Мэтт, умоляю, отпусти меня, — пытается сказать, прижатый лицом к чужой груди. Выходит только бессмысленный бубнёж. Парень с дредами продолжает плакать, поглаживая Нила по волосам. — Малыш, я всегда буду с тобой, не волнуйся, — убаюкивающе. — Я тоже тебя люблю, Нил. Ты мой самый лучший друг, я отыщу твоего соулмейта и принесу тебя к нему на руках. Джостен сдаётся, уверенный в том, что нельзя сопротивляться зыбучим пескам. Собирается просто лечь на спину и принять свою участь быть погребённым под мускулами золотого ретривера. — Но если он окажется мудаком, я сломаю ему лицо и все кости, — уже обещает. Это… довольно мило. Нил повержен в самое сердце. — Так что, не бойся, мой удар хорош. Ты всегда можешь жить у меня и Дэн. — Подтверждаю! — улыбается Уайлдс, отошедшая от ужаса. — Будешь спать на коврике. Или на Мэтте, он помягче будет. Заботливый парень наконец выпускает его, а затем следует Рене. — Выходит, что ты получаешь свою метку каждые шесть лет — а значит, ты должен ждать её на свое восемнадцатилетие, — делится умозаключениями со всеми, но глазами захватывает только Нила. — Когда твой день рождения? О, Джостен даже не знал, какой сейчас день. Октябрь, за ним ноябрь и холодный декабрь. Может, середина последнего месяца в году? У него достаточно времени, чтобы подготовить себя к волнительному моменту — не испоганить то, о чём с самого детства во снах плачется. — Ещё не скоро, — уверенно выдаёт, откидываясь на стуле. Любой мог бы позавидовать спокойствию в огненной душе. — Девятнадцатого января. Тишина разломить беспечность не может, а вот кашель, издаваемый Дэем — еще как способен пробраться под залежи мозга и насторожить. — Нил, девятнадцатое января будет через… — хмыкает, начав копаться в сумках. Такая спешка не звучит как что-то весёлое. Остальные знали. Абсолютно все знали, но не вмешивались, непроизвольно помогая панике разорваться в жилах. — Сейчас, — сухо закончил Аарон и воткнул вилку в кусок жаренной утки. Как по щелчку, с самой тупорылой иронией судьбы, то самое тепло начинает пузыриться и выпутываться из лоз долгих лет игнорирования — с трепетом, сводящими с ума покалываниями, и Нил с паникой подымает ноги и отталкивается от крепкого стола, не обращает внимания на скрип и боль от сталкивания стула со стеной. Все смотрят. Взгляды прожигают дыру в его лбу, они увидят метку и сделают то всё, о чём предупреждала мама — не оставят родственную душу в покое, пока Нил, как завороженный, еле хватает воздух и теряется в волнах. Не слышит обеспокоенных вскриков — мир расклеивается на цветные куски под учащённое дыхание, а Нил следует за ним, разбиваясь, раскалываясь на тревожные осколки, закрываясь от всех, потому что не существует никого более. Только костлявая смерть, указывающая на крошечного Абрама: и тот ничего не может сделать, не владеет своим телом и снова проваливается в небытие, срезающее ему метку без усилий. У мамы не оставалось выбора, у него не получается собраться. Бесполезно. Вонзается в себя пальцами, видит через пелену слёз долгожданный свет. И он, блять, не один — вся идиллия момента обречена на провал, как и его жизнь обречена на окончание в это самое мгновение щекотки и вселенского страха. Лишнее присутствие только давит, сводит с ума, но кричать не получается. Голыми руками выпер бы всех, а потом упал бы в свою ловушку сознания и молил бы о помощи. Нил так потерян. Так потерян и уничтожен собой же, своими воспоминаниями, и свободная рука с невообразимым отчаянием задирает рукав на миг. Скрытый, родной и только для него. Эндрю Джозеф Миньярд. Абрам задыхается. Ложь, ложь, ложь. Лживая судьба, лживые глаза, наполненные страхом от неизвестности, и непрекращающийся приступ панической атаки, схожий с вяжущим болотом, откуда Нил не способен выбраться. Слишком жалкий в своём существовании не посмеет оторваться от слов и посмотреть на обладателя — на сильного, имеющего семью: есть ли смысл падать на голову человека, подстёгивающего каждую секунду от ненависти. Натан жив, он точно наберёт себе бесконечное количество людей, и те, получив деньги или нож в брюхо, вырежут всю семью Миньярда. И как бы эгоизм ни душил, желая получить всё то, на что имеют права другие, Нил скорее убьёт себя зубочисткой для муравьёв. Искренне, с пылающей болью не верит в своё право прикоснуться к этому — посягнуть на время и внимание, на общие мечты путешествовать вместе или задержаться в самом тихом храме. Представляет, как неловко это будет. Он просит у Эндрю общий дом, а тот выбирает свою настоящую семью, уходя и нанося самые глубокие раны с протёртым стеклом — и это заставит Нила гнить в своём разочаровании к себе, испытывать вину за глупость и смерть ежесекундно, пока он не вырвет своё разрывающееся сердце. Молния, не подвластная до этого, начинает искриться и отравлять воздух своей заряженностью. — Нил! — кричит Дэн, её глаза расширены от ужаса и предчувствия чего-то ужасного, пока руки тянутся, тянутся и тянутся, желая успокоить Нила. Но он так недосягаем, ускользающий в своих слезах и прижимающийся к стулу сильнее, словно там ещё оставалось место для движения. Волосы словно в небе начинают плыть, когда образ Уайлдс пробирается через туман эмоций и зовёт обратить внимание так мягко, как с запуганным животным. Тогда Нил дёргается, поднимает голову с такими мокрыми, испуганными глазами и выпускает весь свой страх, боясь, что Дэн посмотрит, узнает тайну, и миру настанет конец, потому что его мир бродит где-то рядом — прямо как тогда, в захваченной деревне, грузящей терзаниями, наносит себе непоправимый вред. Кожа кипит под вышедшей энергией. Небольшой взрыв, собравший в себе абсолютно всё, что было у Джостена, укравший священные буквы, уже скрытые до анаболизма через шесть лет. Нил всхлипывает и набирает полную грудь воздуха, держась от распадения из-за резкого упадка. — Целителя сюда! — после того, как рука наконец убрана, а ранение показано миру. Мурашки возвращаются, мешают упасть в море повторно: Эндрю подошёл, оставаясь незамеченным благодаря хождению по невнимательности, запустил ладонь в волосы, но вернул обратно на шею и крепко сжал, заземляя. Нил позволил опустить себя на землю. — Дыши, — наставлял, оберегая от окружающей суеты. И Абрам дышал.***
Праздник казался самой глупой идеей в мире, но он так хорошо играл на руку Нилу. После раскрытия его личности все были… слегка прикованы к нему. Что-то спрашивают, задают уточняющие вопросы и повторяют по кругу, случайно целясь в детские травмы. Нападение ядовитой змеи требовало выпить антидот, но кто знал, что оно утянет за собой и карий цвет глаз — обнажая остальным замёрзшую лагуну. Проблёскивающая рыжина, отросшая для небрежного пучка, которую он собирался вновь подкрасить из ингредиентов, не имевшихся в запасе, поставила жирную точку в предположениях Кевина. — Натаниэль! — прокричал, не стыдясь раскрыть личность Нила остальным в обычное утро. — Веснински? — с какой-то иронией, безэмоциальной шуткой спрашивает Миньярд. Его крепкую спину обтягивает чёрная ткань, и он стоит, увлечённый созданием фруктового завтрака для Нила. Заботливо, так же мило, как минет двадцать минут назад, когда Нил был прижат и убит чужим ртом. Эндрю точно не связывал себя с ним узами серьёзных отношений, но… да. Что-то да было. Сердце Абрама падает в пятки, пробивая дно спокойствия. Знает, какое имя красуется на чужом запястье — и это ужасно, потому что Нил правда собирался рассказать про их связь, но был так не готов. Если его не убьют на месте, то ему очень повезёт. — Да! — блять, Нил закусывает губу, прекрасно понимая о своей известности. — Вот кого он мне напоминал — Натаниэля. И то утро теперь красуется в памяти как самое отвратительное, потому что в напряжённых мышцах, зависании, глазах, наполненных яростью, и в новом окне, пробитым одним ударом руки каменного мага, не было ни капельки хорошего. Настолько плохо, что Нил успел только пикнуть от бурлящей резкости и проследить, как Миньярд вылетает из комнаты. Завтрак придется отложить. Может, разрушенный мир будет на его совести.***
Следующие три дня медленно растягивали душу Нила и протыкали её ржавыми иглами, заставляя пальцы подрагивать, а сердцу вариться в волнении. У него не осталось выбора, кроме как держать дистанцию и позволить Эндрю принимать решение самостоятельно. Готов быть выкинутым, оскорблённым за утаивание такой важной детали: следовало подать себя на блюдечке и рассказать всё в день, когда с испугу избавился от слов, а не продолжать иметь преимущество. Теперь они здесь. Им следовало разобраться в своих отношениях, даже если неизвестность может перейти в нескончаемую агрессию и разлуку. Поэтому Нил сидит на краю кровати в ночных лучах и слегка сверкает, освещая им комнату — они украли себе спокойный кусочек дома, не наполненный музыкой и пьяными криками. Эндрю стоит рядышком, настроенный на то, чтобы не показывать свои эмоции огненному магу, смотрящему на него снизу вверх так открыто и благоговейно. Проблема. Эти смотрящие в душу глаза, спокойствие и бесконечный запас ожидания не смогут разрушить каменную стену, быстро построенную ради временного отступления. Эндрю выдыхает на разбитое стекло и смех, радуясь, что он закрыт от придурков. — Тебе что, — начинает сразу, собирается наступать из-за всей обиды, собранной за эти дни. Если он позволит задержаться ей ещё на минутку, она отравит его сердце, — стало настолько плохо от того, что твоим соулмейтом оказался я? Нил, все видели, с каким ужасом ты смотрел на свою метку. Что? Нил непонимающе хлопает глазами и хмурится, сжимая простынь от мысли, что Миньярд мог действительно думать так. — Погоди, что? — он смотрит в смесь золота, ореха и зелёных лесов, всё ещё закрытых от него. Нил мечтает поддать огня и лучше осветить их, — Это не та причина, по которой я сжёг свою метку. Что-то раскалённое льётся по горлу, когда Нил видит остатки неверия. — Тогда что? Чужие мускулы остаются напряжёнными, ждущие столкнуться с отказом от него. Миньярд кажется обиженным и стойким, волнения выскальзывают не полностью, и Абрам проклинает себя за то, что посмел обидеть такого чувственного парня. Хочет растопить скалу, в которую Эндрю посадил себя ради защиты. Нил так влюблён, решает открыться и наконец признать свои страхи. — Я боялся, — шепчет и опускает свои глаза. — Мне всегда говорили, что родственная душа самое главное для меня. Так и есть. Но мне так страшно от мысли, что мой отец спокойно ходил по свету и мог узнать, кто связан со мной. Мама говорила, что тебя смогут использовать против меня, а я не могу этого допустить, понимаешь? Я имею в виду, когда Дэн ворвалась в моё пространство, моё тело среагировало быстрее, и так уже было в двенадцать. А потом я струсил рассказать тебе и… Биение сердца прерывается, и сильные руки задирают подбородок Нила кверху с лёгкостью, которой Абрам не смеет сопротивляться, а потом опускаются на сгиб между шеей и головой, продолжая удерживать. Огненный маг теряет своё вспыхнувшее пламя, ненароком погружая комнату в тень с широко раскрытыми глазами. Смущение делает кожу тёплой, но Эндрю едва ли обращает на это внимание. — Скажи мне это в лицо, бегунок. Язык прилипает к нёбу, и Нилу приходится сглотнуть, чтобы не начать ёрзать. — Ты нужен мне, Эндрю, — уверяет, еле-еле оставляет свои руки на месте. — Я испугался, что потеряю тебя. Глаза осматривают лицо, ищут подтверждение или обман. — Ты не лжёшь, но почему твоё сердце так быстро стучит? Нил задыхается, чёртовы маги земли. — Разве ты нашёл что-то волнующее? — Эндрю переходит к шёпоту, наклоняясь все ближе и ближе. Абрам мог ощущать чужое дыхание на своих губах — и он не двигается навстречу, застывший от приближающегося солнца. — Да или нет? Всё подаренное внимание плавит конечности, просит быть нуждающимся и гибким, как глина в руках притягательного мастера. — Да, да, да, — почти мольба, потому что Нил чувствует себя распятым перед жгучими лучами. — Ты такой глупый, — трепещет и поддаётся до самого конца, долгожданно встречаясь с чужим теплом. И ноги Эндрю почти подкашиваются от стыдливого звука, выходящего из самых глубин Джостена: мягкий, довольный и зовущий для нарушения всех правил. Миньярд послушно следует за ним, прижимаясь к губам, продолжая захватывать их в приливе желания и чувствуя долгожданную мягкость. — Держи свой огонь при себе, — отрывается, и Нил медленно открывает глаза и смотрит так, словно Эндрю представлял из себя спасение в виде воды из самых запрятанных источников. Разве можно насытиться такой сладостью за раз? Миньярд мягко толкает чужие плечи и плывёт за падением, нависая и ведя к началу кровати, туда, где умрёт в следующие минуты, утащив родственную душу за собой. Чужие ноги раздвигаются, Эндрю удобно умещается между ними, с внутренним весельем наблюдая за чужим любопытством и ожиданием. Не сдерживаясь, наклоняется, заводит свою руку за голову Нила и крадёт ленту, связывающую кленовые волосы, чей цвет неумолимо перекрывает хитро пробирающаяся луна; её света еле достаточно, поэтому Эндрю поджигает свечу об дрожащие пальцы Джостена и ставит свет на прикроватный столик. Теперь отчетливо видно, что перед ним настоящее золото — разливается под внимательным взглядом и ёрзает. Именно в тот момент снимает одежду с нетерпеливого мага, откладывает на стол и следом избавляется от своей, оставаясь голым и открытым перед желающим парнем. Почти. — Снимай, — указывает, дарит своё драгоценное доверие. Нил сглатывает, беря свои смущающие мысли под контроль, и кладёт чужую руку в свои собственные, чтобы с особой осторожностью ненавязчиво просунуть пальцы под повязки и почувствовать дрожь Эндрю: тот прикрыл глаза и выдохнул через рот, справляясь со своим возбуждением. Трепещущие ресницы только подстёгивают на продолжение, Абрам стягивает ткань, дорожа каждой секундой. Шрамы не пугают, нет, они находят самое слабое место в Ниле и ударяют именно туда. Он не может ничего сделать с прошлым, а жалость только угробит настоящее. И он тянет руку к себе, завороженно обращая внимание на нетронутую татуировку — все порезы обходили её, как самое дорогое в этом мире, а потом устанавливает зрительный контакт с Эндрю. Холодные волны окутывают, сбивают с ног своей прямотой и нежностью, и блондин дрожит с тяжёлыми вдохами в ответ на тёплые губы, целующие его запястье и подымающиеся вверх по белым полосам. Молочные руки покрываются мурашками, а Нил только и делает, что издаёт мурлыкающие подбадривания. Эндрю собирался разобраться с Нилом, но Джостен так мягок с ним, что он позволяет себе опустить стены и просто довериться покачиваниям на волнах хрупкости. Нил приподнимается на одной из рук и слегка прикусывает кожу под сдержанный стон. Миньярд приоткрывает глаза и хмурится. — Мне закончить? — хмыкает Нил с весёлой улыбкой. Слишком хорошенький и хитрый. — Заткнись и продолжай, — отрезает в ответ, еле дыша. — И где я могу тебя касаться? — Везде, — но потом задумывается. — Кроме задницы. Нил слушается и припадает к чужой шее, слизывая все поцелуи солнца своим языком, пока маг земли вытягивает её в ответ и умещает свою ладонь на подтянутом бедре, слегка поглаживая в неизвестном такте. Им так сложно оставаться тихими, но они продолжают идти в ногу с медлительностью, радуясь возможности растянуть ощущения друг друга как свежий мёд. Праздник продолжается, в какие-то моменты шум поднимается, и тогда они пользуются этим и позволяют себе более громкие всхлипы от поглаживаний. Ни капли алкоголя, но Нил чувствовал себя левитирующим от тепла внизу живота, прямо тогда, когда кончики пальцев Эндрю проходятся от небольшой впадины у ключиц и вниз к вставшему члену: и Миньярд удачно обхватывает его под дрожащий стон, приглушённый из-за укушенной руки. — Тише, — Нил только сверкает своими глазами на это, больше похожий на то, что расплачется от ощущений. Парень продвигается к уху и обжигает дыханием, — Ложись, ты слишком горячий. — Спасибо? Мне уже говорили это. Эндрю тупо уставился на него. — Придурок, ты сейчас прожжёшь мне руку. Хмыкает смущённо, осторожно откидываясь на подушки и убирая руку: та нагрелась, ещё не принося вреда, но вызывая так себе ощущения. Ещё одно скользкое движение рукой, и Нил позволяет Эндрю украсть звук влажным поцелуем. — Нил, — зовёт, но парню надо переждать шум из другой комнаты. — Да? — больше похоже на всхлип, потому что Миньярд не прекращает уничтожать своего соулмейта рукой, вытаскивая всё больше и больше вздрагиваний бёдер. — Хочешь мой член внутри себя? Блять. Нил задыхается от прямоты и представления, держа свои руки на чужой шее. Он всё ещё отдавал свои вдохи в чужой рот, пока их губы мимолетно соприкасались, а влажные ноги сталкивались в попытке найти трение и обжигающие точки соприкосновения. Их тела двигались в одном ритме, как лодка покачивалась на волнах спокойного моря; вместо солнца светили друг другу, собрав всю возможную сладость в ласках и медленных поцелуях, уверенные в том, что всё время мира принадлежит только им. Джостен закрывает глаза и думает над этим — Эндрю важно, чтобы это было по-настоящему обдумано, а не брошено на ветер как шутка. — Да, хочу, — желание искрится, сводит живот приятной судорогой. И Эндрю отстраняется, вызывая мурашки от потери и непонимающий взгляд. Приходится вспомнить свои слова, но парень не может найти в них ничего, кроме явного согласия. Он приподнимается на локтях и видит, как сидящий Миньярд ощупывает его тело глазами, сдерживающийся, чтобы не вернуться и не поглотить Нила целиком, без остатка. — Наслаждаешься видом? — невинно спрашивает Джостен, трепещущий от мысли, что его шрамированное тело может понравиться кому-то. Эндрю не отвечает, только щипает его за ногу, вызывает писк и встаёт, без стеснения пробираясь к сумке на комоде. О, Нил так влюблён в эти мышцы, крепкую спину и широкие плечи, всё выглядит таким правильным и нужным: веснушки украшают верх, и Абрам снова хочет протянуть свою руку и охладить свой жар об эту гибкость, а потом провести языком и укусить до небольших следов от зубов. И боже, у него никогда не было желания кусаться. Его пресс подрагивает, когда Эндрю поворачивается с бутыльком массажного масла, а пальцы сильнее сжимают мягкие простыни — и Миньярд без проблем вливается в его пространство, благоговейно встречаясь с приветливым поцелуем и уверенным кивком. — Ты можешь передумать и отказать в любой момент, Нил, — и ещё одно прижатие к губам, потому что это его любимая часть, вот так вот проникать языком и встречаться с горячей влагой, знакомиться с чужим вкусом и сгорать от покалываний в каждой клеточке организма. И Нил выглядел таким смущённым после: с припухшими губами, слегка приоткрытым ртом и вставшим членом — и тогда Эндрю прикусывает его нижнюю губу, притягивая мага к себе за разгорячённую шею, так сожалея, что не может слиться с ним воедино. — Я знаю, Дрю, — шепчет, прекрасно осознавая последствия прозвища с проклятой ухмылкой. — Ты покраснел. Эндрю стирает гордость ртом, по новой устраиваясь между бедрами и создавая кропотливое трение, двигая тазом без особой спешки — мучительно и дразняще, лишая Нила воздуха и достоинства, заставляя просить ускориться, но Миньярд только останавливается, потому что Джостен выглядит слишком близким к разрядке. Но только это начинает походить на пытку — и Эндрю собирается с силами, подкладывая скрученное полотенце под зад своего соулмейта. Он так не хочет спешить, слишком уверенный в особенности этапа соединения, и родственная душа наконец попала к нему в руки и задыхалась в всхлипах о том, как ему хорошо сейчас — кто-то не умел быть тихим слишком долго, предпочитая разговорчивость шёпотом, только потому что так попросил Эндрю. Никто из них не уверен в отсутствии слышимости. Ему приходится заботливо зацеловывать лицо Нила, одновременно с этим растягивать ему задницу и смазывать все маслом, выслушивая чертыхания, пока Абрам держит свои дрожащие ноги на его плечах и терпит неприятные ощущения, доверяя своё тело даже на растерзание, если оно будет исходить от Эндрю. — Потерпи ещё, — начинает водить пальцами по животу, иногда оставляет розовые полосы от ногтей — и именно тогда Нил стонет от переизбытка всего, проливаясь беглыми мурашками и еле сдерживая молнию. — Я не могу, Дрю. Трепещет, вылетает из раскалённой кожи, безнадёжно не смещаясь даже на желанный сантиметр — зудящее растягивание смешивается с доводящим возбуждением, невыносимо терпеть тряску и расползающийся жар, обещающий выбить из него сознание. Не уверен, хватит ли его на следующие минуты, Нил хочет взорваться прямо сейчас, под стальными руками — Эндрю не даёт этому случиться, отвлекая парня на поцелуи и собственную шею, куда Абрам с радостью впивается, вдыхая в себя аромат трав для купания. — Ты хочешь закончить? — издевается над нетерпеливостью, выбивая новый стон нужным углом пальцев. Ему самому сложно: подрагивает, весь мокрый, еле держится от горячего дыхания у шеи. Нил откидывает голову и прижимает ладонь ко рту, закрывает свои глаза, позволяя понаблюдать, как ресницы трепещут — почти как флаги на ветру, — сдерживая все те звуки, льющиеся по венам Эндрю как сироп. Голова кружится, взгляд плывет под пеленой импульса, на дразнения пытается насадиться глубже, движимый за ощущением и гулким биением сердца. — Я хочу… кончить, — просит и притягивает Эндрю к себе, прижимается влажным лбом ко лбу; выдыхает, открывает глаза и выпускает всё своё очарование, — С твоим членом во мне. Миньярд почти умер, мысленно вбивая гвозди в свой гроб. Такая открытость, никто не говорил Нилу, какие слова будут остальных смущать без сожаления — в этом вся сладость, доводящая до безумия. — Хорошо, — вытаскивая свои пальцы и обтирая их об ногу Нила под хмурый взгляд. — Я убью тебя, — и сказано с таким трудом и нежностью в глазах, что Миньярд никак не смог бы поверить в эту гнусную ложь. — Не сомневаюсь. Сознание тает, грозится уйти вовсе: Эндрю поправляет их, с бесконечным волнением и страхом обхватывает чужие бёдра получше, оставляет их ютиться на своих плечах, слишком боясь вытянуть их к надплечьям — хотя всей душой уверен, что Нил выдержит такую растяжку с лёгкостью. Вся влага между бёдер Абрама убивает, вызывает краснеющие уши, но это делает проникновение более лёгким и податливым; воздух еле поддаётся, пока огненный маг выгибается от несравнимого с пальцами размера, и его шея вытягивается от откидывания головы и робеющего всхлипывания, а во рту пересыхает. Блондин видит, как он рукой закрывает себе рот, и вытягивается, возвращая Нила к себе — руку крадёт, аккуратно переплетая их пальцы сбоку и вытягиваясь окончательно, с несдержанным стоном заполняя Абрама последним толчком. Им требуется минутка, может три, в течение которых они просто поглощали необходимый воздух с губ друг друга, привыкая к незнакомым ощущениям заполненности и обволакивания. Нил почти дрожал, но держался, с каждой секундой сжимая руку сильнее — и Эндрю позволял, медленно умирая от желания двигаться, двигаться и двигаться, пока звёзды не исчезнут с неба от их любви, а солнце не отвернётся в смущении. Липкие, прижимались и ждали успокоения сердец, привыкания ко всем кульбитам и покалываниям между ними. Голубоглазый глазки распахивает, невнятно шепча, а когда Эндрю переспрашивает, тот протягивает свободную руку и с немыслимой чуткостью заводит мокрые пряди за ухо Миньярда — и улыбается так любвеобильно, перебираясь пальцами к горящей шее, оставаясь там для необходимого контакта. — Давай, Эндрю. Я готов, — сглатывает, совершенно не вникающий в то озеро беспощадности, в которое беззаботно уносит своего соулмейта. Эндрю опускает большой палец на чужие губы, разъединяя и не позволяя прокусывать до крови; Нил только ухмыляется на это, в следующую секунду давясь стоном от смазанного толчка назад и вперёд. — Нил, — повышает голос, медленно двигается со сводящими лёгкими. Маг только вопросительно хмыкает в ответ, даже не трудясь открыть свои глаза, сосредоточенный на получаемых ощущениях. Трение заводило палящие искры. — Я сказал, сдерживай свой огонь, — напоминание, выводящее Нила на поверхность. — Ты сейчас расплавишь мою руку. — Извини, — щебечет так, что Эндрю простит ему даже убийство целой деревни. Жар между пальцами проходит, Миньярд руку поправляет, цепляется лучше и снова скользит, прикрывая глаза — нагибается ближе во время этого, а ноги Нила следуют за ним, и огненный маг вздрагивает от нового наклона. Эндрю пробует ещё раз, пребывая в восторге от хорошего скольжения и мокрых губ, к которым движется на встречу — и Нил теряет голову от желания остаться и уйти от накатывающих волн, держащих его тело в лозах тепла и сводящего горла. — Что ты сделал… — скулит, учащённо дыша и трогая соулмейта везде, где может дотянуться дрожащими пальцами. Проводит по щеке и скуле, прерываясь на выдох и сдерживание более громкого стона, а потом спускается к шее и идёт к плечу, умирая от рельефа напряжённых мышц. — Я до этого думал, что секс переоценён. — Остальная часть процесса прошла мимо тебя? Нил только хихикает под хмурыми глазами, слегка убиваясь по онемевшим ногам — если бы Эндрю не придавил их своими руками, они сразу бы упали, не выдерживая напряжения и расслабления каждого медленного вхождения. Доводящие, не дающие закончить в сию секунду, но посылающие миллионы бабочек толчки делали их такими умирающими и нуждающимися в разрядке. — Ты не устал? — и гортанно стонет, потому что к шее припал маг. — Очень устал, — признаётся Нил. — Но мне так хорошо, Дрю. Не останавливайся, мне нравится, мне так… Эндрю хмыкает, отстраняясь и вытягиваясь, смотря на манящую картину — его соулмейт выглядит доведённым, весь скользкий и просящий притронуться, ловящий звёзды расплавленным разумом, пока лёгкие наполнялись и снова наполнялись в такт подрагивающему животу. И Миньярд не выдерживает, проводя по влажному прессу, выслушивая вымаливающие стоны скорее продолжить: такие бесстыдные и милые, разнящиеся с образом сильного мага, которому никто не нужен. Перед ним бесчестный лгун, но такой хорошенький, так славно тянется к нему и хватает потерянную руку, по новой переплетая пальцы и соединяясь, словно был морем, а Эндрю луной. Крепко держат друг друга, и Миньярд наконец ускоряется, пытаясь угнаться за своим и чужим возбуждением — им недостаёт друг друга, подмахивание бёдер кажется недостаточным для достижения долгожданной разрядки, поэтому Эндрю кладёт руку на чужой член и надрачивает, с упоением наблюдая за метаниями. Нил почти плачет, закрывает себе рот, поставив себе задачу быть тихим — в доме и деревне не одни, праздник всё ещё идёт. — Молодец. Нил, давай… И тонет, доводит своей похвалой, содрогаясь каждой горящей клеточкой тела от чужого сжимания и вытягивания. Глотает воздух и вытаскивает плоть, чтобы излиться куда-то на простыни; а Нил стонет от оргазма, запачкавший себе живот, всё ещё не отпуская руку Эндрю, нуждающийся в спасителе, совсем не беря во внимание то, что именно Миньярд довёл его. Мир опускается, в комнате так душно и им следует поменять простыни, но Эндрю только и делает, что добирается до тёплого Нила и, согнувшись на локтях, крадёт новый поцелуй. Соулмейт с удовольствием отвечает, поверженный в самое сердце, всё ещё трепещущий и теперь еле моргающий от усталости. Эндрю чувствует себя слишком счастливым и улетающим, проводя пальцами через влажную рыжину, заботливо убирая волосы со лба — возвращение жеста, отзывающегося в самом сердце.***
Четвёртый раз, первая нежность.
Только ты и я.
Двадцать четыре.
Нил медленно выпутывается из своего сна, чувствуя себя отдохнувшим и счастливым. Прошло почти шесть лет с тех пор, как Эндрю решил простить его, приняв своего соулмейта с поцелуями — и теперь рука его мужа перевалена через его бок, потому что Миньярд всё ещё отдыхает и с недавних пор любит обниматься во сне. Метка не появилась ночью — они выбрали сон, но её нет и сейчас. Маг волнуется лишь слегка, уверенный, что сможет дождаться её, даже если это уже необязательно. Их связь доказана, теперь нерушимая и стойкая как камень, который Эндрю запускает во всех, кто смеет сомневаться в их отношениях. О, Нил так рад, что судьба подарила ему этого мага. Такой красивый и мягкий, лежит, запрятанный от утренних лучей — те принадлежат только Нилу, и он с удовольствием забирает себе всё тепло, позже предлагая Миньярду кусочек жизни. Татуировка появляется только к вечеру. Они беззаботно тратят свой день на готовку, прогулку по пляжу и привычные поцелуи, пока море приносит и уносит свои волны в медленном ритме их чувств. И когда им приходится вернуться обратно из-за холода, свет наконец озаряет их. Нил чувствует всё те же чувства, всё то же тепло и щекотку, но теперь он готов к этому — а Эндрю стоит рядышком, проверяет и запускает свои пальцы в огненные волосы, чтобы притянуть и окружить теплом губ, стирая возможные мысли о причинении вреда. Нил благодарен, Нил отвечает с причудливым вздохом, Нил улыбается и благодарит за заботу, пока его муж продолжает быть таким мягким. Эндрю скажет ему завтра, скажет через неделю и через месяц, как же любит смотреть на свое имя на чужом запястье, а потом неудачно смазывать татуировку трепетными поцелуями. Они нашли свою гармонию.