I (don’t) wanna be your dog

— Приведи его, — равнодушно приказывает холодный голос. О публичном доме “Söpö puppy” в Вааса наслышаны многие. Красивые интерьеры, превосходный сервис и, конечно же, “хорошие мальчики” на любой вкус и кошелёк. Однако, сегодня лишь чудо спасло его безупречную репутацию от полнейшего краха. Самый дорогой, самый красивый, самый «породистый» сотрудник совершил то, что его хозяин никогда и никому не простит. Слишком много сил и средств вложил Олли Матела в своё детище, чтобы кто-то посмел ему всё испортить. Даже если этот «кто-то» — его мальчик номер один. — Босс, я ещё нужен Вам? — безучастно спрашивает телохранитель, толкая провинившегося парнишку в комнату. Матела медленно оборачивается через плечо: — Нет, Томми. Оставь нас, — понятливо кивнув, секьюрити выходит за дверь, — Ты разочаровал меня, Йоонас. Очень разочаровал… Местная звезда, работающая только с самыми важными гостями, стыдливо опускает взгляд. Перед глазами всё ещё стоят отдельные кадры произошедшего, складывающиеся в кривой короткометражный фильм. Самая элитная сауна в городе. Полицейская верхушка — его постоянные клиенты, — пользуются им, словно вещью, как обычно: имеют группой, хватают за волосы, вырывая клоки аккуратно накрученных кудряшек, оставляют алые засосы и чёрные синяки на бледной коже, поливают шампанским и ещё чем похуже, рвут дорогую форму, но зато щедро платят, и Йоон стойко переносит всё, что с ним творят. Пока очередной мент сжимает его горло и обильно кончает вглубь узкой глотки, Порко не замечает шума за своей спиной. Только когда в общей какофонии криков и смешков раздаётся лай, до него доходит, что что-то не так. «Не дёргайся, он не укусит». И Йоонас остаётся на месте — просто не может сдвинуться от охватившего его ужаса. Полицейская овчарка нетерпеливо переступает с лапы на лапу, облаивая каждого присутствующего. «Зацени, Тор, какую мы тебе самочку нашли. Взять!» За три года работы в “Söpö puppy” Йоон сталкивался с разной мерзостью и ко всему успел привыкнуть. Но что его подложат под собаку в гоне, просто на потеху публике, он не мог увидеть даже в самом кошмарном сне. — Туфли где оставил? — спрашивает Олли, впрочем, не сказать, что ему интересно: он самолично видел рану на лбу овчарки, оставленную чёрными лакированными шпильками, — Надеюсь, хотя бы они остались целы. Йоонас крепко закусывает губу: впервые в жизни личный «бриллиант» предстаёт перед своим мастером в таком виде. Чёрные кожаные шорты разошлись по шву в нескольких местах, кружевные чулки с узором из отпечатков собачьих лап приспущены и порваны, а про безвозвратно утерянный короткий пиджак и речи нет. Жаль только, что испорченная форма — не самое страшное прегрешение. Её Порко меняет в несколько раз чаще, чем его коллеги, что абсолютно естественно, учитывая статус гостей, с которыми ему приходится работать. Главная же проблема заключается несколько в другом. У Матела есть две самые большие слабости — его лучший мальчик и собаки. И не дай бог этим двум слабостям пересечься. — Ты же понимаешь, что я не могу это оставить просто так? — крепко зажмурив глаза, Йоон кивает, — С завтрашнего дня ты работаешь, как все. Это во-первых. Во-вторых, я хочу, чтобы ты запомнил, как облажался сегодня. Ясно? К горлу подступает ком, лишая способности говорить. Перспектива всю оставшуюся вечность обслуживать немытых дальнобоев ничуть не пугает, даже учитывая насмешливые взгляды коллег и скудный заработок. Намного страшнее встреча с настоящим Олли, о существовании которого знают лишь его «пёсики». Йоонас тоже. Но, будучи в привилегированном положении, прежде он не получал от него сполна: стоп-слово «бигль» никогда не звучало ни в этой спальне, ни в красной комнате, ни даже в личном, скрытом от посторонних глаз кабинете Матела. Однако внутренний голос подсказывает: сегодня с истинной сущностью хозяина кое-кто познакомится как никогда близко. — Ложись, — приказывает Олли, мотнув головой в сторону кованой кровати, — или мне Томми позвать, чтобы помог? Еле слышно просипев «Не стóит», Порко покорно двигается с места. Ноги заплетаются от страха, тело не слушается, и Йоону с трудом удаётся совладать с собой. Распластавшись на постели «звездой», он замирает: кожаные ремни крепко затягиваются на его щиколотках, а на запястьях защёлкиваются наручники. — Знаешь, ещё в первый день нашего с тобой знакомства я понял, что ты станешь моим самым породистым щенком, — с ледяным спокойствием произносит Матела, скрываясь в ванной комнате, — Так, а где...? Ах, вот… На чём я остановился, не подскажешь? — Н-на первом м-моём дне у Вас… Выглянув из-за двери, Олли вопросительно вскидывает брови — поиск нужного предмета совершенно сбил его с мысли. Впрочем, острые ножницы, зажатые в руке, и завешенная курчавой чёлкой симпатичная мордашка Порко быстренько напоминают ему суть начатого спича. — Правда, признаться, меня сперва сбила с толку эта невинная детская улыбочка, — не отрывая взгляда льдисто-голубых глаз, он подходит вплотную к распятому на кровати телу и рывком поднимает голову за растрёпанные кудри, — Знаешь, я мог бы вечно смотреть, как ты улыбаешься. Мой Чёрный Георгин, — грубые пальцы соскользят к щеке, и почти любовно оглаживают покрытую пушком кожу, — Тебе это имя отлично подойдёт, как считаешь? Мелко дрожа, Йоонас крепко стискивает зубы: только так удаётся сдержать стремительно подступающие слёзы. Мало кто не слышал историю зверски убитой Лиззи, чей рот был разрезан от уха до уха, формируя вечную улыбку. — Не бойся, больно не будет, — лезвие ножниц скользит в рот, оттянув щёку в сторону. Вот и всё, Йоон. Прощай «самая красивая мордочка в “Söpö puppy”», здравствуйте уродливые шрамы, которые ничем не скроешь, и одиночество, которым ознаменуется твоё «падение». Если тебе повезёт, то остаток ночи ты проведёшь в ванной за глотанием обезболивающего и зашиванием ошмётков своих некогда очаровательно пухлых щёк. Ну, а если нет… Уголок рта отзывается острой болью, и Порко, до того неестественно притихший, срывается. Металлические цепочки наручников со звоном натягиваются, и слёзы бывшей «примы» под её жалобный вой начинают течь по щекам в чужие ладони. Глядя на это искреннее, ничем не прикрытое отчаяние, Матела останавливается и ухмыляется: — Я ещё не сошёл с ума, чтобы самолично лишать себя прибыли. Твоё смазливое личико приносит мне слишком много денег. Но не расслабляйся — это вовсе не значит, что ты прощён. Убрав ножницы от истерично всхлипывающего лица, Олли швыряет их на прикроватный столик к выпотрошенной упаковке стерильной ваты и небольшой бутылочке перекиси. Судорожно хватая ртом воздух, Йоонас слизывает каплю крови с уголка губ. Пронесло… Господи, неужели?! Чудо, истинное чудо: обычно даже «смазливое личико» не может умалить праведный гнев хозяина. Откуда Йоон это знает? Крольчонок. Или попросту Лео. Ангельски красивый в прошлом, теперь он едва ли мог кого-то соблазнить. Уж точно не уродливым шрамом, рассекшим надвое верхнюю губу на манер «заячьей». Стоит один раз отпихнуть главу местной полиции в красной комнате — и электрошок уже не покажется страшным. Лео не удалось «сохранить лицо». Порко повезло больше. Остальное уже не так важно. Всё обошлось. Сосредоточенный свист разносится по комнате, пока сам Матела собирает всякий хлам, вытряхивая внутренности шкафчиков и ящиков. Пускай. Самое ужасное позади. А меж тем, ассортимент барахла, выбрасывающегося на развороченную постель, становится всё разнообразнее. Ремень, ароматические свечи, всё те же ножницы, пустая бутылка виски, оставленная Олли накануне… И это при обилии подаренных им игрушек, остающихся нетронутыми. — Бигль… — в оцепенении шепчет Йоонас, завидя в руках хозяина деревянный черенок от швабры. Матела цинично хмыкает: наивный. — Нет, солнышко. Боюсь, сегодня стоп-слово не сработает. Провинившаяся собачка должна получить своё наказание, согласен? — приторная улыбочка рассекает кажущееся маской лицо; зрелище выходит настолько жутким, что Порко замирает, боясь шевельнуться, — Впрочем, как и любой хороший хозяин, я считаю нужным дать своему мальчику право выбора. Что предпочтешь из этого, м? С ответом «провинившаяся собачка» не спешит, молча дёргая носом и хлопая намокшими глазами. — Быстрее, а то выберу сам. Дрожащий взгляд скользит по разбросанным на матрасе вещам. Ремень. Йоона порка не пугает. Привык. За три года чего только с ним не было. Но рука у Олли тяжёлая. В гневе — особенно. В такой момент главное — не потерять сознание. Пока ты кричишь — хозяин доволен. Через крик приходит очищение. Через боль — страх повторить ошибку. А там и до полной покладистости недалеко. Швабра. Бутылка виски. Ножницы. Больно становится от одной мысли о том, как что-то из этого пройдёт внутрь его несчастного тела. Много крови будет… Повсюду: на простынях, на черенке, на отбитом стеклянном горлышке, на мертвецки бледной коже… — Свечи… — не поднимая глаз, севшим от страха голосом отвечает Йоонас. Игры с воском он никогда не любил, но в данной ситуации они были, пожалуй, самым безобидным из предложенного. — Как пожелаешь. Открывшийся ящик комода. Зажигалка. Вспыхнувший фитиль. Пламя, играющее в совершенно холодных глазах. Пока воск плавится, ножницы разрезают пришедшие в негодность шорты. Тонкие чёрные нити, неведомым образом удерживавшие их на аппетитной заднице всё время после скандального «инцидента», расходятся от бёдер к талии, полностью обнажая дрожащее тело. За этот вечер Порко лишился не только пиджака с туфлями, но и изящного белья из тонкого кружева. — Мда… жаль, что это был ты, — задумчиво тянет Матела, откидывая кожаную тряпку в сторону. Йоон безотрывно следит за каждым его движением. Как он берёт свечку в руку. Как с лёгкой ухмылкой позволяет первым восковым каплям упасть на беззащитную кожу. Как ведёт обжигающую дорожку от паха к ключицам. Как с особым удовольствием покрывает воском застывшие соски. Пряный аромат корицы нихрена не помогает отвлечься, и Йоонас громко шипит, зажмурив глаза. Неприятно, но в целом терпимо. Ровно до тех пор, пока резкая боль не пронизывает пальцы на руке. Под истошный вопль рыжий огонёк весело облизывает одну фалангу за другой, и даже конвульсии бьющегося в агонии тела не способны его остановить. — Бигль! Бигль!!! БИГЛЬ!!! — крики заполняют комнату быстрее, чем пламя соскальзывает вниз. Неторопливо сползает от пальцев к ладони, от ладони к запястью, оттуда — к предплечью и дальше, сжигая светлые волоски и оставляя розовый след. У плеча, там, где кожа особенно нежная и малейшее прикосновение остаётся лиловым синяком, огонёк останавливается. Воздух пропитывается запахом горелого мяса и таким отчаянным воем, что слышно даже на парковке. — Чёрт, — лаконично подытоживает Олли результат своей работы, — Тебе придётся обзавестись шубкой, детка. Этот шрам будет выглядеть ужасно, никто не захочет тебя. Мы прояснили этот момент? Порко, находящийся в объятиях сильнейшей истерики, будто не слышит его. Дрожит всем телом, ошалевшими глазами глядя на багровый вздувшийся след. Слёзы обильно стекают по щекам, прячутся в кудрях, скатываются в проколотые уши, украшенные маленькими жемчужными серьгами. Свеча, уже потушенная, стоит на тумбочке, разнося запах корицы вокруг себя, но Йоону всё ещё мерещатся пронизывающие прикосновения её огня. С виду безобидный фетиш владельца местного банка оказался самой настоящей пыткой. И, судя по задумчивому хмыку хозяина, не последней. — Давай лучше попробуем вот это. Согласен? Предложение не вызывает на заплаканном личике ничего, кроме бессильного страха. Что бы ни придумало это чудовище, ничего хорошего не выйдет. Предвидя невыносимую боль, Йоонас переводит взгляд и вздрагивает: тонкие, смазанные кремом для рук пальцы любовно проходятся по деревянной рукоятке швабры. — Н-не надо… — Почему? Порко сглатывает. Под этим ядовитым голосом и безразличным взглядом хочется свернуться в комок и спрятаться. Чёртовы ремни с наручниками, как его вообще могло вставлять обездвиживание?! Нет, нет, пожалуйста… Беспомощное дёргание конечностями не приводит ни к чему, кроме боли в обожжённой руке. Йоон, а рот тебе на что? Используй! Может, получится… может, он смягчится… Думай, думай! — Ес-сли я умру, Söpö Puppy з-закроют. В-вы всё потеряете… — Оу, не бойся, сладкий. Твоего исчезновения всё равно никто не заметит, — чёрт бы побрал эту ехидную улыбочку во все идеально ровные тридцать два! Даже через полу пиджака видно, как у него стоит… смотри, не кончи, скотина! — К тому же, у меня нет цели убить тебя. Может быть, немного покалечить... Но не убить. — Н-но я ж-же не с-смогу работать т-т-тогда… — попытка скрыть животный страх за легкой ухмылкой. Сработай, пожалуйста, сработай! Он же бессилен, когда дело касается бабла, правда? — Я дам тебе отгул на пару дней. Потом отработаешь, ничего страшного. Приподнимись. — Эт-то ж-же невозможно ф-физически… — А меня это должно волновать? Давай, будь умницей, — подушечки пальцев едва ощутимо касаются колена; Йоонас беспомощно дёргается, пытаясь уйти от прикосновений, снова и снова настигающих его. — П-пожалуйста, не надо… — Я могу позвать Томми, хочешь? — Н-нет, прошу… — Тогда не заставляй меня ждать, — лёгкий, почти дружелюбный хлопок по бедру. Ему нравится. Ему похуй совершенно на то, чем чреваты его забавы. Что же… что же… давай, придурок, думай! — Я вернусь туда и всё исправлю! — выпаливает Порко, обильнее заливаясь слезами, — С одной собакой, с тремя, как скажете, я всё исправлю, всё, клянусь!! Тишина окутывает комнату, прерываясь одними только всхлипами и биением до смерти напуганного сердца. Задумчивое «хм» и вовсе звучит сродни пистолетному выстрелу. Сквозь плотно закрытые веки не видно реакцию Олли, однако воспалённый мозг уже вовсю рисует ужасающие картины предстоящего. Как откроется дверь и целая свора собак ворвётся в эту маленькую, безвкусно обставленную комнатушку. Кажется, что время тянется бесконечно, и где-то на моменте отвратительного совокупления с лабрадором Йоон замечает, как ослабли ремни на щиколотках. — Ноги в коленях согни. Не спи, быстрее начнём — быстрее закончим, — Порко с послушанием породистой собачки спешит выполнить приказ: шустро сгибает ноги, расставив их чуть шире плеч, и слегка приподнимает таз. В голове уже слышится многоголосый лай. В голове ли он? Возможно, это полицейские псы уже бегут сюда, готовые сделать Порко своей личной «сучкой». Или нет. Любые звуки стихают, как в вакууме, когда древко упирается в липкий от спермы анус. — Нет… не надо, нет, пожалуйста, прошу! — жалобно хнычет Йоонас, сводя колени, — Я больше не буду, честно, пожалуйста! — Верю, — коротко отвечает Олли, и душераздирающий вопль проносится по опустевшим коридорам публичного дома. На мгновение Йоон слепнет. А когда вспышка света, застлавшая глаза, рассеивается, боль расходится по всему телу. — Не дергайся, — холодно бросает Олли, вгоняя древко глубже. Больнобольнобольно! — Ровно стой. "Да насрать, че ты там бормочешь!", но вместо гневной тирады снова раздается вопль. Кажется, Матела хлещет его ладонью, снова велит заткнуться, но Порко уже не контролирует горло. Оно орёт, хрипит, рыдает, пока в многострадальный зад неумолимо проникает толстая деревянная швабра. Больнобольносука! Йоон чувствует, что она вся давно внутри него, превратила кишки в кровавый паштет, но Олли продолжает, так, словно ждёт, что древко вылезет у Порко через горло. С Матела станется, он старательный. — Надеюсь, ты не расчитываешь, что сюда кто-то войдёт, — флегматично интересуется он, когда Йоонас судорожно хватает воздух между криками, — с твоей стороны было бы глупо. В ответ раздаётся вопль, настолько надрывный, что даже Олли морщится. А затем награждает орущую шлюху тяжелым хлопком. Сам Порко не слышит, за что его бьют, зато чувствует следы от перстней. А после — не чувствует ничего, теряя сознание при очередном толчке... От вида простыни, сбившейся под бесчувственным телом, Олли досадливо цыкает: химчистка уже не спасёт. Придётся выкинуть, вместе с раньше времени вышедшей в тираж куклой. Всё ещё немного жаль отдавать симпатичное личико и упругий зад на растерзание дальнобоям, но дерзость — трудно исправимый брак. В последний раз, когда ему пришлось по максимуму использовать свой... дар убеждения, малыш Лео потерял товарный вид. А Олли предпочитал учиться на чужих ошибках. Ещё пара движений внутри истерзанной дырки (так, для проформы), и черенок с трудом извлекается наружу. Для этого приходится упереться каблуком в отодвинутое бедро, что, впрочем, не так важно: главное — результат. И тонкая ниточка алой слизи, протянувшаяся от ануса к кончику древка, вполне может означать успех. Особенно с плаксивым воем очнувшейся шлюхи в качестве приправы. — Надеюсь, это было в первый и последний раз, — задумчиво тянет Матела, откладывая окровавленное древко в сторону, — У тебя два дня, чтобы привести себя в порядок. Не вздумай разочаровать меня снова. Порко не отвечает. Просто отрешённо смотрит куда-то в угол и жалобно скулит, по-кроличьи подёргивая носом. Ключ проворачивается в замке наручников. Ослабшие руки падают на ватные подушки, словно кукольные. За хозяином захлопывается дверь, а Йоон всё так же пялится на облупившийся пенопластовый плинтус. Даже не на него. Сквозь него. Взглядом, абсолютно свободным от любых мыслей. Шаги лакированных туфель удаляются по коридору, и звонкий свист вместе с ними. Всё это Йоонас слышит, как сквозь вату. А время идёт. Ночь постепенно сходит на нет, и лишь когда небо за окном начинает светлеть, он наконец приходит в себя. Шмыгнув носом, лениво тянется к тумбочке за почти пустым тюбиком заживляющей мази и перекисью. Комок смоченной ей ваты пропитывается кровью при первом же прикосновении к разорванным мышцам и жжёт так, что приходится закусить край одеяла, сдерживая крик. Больно. Настолько, что, закончив, Порко даже не предпринимает попыток встать. Вытирает руку прямо о матрас, оставляя на нём смесь мази и крови. Гадко. Противно. Хочется закрыться в ванной и утопиться нахуй. И ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. Жаль, что сил хватает только на то, чтобы лечь на бок и свернуться в клубок. Да и то, шипя и морщась от острой боли пониже спины. Восковая дорожка на животе, уже давно пошедшая трещинами, постепенно сыплется. А вот от сосков крупные капли приходится отковыривать. Ожог на плече пошёл пузырями и покраснел. Мда. Мерзкое зрелище. Ему и вправду понадобится шуба. Леопардовая какая-нибудь. Максимально вульгарная, чтоб клиентов завлекать. Или синяя, ещё лучше. Под глаза. Да, он займётся этим после того, как приберётся тут… Бурые пятна крови целиком покрыли простыню, чёрные следы подводки испещрили наволочки... надо бы замочить это всё, пока не въелось, а то потом не отстирать будет. Сейчас, он полежит ещё чуть-чуть и пойдёт. И всё сделает. Только отдохнёт немного, и сразу всё… С потрескавшихся губ слетает смешок. Хриплый, резкий, как визг старой резиновой игрушки. А сразу за ним искалеченное тело разражается таким хохотом, что снова растягивается на постели, воздев глаза к потолку. Оно бьётся в конвульсиях, цепляется пальцами в растрёпанные кудри, выгибает спину и поджимает ноги. Это вызывает новые вспышки боли, но прекратить Йоон не в силах. Только дальше дёргается как лягушка под электрическим током. Мечется по кровати. И смеётся, смеётся, смеётся… Пока в пугающей тишине не раздаётся всхлип.

***

Два дня проходят быстро. Два дня боли, вскриков, попыток найти опору в мебели и стенах. Срок ничтожно малый, чтобы оправиться от всего, что с ним сделали: даже сейчас Йоонас стоит на обочине, прислонившись к фонарному столбу. Ждёт, когда какой-нибудь грузовик или фура остановится, чтобы принести ему пару шелестящих купюр. Самому ему тяжело столько времени находиться на ногах, пусть сегодня Порко и надел ботинки без платформы вместо привычных туфель — на трассе вип-клиентов нет, форма ему теперь ни к чему. Сойдут и ботинки, и чёрные виниловые штаны, и тошнотная голубая шуба. Всё равно в ближайшее время работать он будет только ртом, какая разница? Вот грузовик тормозит метрах в двадцати дальше по потоку. Водитель, тощий мужик лет сорока пяти, семенит к Йоону, видать, совсем уже не терпится присунуть свой сморщенный стручок. Сразу протягивает деньги и предлагает уединиться. Завсегдатай. Легко соглашается на один лишь минет, похоже, он ограничен во времени. А Порко это только на руку. Мусорные баки за близлежащей заправкой далеки от элитных спа и отелей, а клиент, источающий удушливую вонь мочи и табака, знать не знает про «By Kilian Straight to Heaven», но даже это не мешает Йоону заглотить целиком. Не поморщившись. Ноги дрожат от боли ниже копчика и в коленях, а глаза слезятся, грозясь размазать слой подводки и тональника, скрывающий синяки под глазами. Порко старательно насаживается горлом на длинный морщинистый член, проходясь языком по всей длине. За спиной раздаётся гвалт. Женщина и мужчина спорят на повышенных тонах внутри подсобных помещений заправки. Йоонасу не разобрать суть перепалки, но она, надо признаться, здорово отвлекает от мерзкого хлюпания слюны и прочих звуков, исходящих от клиента. Сальная рука сжимает волосы у корней, когда дверь чёрного входа с грохотом распахивается. — Да понял я!!! — разъярённо орёт кто-то, а затем добавляет себе под нос: — Поехавшая сука, как же ты меня заебала! Громко хлопнув дверью, парень пинает мусорный бак, судя по звукам, ставит его вверх дном и садится. Что происходит дальше, Йоон не знает, но ясно чувствует присутствие третьего лишнего. Не то чтобы его смущали посторонние, больше раздражает, что скандал так быстро закончился. Рука на затылке дёргается, вдавливая Порко носом в покрытый жёстким волосом лобок, и низкочастотный стон рассекает воздух. — Глотай, шлюха. Дважды повторять не приходится. Йоонас сглатывает всё подчистую и провожает клиента взглядом, сидя на асфальте между мусорных баков с выручкой в руках. Пять евро. Негусто, по сравнению с тем, сколько он получал раньше. Правда, непонятно, что всё-таки лучше: бешеные деньги от охуевших от вседозволенности богатеев или смятая пятёрка, приправленная тошнотворным послевкусием. Наверное, всё-таки второе — дальнобои его шваброй не насиловали и под собаку не подкладывали. Утерев сухой нос ладонью, Йоон опирается руками о бак и встаёт. Нижняя часть тела отзывается ноющей болью, такой сильной, что густо размалёванное лицо непроизвольно морщится. — Первый день? — раздаётся со стороны. Порко оборачивается. Пацан с заправки, на вид лет на пять младше Йоонаса, внимательно смотрит на него, сидя на перевёрнутом мусорном баке. Сигарета дымится между пальцами, длинная чёлка прикрывает один глаз. Парень сидит молча, опершись локтями на колени, и явно ожидает ответа. — Что, прости? — Первый день? Я тебя здесь раньше не видел. — А… вроде того… — тихо произносит Йоон, опустив взгляд. От горького мускусного привкуса мутит. Хочется курить, но в карманах шубы нет ничего, кроме пресловутой купюры и ключей от комнаты. Гадство… — Закурить не найдётся? Подросток выуживает сигарету из пачки, терпеливо ждёт, пока Порко подойдёт ближе, и прикуривает от своей зажигалки. Лёгкие наполняет едкий дым и становится как будто бы легче. А когда Йоон, прислонившись спиной к стене, выпускает в небо сизые клубы, и стоять ему уже не так тяжело. — Чего хромаешь? — небрежно спрашивает парнишка, делая очередную затяжку. Йоонас тяжело вздыхает: ну и к чему этот показной интерес? Или ты, пацан, так с каждой здешней шлюхой беседуешь? — Да так… неважно. — Ночь тяжёлая была? — Можно и так сказать… Некоторое время они курят молча. И слава богу. Йоон-то не дурак, понимает, что все эти расспросы, попытки поддержать разговор — не более чем способ сбить цену. Каждый первый здесь хочет присунуть ему за бесценок, малыш, ты отнюдь не уникален. Даже если знаешь поимённо всю местную проститню, даже если ты завсегдатай и регулярно так наёбываешь малоопытных «ночных мотыльков». Не на того напал. И не надо пытаться строить из себя саму доброжелательность! Скажи уж сразу, не зря же припёрся сюда в разгар очередного скандала, давай! Но парень только молча топчет носком кроссовка гнилую кожуру от банана. На секунду Йоонас даже думает самостоятельно предложить ему «расслабиться», но одёргивает себя — ещё сильнее он унижаться не собирается. В пояснице неприятно тянет, приходится переставить ноги. Пацан тут же реагирует на тихое мученическое шипение: тушит окурок о бак, встаёт и подходит к двери прямо рядом с Порко. — Не уходи никуда, я сейчас. Не уйдёшь? Йоон медлит, но в конце концов мотает головой. Собеседник улыбается одним уголком рта и шустро скрывается внутри тускло освещённого помещения. За деньгами побежал. От этой мысли Йоонаса опять мутит. Остатки гордости говорят уйти. Необходимость цепляться за каждого клиента вынуждает остаться. Что ж. Пиздюку это выйдет минимум в десятку. На меньшее пусть даже не рассчитывает. Недокуренная сигарета падает на асфальт и затухает под подошвой ботинка. За стеной снова раздаётся ругань, причём, главным образом, мужская. Эх, чувак, как у тебя только наглости хватает… Это ж насколько ты хочешь, чтоб тебе отсосали… — Да дай ты мне ещё ПЯТЬ МИНУТ!!!!! — орёт парнишка вглубь подсобки и протягивает Порко бумажный стаканчик. — Что это? — Кофе, — раздаётся в ответ с насмешкой, отчего Йоонас недоверчиво хмурится и прячет руки в карманы шубы, — Ну чего ты? Бери. Или не любишь? — Я не работаю за еду. — В смысле? Пацан непонимающе хлопает глазами, наклонив голову вбок. Кофе стынет, выплёвывая белый пар в прохладный воздух. В его чёрной поверхности отражается ободок стакана и лохматая макушка. — Возьми! Я от этой грымзы еле удрал, не обесценивай мои старания. Йоон демонстративно морщится, забирая стаканчик американо. Его не в первый раз выставляют полнейшим ничтожеством, но этот пиздюк перешёл просто все возможные границы. Не просто унизил — ещё и заставил это подтвердить. Сдерживая злые слёзы и жгучее желание выплеснуть кофе в омерзительно невинную рожу, Порко поднимает глаза на небо. — Ну и что ты хочешь за это? Анал — нет, сразу говорю. Потенциальный клиент на секунду подвисает, а потом беззлобно усмехается: — За это ты мне должен одну сигарету. Завтра отдашь. У меня обед в час. Увидимся! Скрипит дверная ручка. Изнутри доносится слабый запах чистящего средства и отзвуки музыки из зала. За секунду до того, как подросток скроется за дверью, Йоонас успевает схватить его за локоть, выкрикнув «Стой!» — Чё? — Я, эм… в общем… спасибо тебе… — глаза щурятся в попытке прочитать имя на бейджике, — Й- … — Йоэль. — Йоэль, да… Спасибо… — Да не за что… эм...? — Йоонас. — Йоонас, — повторяет парень, щёлкнув пальцами, — До завтра! Хлопок двери, снова ругань, снова Порко остаётся один. Смотрит, как идиот, на своё отражение в стакане и чувствует, как горят щёки. Странное чувство. От него он теряется и, шмыгнув носом, всё-таки делает глоток. Такой большой, что аж тяжело проглотить. Горячий кофе быстро разливается по организму. И Йоон не замечает, как впервые за последние дни по лицу расползается робкая улыбка.