* * *
Сравнивать настройку гитары и езду на скутере оказалось неуместно, поскольку, как нескромно заметил Майлз, садясь за руль, второе было элементарным. За время их недолгой поездки вдоль побережья Алекс не переставал снимать открывающиеся виды на свой винтажный Canon. Персиковые от закатного солнца барашки волн нежно лизали берег, борясь друг с другом за владение каждым камнем на пляже, а многочисленные кустарники вдоль дороги приветливо колыхались на ветру. Соседним городом оказалась Санта-Маргерита-Лигуре, встретившая мужчин теплым светом лампочек, натянутых между каждым кафе, и громким итальянским смехом, не затихающем здесь до глубокой ночи. Оставив свое средство передвижения на набережной, они направились на главную площадь, откуда уже доносились легкие джазовые мелодии. Прямо на исторической каменной брусчатки стояли обычные стулья, занимавшие почти все пространство, а в центре была возведена небольшая передвижная сцена, на которой музыканты настраивали инструменты. Заняв свободные места в углу первого ряда, мужчины ждали начала. - Уже, наверное, забыл, каково это, находиться по ту сторону сцены? - чуть ли не прикасаясь губами к чужому уху, прошептал Майлз. - Мне иногда здесь даже больше нравится, - грустно улыбнулся Тернер, - никаких обязательств, масок, заученных строк и неоправданных ожиданий. Ты просто существуешь в музыке, не задумываясь о том, как ее воспроизвести, мне не хватает этого. Кейн обеспокоенно вглядывался в лицо сбоку, пытаясь понять, говорит ли это Алекс в состоянии творческой меланхолии, навеянной предстоящим концертом, либо же так легко раскрывает свою большую боль, тяготящую его на протяжении всего этого времени. - Эй, я не хотел вгонять тебя в экзистенциальные раздумья. Мы поговорим об этом, если тебя это действительно волнует, но не сейчас. Я специально привез тебя развеяться и с пустой головой провести на отдыхе последние дни, а не рефлексировать из-за одного неосторожного вопроса, - Майлз не осуждал его, а лишь пытался скрыть свое волнение за напускным нравоучением. Он аккуратно сжал руку мужчины, поглаживая большим пальцем костяшки, и тепло улыбнулся, зная, что это единственная поддержка, которую он может оказать на людях. - Прости-прости-прости, - затараторил Алекс, с силой проводя руками по лицу и приводя мысли в порядок, - забудь об этих словах, мы вернемся к этому как-нибудь в другой раз. Можешь ударить меня, если за сегодняшний вечер я произнесу еще хоть одну грустно-философскую фразу, которая вызовет у тебя волнение. Мужчина на это лишь рассмеялся, похлопав по коленке друга, и, не удержавшись, оставил незаметный поцелуй на щеке, давая понять, что его просьбу никогда в жизни не выполнит. За разговором они не заметили, как все стулья оказались заняты, а группа на сцене отсчитывала секунды до начала, крепко сжимая смычки в руках. Нарастающее волнительное звучание скрипки заполнило всю площадь, вызывая внезапные мурашки у зрителей и моментально изолируя их от всего остального мира. Все внимание Алекса теперь был сосредоточено в пяти людях на сцене, звуке, который, казалось, существовал прямо в его голове, и плавящемся воздухе ночи. Он редко мог просто наслаждаться мелодией, не пытаясь разбирать ее на ноты или анализировать строки. Майлз обычно разглаживал возникающую от подобных раздумий складку между бровей поцелуем, и был готов сделать это и сейчас, но, скользя взглядом по лицу сбоку, с неожиданностью увидел безмятежную улыбку на приоткрытых губах. Тернер откинулся на спинку стула, держа руки между бедер и чуть прикрыв глаза, что говорило о его полном отсутствии в нашей реальности и пребывании в его собственной, понятной только ему и несомненно приносящей ему удовольствие. Концерт длился всего час, не изобилуя широким репертуаром, под конец молодые люди и девушки, дети и даже колоритные бабушки с дедушками встали со своих мест, чтобы потанцевать прямо на площади, звонко смеясь со своей неуклюжести. Алекс и Майлз лишь с теплыми улыбками наблюдали за этой картиной, отстукивая ритм пятками по каменной кладке, не желая привлекать к себе лишнего внимания. Часы на башне, располагающейся на западной стороне площади, как и было положено по всем законам древнего градостроения, пробили 10 вечера ровно в тот момент, когда музыканты в запале финального аккорда резким движение вздернули смычки к иссиня-черному небу, заканчивая представление. Площадь утонула в аплодисментах и свисте, навевая мужчинам знакомые мотивы из их карьеры. Воздух дурманил голову, и, они, не желая возвращаться обратно так рано, свернули в глубь города. Тернер продолжал с издевательским мастерством фотографировать местную архитектуру и Майлза на её фоне, не давая фотоаппарату провисеть спокойно на груди больше двух минут. А когда туристы пропадали из их поля зрения, Кейн с ловкостью пантеры прижимал Алекса к ближайшей стене очередного знаешь-вообще-кто-здесь-жил-похотливое-ты-животное здания, втягивая того в манящий поцелуй и, несмотря на все возмущения про собственное равнодушие к истории, довольно улыбался в губы, чувствуя, как Алекс притягивал его ближе за ворот леопардовой рубашки. Они пьяно смеялись, не выпив ни бокала, тут же получая в ответ итальянскую брань с открытых балконов, играли в догонялки на узких улицах, после которых тяжело дышали, упирая локти в колени и шутя над своим преклонным возрастом, ели манговое мороженое, слизывая сладкие подтеки с пальцев друг друга, и ни на минуту не переставали думать о том, как им повезло быть любимыми здесь и сейчас.* * *
На виллу они вернулись за полночь и, утомленные долгой прогулкой, на ходу скидывая липкую от жары одежду, завалились на незаправленную кровать. Алекс, устроивший подбородок на груди Майлза, смотрел на него до того щеньяче-преданным взглядом, что сердце замирало от невозможности вынести эти бездонные глаза. В серебре луны его острые черты лица сглаживались, чуть отросшая щетина колола Алексовы пальцы, которые аккуратно проходились по линии челюсти, а не исчезающая теплая улыбка застывала под веками, впечатываясь в память огненным росчерком. - Ма, ты спишь? - еле слышно спросил Алекс, прислушиваясь к биению сердца грудной клетки под его щекой. - Нет, - также тихо ответил Майлз, чуть ерзая на хрустящих простынях, чтобы устроиться поудобнее. - Помнишь, я тебе сегодня говорил про то, что не чувствую свободу в музыке? - и словно боясь спугнуть собственные мысли, продолжил, не дожидаясь ответа, - Так вот, я сейчас понял, что сам её себе закрываю. Но только знаешь когда? Когда тебя нет рядом. Я устал притворяться кем-то другим без тебя, я устал от чувства несебя без тебя, и вот сегодня там, на площади, когда ты гладил мою руку, меня прошибла мысль, что с момента нашего знакомства я не позволял никому так близко подойти ко мне. Ты был и есть единственный человек, который знает меня. Представляешь, - его голос сорвался на сиплый смех, который, по правде говоря, вышел пугающим в этом умиротворяющей тишине, - меня в действительности никто не знает, кроме тебя. И я боялся показать себя настоящего кому-то, кроме тебя. Но сегодня у меня впервые за долгое время получилось слушать музыку, не думая ни о чем, кроме твоих пальцев на моих руках. И я понял, - он запнулся, неосознанно сжимая плечо Майлза крепче, - я понял, что могу выступать на сцене, всего лишь думая о твоих руках, и тогда мне не придется пытаться прятаться за бровадный образ в попытках развлечь чем-то публику. Черт возьми, в 36 лет мне пришло осознание, что можно просто петь, не вкладывая в песни свои проблемы, а просто давать людям звук. Звук, который отбивается у них в голове, в их ногах и руках, звук, который делает их живыми. Я могу сделать хотя бы один их день по-настоящему счастливым, как ты делаешь мою жизнь просто своим присутствием. Майлз все это время не убирал ловких пальцев с головы Алекса, перебирая волосы и успокаивая его. Он мог слушать его голос вечно, автоматически аранжируя слова в строчки для новых песен. Вид Алекса - до выбивания воздуха из легких, до чертиков в глазах, до сбившегося пульса в венах, до вулкана теплоты в груди. - Ал, если ты за 20 лет выступлений не понял, что делаешь жизнь каждого, кто пришел на ваши концерты, чуточку лучше, то мне придется сейчас открыть тебе Америку, - Майлз мягко посмеялся, продолжая массировать его голову, - все то, что ты сделал для индустрии, это твой способ существования в этом мире, ты по-другому не умеешь и в этом твоя сила, не слабость. Твоя музыка - это ты, это не веяния моды или запросы фанатов, это то, как ты общаешься с окружающими. У тебя удивительный дар через строчки передавать невидимые людям ценности. Я понятия не имею, как работают шестеренки в твоей голове, но ты, черт возьми, исключительный. И я клянусь, каждый, кто хоть раз слышал любую вашу песню, задумался о словах, о том, что ты хотел сказать, задумался о себе в конце концов. Твоя музыка - со смыслом, это не просто складывание букв ради рифмы, это словарь твоей жизни. И со дня нашей первой встречи я тщательно изучаю все твои значения и воплощения, так что моя музыка - она про тебя и для тебя. Ты - мое единственное вдохновение, и если тебе достаточно блокнота и образа перед глазами, чтобы написать новую песню, то мне просто нужен ты рядом. Майлз, возможно, что-то и хотел добавить, но Алекс, не в силах испытывать на себе этот поток признаний в любви, приподнялся на локтях и нетерпеливо поцеловал его, шумно выдыхая от наконец осуществившегося желания, которое он испытывал на протяжении всей речи. Кейн, быстро находя своему языку другое занятие помимо разговоров, провел им по нижней губе Тернера, ощущая каждую трещинку от соленой воды. Алекс улыбался, как ребенок, шепча в губы я люблю люблю люблю тебя, без остановки водя ладонями по щекам мужчины. Они еще долго не смыкали глаз, продолжая тихую беседу, изредка прерываемую поцелуями, мурашками по спине и внезапными спасибо за все со слезами на глазах. И даже звезды, осторожно заглядывающие в открытые окна, смущались их шепота под тонким одеялом. Только с первыми лучами солнца, когда слова закончились, а губы распухли от бесконечного контакта, мужчины наконец заснули в комке из переплетенных рук и ног. И, если бы Алексу предложили никогда не быть музыкантом, но любить Майлза, он бы не задумываясь написал бы об этом песню. Потому что ставить перед выбором человека, который сделал его 17 лет назад, бессмысленно.