***
— Значит, у тебя есть воображаемый друг? — Лорейн добродушно улыбается, нежно взъерошив отросшие волосы мальчика. Шестилетний Сиэль подается вперед, упираясь руками на скрещенные ноги, и возмущенно вздымает голову: — Ничего он не воображаемый! Он пугает меня, мама. По ночам постоянно смотрит на меня. Я не могу уснуть. — Скажи ему, что не боишься, — голос матери насквозь пропитан заботой и любовью, такому голосу веришь безоговорочно, какую бы чушь он не говорил. Вот и Сиэль — верит. — Он поймет, что ты храбрый мальчик, и уйдет искать других детей. — Сиэль! — в проеме двери появляется брат. Он несется к нему и маме с широкой улыбкой, падает на мягкую постель и смеется. — Папа сказал, что ты пойдешь в школу уже через неделю! Там будут другие дети! — О! — восклицает Сиэль и переводит взгляд на маму. — Это правда?! — Да, — Лорейн гладит Гэвина по плечам, и, кажется, улыбаются даже ее глаза. — Ты уже хочешь в школу? — Да! — в один голос кричат братья, а затем Сиэль озадаченно хмурится: — А мы пойдем в один класс? А сколько нас будет? — В разные, солнце. Гэвин ведь уже во втором, — мама кивает. — Сколько вас будет — узнаем через неделю. Сиэль думает, что в школе будет весело. Хотя он боится не понравиться другим ребятам, его успокаивает по крайней мере то, что Гэвин всегда будет рядом. Ему действительно не терпится познакомиться со своими одноклассниками! Друзья, подруги, учителя — все это вызывает наивный детский трепет в предвкушении. Он пойдет, и никто его не остановит! — Мам, ты останешься, пока я не усну? — вдруг просит Сиэль. — Пожалуйста. Я боюсь его. — А Гэвин его тоже боится? Может, вы взглянете этому чудовищу в лицо, и он испугается двух храбрых воинов? — Ему не нравится Гэвин, — расстроенно бормочет мальчик, а брат гордо вздергивает подбородок: «Ну и пожалуйста!». — Потому что Гэвин его не боится, — мама убедительно кивает, но в глазах младшего сына абсолютная непреклонность, поэтому остается лишь покачать головой. — Хорошо, я останусь. Папа недавно купил новые книги. Вы читали про морские приключения мистера Брауна? Мальчики отрицательно машут головами, а Лорейн обещает вернуться через минуту, чтобы почитать перед сном.***
— Итак, Сиэль Фантомхайв, объект С-12 Департамента Паранормальной Активности, — вступает следователь. Сиэль его плохо видит не только из-за белого света, бьющего в глаза, но и потому, что зрение до сих пор не может должным образом сфокусироваться на чем-либо после действия транквилизаторов. Первым, с чем пришлось столкнуться после пробуждения в полицейском участке, были прикованные к пыточному креслу руки и ноги. Его не пытали, но обезвредить норовили всеми силами. Как только рассудок Сиэля прояснялся, мужчина в халате вкалывал в тонкую шею какую-то дрянь, и сознание вновь размывалось, будто под сонным волоком. Кожа на месте уколов ощущалась воспаленной, бугристой, как саркома. — Сэр Томас Грант смог уговорить вышестоящие органы, чтобы вас не убивали, но взамен вы будете до конца жизни находиться под присмотром докторов. Понимаете? — плотный запах сигарет, исходящий от следователя, заполняет легкие Сиэля. — Вопрос лишь в том, согласитесь ли вы добровольно. Это невероятная возможность. Уверяю вас, смертная казнь была бы неизбежна, если бы не сэр Томас. Сиэль знает, что смертную казнь отменили еще первого февраля две тысячи четвертого года. Еще он знает, что ему повезло не родиться во времена Кровавого кодекса, иначе отрубание головы считалось бы благословением. Он не уверен, как звучит его имя, сколько часов эта лампа для допросов выжигает роговицу его глаз, но помнит главное слово, которое забывать нельзя ни в коем случае. Ждал ли следователь от него ответа? Сиэль не дал бы его при всем желании: мышцы лица не поддавались контролю, язык был онемевшим. — Мистер Фантомхайв, вы должны понимать, что не сможете вечно прятаться. У вас есть шанс, который вы даже не заслужили, и все благодаря сэру Томасу. Отказываться от него было бы глупо. Вам простили массовое убийство в десять лет, никому не было дела до кучи фанатиков, но сейчас на вашем счету убийство пятидесяти семи сотрудников полиции и двадцати двух сотрудников МИ5. Ох, еще даже не сотня. Ну надо же… Сиэль рвано выдыхает, воздух дерет горло, и беззвучный кашель вызывает брезгливость на лице следователя. Тот стучит стопкой бумаги о стол и поднимается с суровым, но равнодушным выражением лица. Как и полагается следователю, да… Пальцы рук немеют, и Сиэль лишь наблюдает, как мужчина покидает комнату, оставляя его одного под неистомным светом лампы и с ощущением, что тело сейчас вывернет наизнанку.***
— Значит, у тебя есть… друг? — интересуется мужчина. В линзах его квадратных очков играет свет, будто на лезвии меча. Десятилетний Сиэль отводит пустой взгляд в сторону, поджимая колени. Сэр Томас Грант, с которым его разделяет солидный стол, заваленный бесконечным количеством бумаг и прочим хламом, смотрит на него испытывающе, но вместе с тем — заинтересованно, с надеждой, как на многообещающий экземпляр. Он не отвечает профессору, рассматривает ящики возле стола, гадая, заполнены ли они полностью документами или есть что-то более интересное? Впрочем, в этом бумажном мире нет ничего, что бюрократы бы оставили нетронутым. — Сиэль, — профессор Томас пытается звучать аккуратно. — Если ты расскажешь, что произошло, полиция сможет узнать, кто убил твою семью. — Я все рассказал, — взгляд десятилетнего мальчика, которым одаривают профессора, отливает мертвенной усталостью. — Дом сгорел. Полностью. Я единственный выжил, потому что Себастьян помог мне выбраться. Потом меня схватили, очнулся я в подвале. Там были люди. Много людей. В халатах. Они… наверное, хотели вскрыть меня или… не знаю, что они хотели. — И ты их убил? — Нет. Их убил Себастьян. Профессор внимательно кивает, задумчиво смотрит на Сиэля и прокашливается. — А Себастьян… твой друг? Сиэль пожимает плечами. — Кто он? — Не знаю. Он не говорит мне, кто он. Он просто всегда рядом. — Он… как дух? — Томас увлеченно делает пометки у себя на бумагах. — Или сущность? Сиэль не отвечает. — Он сейчас здесь? — профессор опасливо осматривает помещение, но не выдает страха, лишь сильнее хмурится. — Да. — Можешь… попросить его показаться? Плечи безразлично вздымаются, а опустевший взгляд скользит куда-то в сторону. Раздается тихий, но ровный шепот: — Давай, Себастьян. Проходит пара секунд, может, лишь мгновение, когда все освещение в кабинете начинает мигать, а тишину режет треск лампы. Затем стопка документов рядом с профессором разлетается, падая на пол. Томас хватается за кресло, настороженно оглядывая безучастного мальчика напротив, и тогда тот шепчет: «Хватит». Все прекращается. В один миг. — Ты… говоришь ему, что делать? — Нет, — Сиэль отворачивается. — Я могу… он слушает меня, но… обычно он сам понимает, что делать. Профессор, до сих пор смятенный, аккуратно подбирает с пола бумаги. Он откладывает их на стол и подходит ближе к Сиэлю. Тот незаметно напрягается. — И что же он может? Опечаленный, безбожно хлипкий образ мальчишки до сих пор вызывал непременную жалость, и та только набирала обороты при мыслях, что его ждет в будущем. Может, его бы держали в секрете и дальше, если бы не убийство целого легиона сумасшедших ученых, которое невозможно объяснить рационально. Он особенный, разумеется. И невероятно сильный. Несмотря на ярко выраженные кости тонких плеч, что становятся еще отчетливее при их движении, и внешнюю неоспоримую хрупкость, мальчишка — страшное, неконтролируемое оружие. — Я не знаю, — он устало вздыхает и прячет лицо в сложенных на коленях руках. — Многое. Может открыть двери. Или выключить свет. Отодвинуть что-нибудь. А может убить вас, если посчитает угрозой для меня. Напряженно прокашлявшись, профессор возвращается на свое место и снова упирает взгляд в бумаги. — Значит, он защищает тебя… А не ведет ли он себя иногда странно? — А что вы подразумеваете под «странно»? — Ну, например, предлагает какие-то не совсем нормальные идеи? — Нет, наверное. Он ни к чему меня не склоняет. — А можешь нарисовать его? Сиэль вновь пожимает плечами, а профессор протягивает ему чистый лист и простой грифельный карандаш, заточенный до идеальной остроты. Он смотрится огромным в маленькой, истощенной ладошке мальчика, а ленивые штрихи на бумаге только омрачают картину. Томас думает, что, должно быть, ребенок испытывает невыносимую вину перед семьей, которую убили, очевидно, из-за него. Ученым нужен был его дар, его сила, возможности, которыми он обладал, но они не рассчитали, что сами станут мишенью. Они встретили свою смерть, а ребенок остался совсем, совсем один в окружении трупов на холодном каменном полу. В одночасье потеряв все, мальчишка теперь обречен на совершенно другую, лишенную детских радостей и полную экспериментов, жизнь. Как лабораторная крыса, вынужденная плутать в лабиринтах и терпеть удары тока, пока ученый не удовлетворится результатом. Заканчивая рисунок, Сиэль отстраняется и протягивает его профессору. Томас опускает взгляд. Человечек, из сердца которого тянется неопределенная нить, а ее конец… ведет к черному, бесформенному существу, словно всплеск чернил. Или нефтяные стебли растений, колючие проклятые заросли. С пугающими, хитрыми глазами, острыми зубами и когтистыми руками. О…***
…С.....С…б…А.....н… Сиэль тяжело дышит, едва пребывая в сознании, и понимает, что до приезда Департамента Паранормальной Активности осталось совсем немного… Его поймают. Упекут в четыре стены и будут до конца жизни ставить эксперименты, эксперименты, эксперименты… О… Он так устал… …Се…т…н… Даже мысли собрать воедино тяжело. Вряд ли в него вводили транквилизатор, сомнения возникают на месте спутанности сознания и всеохватывающей боли, будто кровь в его теле сворачивалась с каждой секундой. Нужно было бежать… …Се…ба… Себастьяну не нужно много слов, но и он жутко слаб в этом состоянии. Чем меньше Сиэль пребывает в сознании, тем слабее он, а сейчас тело Сиэля на грани сна. Тени Себастьяна расстилаются по комнате, поглощают свет и оплетают закованные в кресло конечности, но даже произнести ничего не получается: истерзанная сущность лишь льнет к человеку, пытаясь привести его в чувства. Сиэля накрывает странное тепло, исходящее от Себастьяна, приятные ощущения от его прикосновений, всепоглощающее присутствие. Это снимает страх, но не помогает. …Себа… ян… Если… мы… солье… мся… поя… вится… шанс… Это было лишь предположением. Сиэль даже не был уверен, могут ли они слиться, может ли Себастьян захватить его тело и помочь, потому что, какое бы единство с ним ни ощущалось, они были взаимосвязаны как два [отдельных] существа. Но не оставалось ничего другого, кроме как попытаться… В нем совсем нет сил, в Себастьяне они на исходе, и, возможно, если прибавить их немногочисленную энергию, то ее окажется достаточно для… чего-нибудь. Он слышит звон, потусторонний, ледяной, исходящий от Себастьяна. Пугающий звук, ставший парадоксально родным и успокаивающим. Давай же… Сперва тени Себастьяна полностью покрывают его тело, окутывают и не оставляют ни единого участка, что был бы отдан свету. Затем кожа Сиэля начинает нагреваться, кипеть, непонятный жар охватывает все тело, дыхание замедляется. Этот жар концентрируется, клубится в груди и течет вверх, к голове. Глаза закатываются, и тело перестает быть ощутимым. Сиэль Фантомхайв отключается.***
Проходит неделя, когда его впервые приводят в специальный кабинет и подключают приборы к его голове, рукам и шее. — Вот так. Мы рядом, помнишь? — Альфред Мартин, ассистент сэра Томаса, пытается поддержать его. — Все будет хорошо. Перед ним кладут деревянные кубики, неаккуратно сложенные друг на друге, стакан с водой и зеркало. И оставляют одного под объективом камеры. Они по другую сторону стекла, наблюдают за показателями и контролируют ситуацию. Сиэль поджимает губы. — Ты слышишь меня, Сиэль? — из динамиков раздается голос Альфреда. Все раздражало: и эксперимент, и профессора, и эти измерительные приборы на теле… Ощущения и обида наполняли субтильное детское тело, а чужое присутствие только сильнее угнетало. Все из-за него. — Просто делай то, что обычно. Хорошо? Это ненадолго. Это навечно. Сиэль тяжело вздыхает и упирает пустой взгляд на нагромождение кубиков. Прикрывает глаза. В стенах испытательной камеры раздается лишь тихий, обреченный шепот: — Давай, Себастьян. Он наконец обращает свое внимание на существо, неотступно следующее за ним с самого рождения. Это дух, темная тварь, неотчетливый темный силуэт с вечно пылающими красными глазами и клыками, изменчивой формой. Он напоминает квазар, о котором Сиэль читал в энциклопедиях, или кракена. Или черную дыру. А может… Себастьян перетекает по воздуху, как эссенция, оказывается возле кубиков с противоположной стороны, но ничего не делает, только смотрит на Сиэля. — Ну? — нетерпеливо выпаливает мальчишка, чем веселит существо. Оно никогда не говорит. Только смотрит и усмехается. Иногда оно издает странные звуки: резкие, ледяные, будто звон в пещерных туннелях; свирепое гортанное рычание; странное дребезжание и лишь порой смех — пугающий, низкий или негромкий, будто череда выдохов. — Давай же, — оно ловит взгляд Сиэля, до смешного злой, и скользит от кубиков за его плечи. На левое опускается когтистая рука, намекающе сжимает его, и Сиэль вдруг понимает. — Не получится, — он опускает голову. — Они знают, что ты есть. Они все знают… Тогда Себастьян отстраняется и ленивым жестом взмахивает рукой — кубики разлетаются. На следующий день в эксперименте принимает участие женщина, на которую Сиэль смотрит с невыразимой тоской. Она усаживается на кресло перед ним, на пол кладут забавную мягкую игрушку в виде кубика, а женщина совсем не похожа на маму, ни более упитанным телосложением, ни более взрослым голосом, ни ржаными волосами, ни зелеными глазами, а Сиэля все равно накрывает боль утраты и желание кинуться в объятья, чтобы хоть на минуту снова ощутить тепло и заботу. Женщина выглядит доброй, хорошей, а Сиэль совсем одинок. Но он сдерживается, как и подобает воспитанному мальчику. Родители дали ему хорошее воспитание. Он не мог их подвести. — Сиэль, сможешь перевернуть кубик на цифру пять? Себастьяна в комнате не видно, но Сиэль видит свет фиолетовой нити, что уходит за стекла испытательной камеры к наблюдателям. Он сосредотачивается на их связи, и обрывки фраз, картин, что открываются перед существом, доступны и ему… — Похоже, Себастьян не в духе… — Альфред смотрит на мигающий монитор, отражающий сердцебиение Сиэля. — Он подчиняется мальчику, — неуверенно отзывается Томас. — Все будет… Дальше Сиэль не слышит: его снова выбрасывает в свое тело, сознание и ощущения… Он чувствует горячую влагу, ее следы над верхней губой и внезапную слабость, одолевающую всю плоть. Головокружение быстро проходит, но, похоже, его вид пугает женщину: — У него кровь из носа! — взволнованно сообщает она профессорам и бросается к мальчику. — Все хорошо? Где болит? У нее теплые, шершавые ладони, они скользят на шею и лицо, а взгляд — встревоженный, будто ей действительно есть дело до него! Он смотрит в чужие глаза, отчаянно пытаясь не сдаваться, но слабость берет верх над рассудком, и он устало падает ей в руки. Женщина гладит по плечам, а затем в камеру спешно возвращается Томас и Альфред, испуганно проверяющие пульс Сиэля и температуру.***
— Агх!.. — с болезненным стоном Сиэль возвращается в свое тело, но тут же падает на землю. …Он на улице. Хорошо. Получилось… Себастьян издает невнятные звуки, его тени снова льнут к юноше, и тот облегченно вздыхает. Ха… Тело все еще болит, пульсирует, как перегруженный коллайдер, но, по крайней мере, он выбрался из рук полиции. — Ты убил их?.. — он поворачивается на спину. Ветки деревьев разрезают простор предрассветного неба, вокруг не виднеется ни единого здания… Лес? Чаща? Пригород? Себастьян выдыхает положительное «да-а», оно звучит полустоном-полушипением, и Сиэль прикрывает глаза. Если за ним не открыли погоню, есть время… передохнуть. Нужно восстановить силы. — Будь рядом, — отрезает юноша, расслабляясь окончательно. Ему в самом деле необходим сон. А еще — необходимо присутствие Себастьяна, близкое и безотлучное, тесное, практически интимное. Он до сих пор не знает, кто такой Себастьян и почему они связаны, но знает, что никогда больше не сможет жить без него. Их зависимость обратима, взаимна, безусловна, как сердцебиение. Себастьян всегда рядом, и быть иначе просто не может.***
Сиэлю исполняется одиннадцать, когда к нему впервые приходят гости. Оушены, семья его тети, грустно улыбаясь, поздравляют с днем рождения, интересуются о самочувствии и спрашивают, почему он попал сюда. Конечно, они не знали ни о каком «воображаемом» друге и тем уж более о том, что вообще не так с Сиэлем. Сиэль рад увидеть семью. Хоть какую-то. Хоть что-то отдаленное. Он рассказывает про Себастьяна, про эксперименты и про то, что случилось ровно год назад. Он видит скептический взгляд, некоторую настороженность в движениях, и хлипкое ощущение семьи начинало таять в воздухе… Ему не верили… Нет. Тетушка улыбается, будто это не так, и говорит, что они с дядей отойдут на минуту. Себастьян слышит их диалог: — Это же бред… Они просто обманывают его и ставят какие-то незаконные эксперименты. — Да за это в суд подавать можно. — У него психика расшаталась после случившегося, и они просто воспользовались ребенком… Вот же твари. — Может, заберем его? Сегодня же. Вдруг они на нем тестируют какую-то дрянь, вот он и видит… не пойми что. Обрывки фраз снова замолкают прежде, чем кровь пошла бы носом, и Сиэль возвращается в свое тело. Нет, не верят, но… они хотят забрать его?! Господи, забрать! Обратно в семью! Где не будет экспериментов, профессоров, и… Да, черт возьми, они заберут его домой! — Солнышко, — тетушка аккуратно гладит его по голове, — мы с дядей еще заедем завтра, слышишь? Обязательно заедем. Сиэль в нетерпении кивает, понимая, что завтра его заберут домой. Он обнимает родственников с особой силой, делится радостью с Себастьяном и спешит скорее закончить этот день, чтобы наконец-то вернуться в семью. Он с трудом засыпает ночью, сгорая от предвкушения, ест с особым аппетитом и исправно выполняет последний эксперимент, сверкая от радости. Но до самого вечера никто не приезжает. Он в непонимании смотрит на дверь своей комнаты, вздрагивает, когда та распахивается, но снова сникает, когда видит в проеме Альфреда. — Где тетушка с дядей?.. — он смотрит на ассистента тревожным, боязливым взглядом, а тот удивляется: — Они не приходили сегодня, Сиэль. Не приходили… Они соврали. Бросили. Тоже… ОБМАНУЛИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ. Сиэль чувствует, как слезы жгут щеки, и это невероятно злит его. Они тоже бросили его. Не захотели брать к себе чудовище?.. Черт!.. Альфред растерянно смотрит на ребенка, но прежде, чем успевает что-либо сказать, тот раздосадованно рычит и бросает одеяло на пол. Вместе с одеялом с книжных полок валятся книги, а затем — разбивается стекло комнаты, когда Сиэль разражается ревом. Экран телевизора трескается вместе с тем, как мальчишка вскакивает на ноги, а когда падает на колени — лопаются лампочки. — Сиэль! — Альфред кидается к ребенку, но вешалка на входе вдруг падает прямо перед ногами, деликатно намекая, что лучше не стоит. Мальчик плачет, стискивая зубы. Тени аккуратно подбираются к его телу, но тот вскакивает раньше, чем они его коснутся: — Уйди! Это все из-за тебя! Все! Ненавижу тебя! Моя семья умерла из-за тебя! Они не захотели меня брать из-за тебя! Ненавижу!***
Сиэль вздрагивает, просыпаясь сразу от холода, боли и пронзительного шипения на ухо. Тени Себастьяна, приятно обволакивающие его тело, вдруг неприятно стиснулись, а его шипение вызывало дрожь с головы до ног. Ох… — Идут? — Сиэль беспокойно поднимается на локти, но рядом никого не видит и не слышит, кроме существа. Но то кивает. Черт. Тени отпускают тело, а юноша мгновенно поднимается на ноги, борясь с остаточной слабостью. — Где? «Справа». Сиэль сглатывает, но собирается и быстрым шагом идет налево, в самую чащу леса. Черт… Черт, черт, черт!.. Ноги до конца не слушаются, он попеременно скользит по траве, и в спешке движения становятся еще более неуклюжими, но приходится торопиться. Так, если у этого леса когда-нибудь обнаружится конец, он, должно быть, выйдет к чему-нибудь вроде цивилизации, где сможет точно укрыться. Либо… сгниет тут заживо. Хотя более вероятно, что Себастьян сожжет весь лес, чем допустит его смерть. Сиэль отталкивает ветки, лавирует между стволами и перешагивает бревна, освещаемые рассветным солнцем, пытаясь углядеть хоть одну протоптанную дорогу. Она бы вела хоть куда-то… но лес нетронут, или Сиэль не видит. — Сюда! — зато слышится мужской крик вдалеке, от которого все внутри леденеет. — Он пошел сюда! ЧЕРТ!***
— Альфред, я не видел ее уже пять лет! Пожалуйста, господи, один раз! Мартин неловко поджимает губы, качая головой, и не сводит взгляда с раздраженного юноши. — Прости. Томас запретил. — Да черт его возьми, Альфред, почему?! Я уже пять лет безвылазно сижу в этой лаборатории, я НИ С КЕМ не общаюсь. Я делаю все, что он попросит, любой эксперимент! Почему нельзя отпустить меня хоть один раз в жизни? — Извини. Мартин покидает комнату, запирая ее на электронный замок, и оставляет диалог незаконченным. Сиэль сердито рычит, ощущая давление злости и несправедливости, ищет опору и падает на диван, скрывая лицо руками. Звон Себастьяна заполняет пространство, его тени растекаются, разрезают пространство — он тоже недоволен. Что-то гремит на фоне, и Сиэль вынужден взять себя в руки. — Прекрати. Мы ничего этим не добьемся. Только разгребать потом еще придется. Себастьян успокаивается, его сущность снова обволакивает человека, примыкает, как недостающий элемент, делая самого Сиэля полноценным, достаточным. Поддержка Себастьяна, хоть и заставляет чувствовать себя лучше, не лишает его всех проблем. — Поверить не могу, — шепчет Сиэль. — Кузина выходит замуж, а я даже попасть на ее свадьбу не могу. Они издеваются. Согласное урчание где-то со стороны, заставляющее вдруг усмехнуться. — В итоге единственный, с кем я общаюсь, это ты. Прекрасно. Так и до шизофрении недалеко. В этот раз Себастьян звучит недовольно, почти что оскорбленно, и Сиэль бросает на него полный смеха взгляд. Дверь вдруг распахивается, заставляя Себастьяна мигом отпрянуть и насторожиться, а в проеме многообещающе улыбается Альфред. — Сиэль, — он подпирает косяк плечом. — Я поговорил с Томасом, и… он не разрешил покидать базу. Но — он предложил познакомить тебя с другими… живущими на базе. Там есть девочка, твоя ровесница. Удивленный взгляд юноши несколько секунд непрерывно скользит по Альфреду, внутреннее отвращение перемежается интересом, и Сиэль, проглатывая неисправность ситуации с кузиной, пожимает плечами, вставая с дивана. Так выглядит его согласие. Мартин закрывает за ними дверь, ведет по коридору, где прочие ученые встречают его с улыбкой и интересуются его делами, а Себастьян недовольно рычит, как радиопомехи. Сиэль игнорирует. Его приводят куда-то вроде общей столовой, где сидит семь человек. Среди них одна женщина, три старика, два мужчины и одна лишь девочка его возраста. Она сидит вместе с женщиной, ее светлые волосы потеряли блеск и напоминали сено, а довольно худое тело двигалось немного неловко, механически, как марионетка. Однако в чертах лица и голосе — непомерный энтузиазм. Когда он неуверенно подходит к ней, бросая короткое «привет», ее глаза загораются еще сильнее. — О! Ты же Сиэль, да? — она приветливо улыбается. — Присаживайся. Он кивает, с сомнением опускается на твердую лавку металлического цвета, соединенную с таким же столом, и осматривается. Стены белые, как и во всей лаборатории, полы серые, потолки до жути яркие, а вот еда — выглядит совершенно прилично. Даже аппетитно. Сегодня на обед было картофельное пюре с куриным филе, овощи на пару и хлеб. — Рассказывай о себе, — девочка улыбается. — Ой, прости, я не представилась. Дороти. Это, вот, миссис Эдна Джонс, — она кивает на женщину, что не реагирует ни на нее, ни на него. Ее иссохший, полумертвый вид не внушает надежды. — Она неразговорчивая. Но не волнуйся, я могу поговорить. Я рада, что ты теперь будешь с нами. А то тут совсем одиноко. Контраст чрезмерно живой девочки на фоне почти что призраков, бледных и молчаливых, вызывал вопросы. — Ты давно тут? — он смятенно сводит брови. — Ну, года два. — А что с тобой не так? — «Не так», да? — она усмехается. — Ничего особенного. Я просто могу видеть прошлое, знаешь? Что случилось с человеком и так далее. Мама говорила, что этот дар достался мне от бабушки. Но в итоге отец посчитал, что это ненормально, и меня отдали сюда. Хочешь, тебя посмотрю? Он с настороженностью смотрит на ее протянутую руку, осторожную улыбку, но отворачивается. — Не нужно. Свое прошлое он знает отлично. — Ну, — она неловко кивает, — а ты тут… почему? Профессора рассказывали нам о тебе, но сказали, что ты слишком опасен, чтобы находиться в общем блоке. — Да, может быть, — он мрачно улыбается. — Что ж, я неразрывно связан с существом, которое шаг в шаг следует за мной и может… очень многое. — О… — пораженно выдает Дороти. — Постой, ты серьезно?.. Это же… черт, это так круто! Я бы тоже так хотела. А оно здесь сейчас? Как оно выглядит? — Здесь. Выглядит… не как человек, наверное. — А оно может что-нибудь сделать сейчас? — Это правда необходимо? — Сиэль кривит губы. — Прости, — и Дороти широко улыбается. — Мне просто интересно. Со вздохом Сиэль шепчет «давай» и обращает внимание на тени вокруг. Себастьян скользит по столу, у него странно злой взгляд, устремленный на девочку, и в следующее же мгновение он опрокидывает тарелку с едой прямо на нее. — Себастьян! — недовольно восклицает Сиэль. — Черт, прости. Я не думал, что он… — Нет-нет-нет, ничего страшного! — но Дороти выглядит чересчур взбудораженной. — Все хорошо. Это круто. Невероятно. — Ты так думаешь? — вздыхает он, помогая ей очистить платье. — Конечно! Сиэль слабо улыбается, и, хотя он не совсем понимает, что такого невероятного есть в том, что Сиэль лишен нормальной жизни, он рад, что кто-то не считает его монстром. Профессора всегда говорят, что он уникален, но раз он такой особенный, то почему вынужден сидеть взаперти уже пять лет? В любом случае, Дороти не выглядит напуганной, а это половина успеха. Возможно, у него наконец-то появится кто-то вроде друга.***
— Дьявол! — шепчет Сиэль, снова поскальзываясь на гладком булыжнике. Лес не кончался. Погоня — тоже. Он рывком поднимается с места, несется вперед, слыша собачий лай вслед за ним, и стискивает зубы, чтобы не завыть от боли. Тело ломит, его бороздят царапины и гематомы, кровь пропитывает одежду, но нет другого выхода, кроме как бежать. Он снова падает, когда болезненный импульс простреливает ногу, а Себастьян приникает к нему. «Вставай. Они совсем близко». Сиэль прикусывает ладонь, поднимаясь с земли, чтобы не заскулить, и, прихрамывая, идет вперед. Что-нибудь. Господи. Что-нибудь… Лес сливается в едином бесцветном потоке, в расфокусированном взгляде Сиэля нет никаких четких очертаний, и он замирает на секунду. — Стой, — его шепот разбавляется громким дыханием. — Я ничего не вижу. Себастьян… Веди меня. Себастьян одобрительно урчит, а затем — бросается вперед. Сиэль слепо бежит за ним, видя лишь сияющую нить их связи, сосредотачиваясь только на дыхании и мышцах тела. Себастьян огибает деревья, ветки, коряги, но человеческое присутствие совсем рядом. Они дышат в спину… Это душит неизбежностью, когда вдруг раздается выстрел, а Сиэль с задушенным криком падает на землю, хватаясь за раненое плечо. Дьявол! Себастьян обеспокоенно шипит, тени снова обступают тело, а Сиэль вслепую нащупывает ствол дерева и скользит за него. Спина опирается на твердую кору, Сиэль зажимает рану на плече. Собачий лай, свирепый и оглушающий, становится все громче и ощутимее. Внутренняя пульсация нарастает вместе с сердцебиением, напоминает тиканье часов, отсчитывающих секунды до смерти. Плохо… Овеянный рассветным туманом, лес становится похож на криогенную камеру, в которой он проведет дальнейшую вечность. Ее мороз заставляет конечности леденеть. Сердце бьется так, будто с минуты на минуту проломит грудную клетку и, истекая кровью, упадет прямо на холодную траву. — Они убьют меня, Себастьян, — даже шепот дается с трудом, и Сиэль осторожно выглядывает из-за укрытия. Тени стелются у его ног, среди деревьев проносится грозный рык, и Сиэль понимает, что выбора нет. Он пытался быть деликатнее. Но полиция, кажется, крайне глупа. Шелест травы под собачьими лапами, их остервенелое рявкание принимает абсолютно целенаправленный вектор: учуяли. Хотят войны? Они ее получат. — Сюда! — кричит один из полицейских. Сиэль едва успевает отклониться, когда пуля проносится у ствола дерева, оцарапывая его. — Выходи по-хорошему, пацан. В их руках многократно щелкает оружие. Не меньше десяти вооруженных сотрудников и собаки впридачу… Боль простреливает плечо, напоминая о ранении, и Сиэль зло скрипит зубами. — Давай, Себастьян.***
— Да сегодня просто праздник, — Дороти весело улыбается, когда Сиэль заходит в столовую с книгой. — Это Шекспир, — оповещает он, опуская увесистый том на стол. — Я все прочитал здесь. Отдаю. — Очень мило с твоей стороны. Он не уверен, любит ли Дороти читать, поскольку выведать о ней что-то личное за неделю так и не удалось. Она всегда была безоговорочно позитивной, вопреки вечному безразличию Сиэля, поэтому казалась не очень-то настоящей. Возможно, сказывались ее способности: когда знаешь все про других людей, невольно растворяешься в чужих воспоминаниях и теряешь себя. Приглушенный звон, никогда не смолкающий во время этих встреч, неприятно царапает слух, но Сиэль научился игнорировать его. Кому какая разница, что нравится Себастьяну. — Томас сказал, что санитары могут вывести нас на улицу. Ну, в пределах базы. Пойдешь со мной? — подозревая, что книга девочку мало интересует, Сиэль переводит тему. Та соглашается: скорее всего, она не очень часто бывает за пределами этих стен. Двор юноша видел лишь несколько раз, потому что особенно часто его туда тоже не водят, даже ничем и не мотивируя. Сиэль и не спрашивает: ему-то целиком понятно, что нянчиться никто не хочет, а выпускать его из поле зрения — ненадежно. К тому же Себастьян действительно нестабилен в последние дни: не считая безосновательно разбитой техники в комнате, странного поведения на экспериментах и общей прилипчивости, скверное настроение существа выражалось совершенно прямо — в недовольных шипениях, рычании и настороженном звоне, как никогда ледяном. Дороти говорит, что он любимчик профессора — кому бы еще Томас разрешил такое? Сиэль кивает. Любимчик, как же. Любимая из подопытных крыс. Иногда он задумывается, есть ли у профессора сердце и сможет ли он когда-нибудь испытать сожаление к тому, чем станет Сиэль после вереницы экспериментов и неотступного ощущения брошенности. Если он наиценнейший из всех объектов исследований, почему ему достается больше всех? Да что это за бред? С интересом рассматривая стекла окон во дворе лаборатории, его декоративные дорожки и идеально выстриженные кусты, Дороти широко улыбается. — Знаешь, — она вдруг становится ближе. — Думаю, тебе очень повезло. Я имею в виду Себастьяна. Я бы хотела себе такого. — Можем поменяться, — Сиэль отводит взгляд. Он слышал это уже не впервые. И чертовски устал доказывать обратное, убеждать, что Себастьян — не спасение, а настоящее из проклятий. Впрочем, Дороти создает впечатление человека, который хочет быть особенным, невзирая на риски. Сиэль гадает, стоит ли того такая индивидуальность. — Это просто кажется более справедливым, — Дороти опускает вдруг остекленевший взгляд, но не перестает улыбаться. — Знаешь, одно дело быть настолько особенным. Когда ты теряешь столько же, сколько приобретаешь. Совсем другое — когда ты едва отличаешься от других, а изолируют тебя так же. Когда теряешь все, а особенность не компенсирует потерянное. Есть вещи, на которые отвечать не стоит, и это — одна из них. Делать себя наиболее несчастным здесь неуместно, даже если их жизни несравнимы. Пауза между ними длится дольше, чем обычно. — Ты просто пытаешься оправдать себя, — по истечении времени Сиэль пожимает плечами. — Обвинить мир в том, что он несправедлив. Это очевидно, Дороти. Никакой справедливости нет изначально. Нам просто не повезло в колесе фортуны. — Ты ужасно циничен, — девочка смеется, а затем вдруг обхватывает его руку, прижимаясь ближе. — Но я рада, что ты есть. Ты потрясающий. Я боялась сгнить тут в одиночестве. Отворачиваясь, Сиэль чувствует необъяснимую вину. Возможно, оттого, что не может сказать того же, или потому, что не находит эти прикосновения такими же приятными, как подобало бы другу. Еще его невольно берет раздражение от нарастающего звона в ушах, который исходит от Себастьяна. Но отпрянуть было бы минимум невежливо, максимум — неправильно, будто он не нуждается в ее присутствии вовсе. Это не так. Во всяком случае у него нет больше выбора, потому что ее ум еще не отравлен учеными, а сердце — страхом. Она живой человек, а не объект исследования Департамента Паранормальной Активности. Пока. Правда, это становится действительно смущающим, когда она кладет голову на его плечо. Он слышит, как усмехается санитар, шагающий за ними. Ему кажется, что нервное сглатывание слюны слышат все во дворе, их взгляды мечутся к его побагровевшему лицу и смеются, как над глупцом. Да что ж… Все становится намного ХУЖЕ, когда он осмеливается повернуться к Дороти лицом и попросить отпустить, но слова застревают в горле, когда она тоже поворачивается к нему и оказывается слишком близко. О, боже… НЕТ! Когда отчаяние подбирается к горлу, Сиэль думает, что больше не сможет дышать. Дыхание пропадает. Действительно. Но пропадает не у него. Отступившее отчаяние сменяется страхом, когда девочка вдруг бледнеет и хватается за горло. Ее невнятное кряхтение доносится до взволнованного санитара, тут же возникшего рядом, а Сиэль в непонимании смотрит на Дороти. Что?.. Он ощущает дрожь, пробегающую от затылка до поясницы, ледяной ужас на кончиках пальцев, наблюдая за падающей на колени подругой, а звон становится почти что невыносимым. И тогда он видит тени, легшие на девичью шею. Окольцевавшие, душащие, смертоносные тени, еще недавно ласково покрывающие его тело, а сейчас — безжалостно опоясывающие беззащитную шею. — Что ты делаешь?.. — страх разрастается в груди, и голос безбожно сипит. У Сиэля уходит, кажется, несколько секунд, прежде чем до него действительно доходит происходящее. — СЕБАСТЬЯН, прекрати СЕЙЧАС ЖЕ! — он испуганно отстраняется от Дороти, но тени только плотнее смыкаются… — ОСТАНОВИСЬ! Осознание того, что Себастьян не подчиняется, накрывает волной страха и приближающейся смерти. Понимая, что Дороти в шаге от смерти из-за асфиксии, Сиэль срывается с места и несется назад, подальше от девочки, пока расстояние между ним и Себастьяном не становится болезненно далеким, а тело не берет слабость. Тогда доктора встревоженно толпятся возле него, вытирают кровь из носа и помогают устоять на ногах. Сиэль с ужасом обнаруживает присутствие Себастьяна рядом, смотрит на него практически неверящим взглядом, словно не узнает существо, представшее перед ним… Себастьян в самом деле выглядит иначе: фигура стала вытянутее, острее, более угрожающей и злой. Когда Альфред находит его и возвращает в комнату, засыпая вопросами о самочувствии и заверяя, что профессор явится с минуты на минуту, Сиэль возвращает себе контроль и обращается к тому, кого называл Себастьяном все это время. — Что это было?.. — Альфред удивлен вопросу, но понимает, что адресат не он, когда взгляд Сиэля упирается куда-то в пустоту. — Что ты натворил? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ? Сиэль даже не слышит то, что Себастьян ему говорит, и голос срывается невольно: — Иди ты к черту, Себастьян! Я НЕ ТВОЯ СОБСТВЕННОСТЬ! Господи, ты отвратителен. Альфред, он ненормальный… Он чуть не убил ее, господи… Не подпускайте ее ко мне. Не надо. Себастьян неуправляем.***
Сиэль слышит сонм криков, вливающихся друг в друга, создающих опус беспорядочного ужаса. Собаки отступают первыми, когда Себастьян лишь показывается из-за дерева. Раздается звон, жуткий и пронизывающий, и псины жалобно скулят, покорно ложась на пол, а затем вовсе срываясь в бегство. Тем лучше. — Стрелять на поражение, повторяю, СТРЕЛЯТЬ НА ПОРАЖЕНИЕ! — голос командира, словно раскат грома, прорезает тишину лесной сонливости. С ними под руку паника — плохая подруга, но неизбежная. Они не смогут остановить Себастьяна. Первая волна замешательства поднялась в момент, когда голос командира смолк, и твердые приказы обратились судорожными хрипами и отчаянными попытками вдохнуть. Они не видят тени, оплетающие шею, и не видят остервенелый, багровый свет глаз, нависающий над командиром. Полиция готовит оружие, направляет его в пустоту, несколько офицеров бросаются к задушенному — их шум, беспрерывный и бестолковый, мешает им услышать еще одно: треск дерева, опасно накренившегося над сердобольными солдатами. — ДЕРЕВО! — поздно кричит один из полицейских. Он резко отворачивается, когда рокот проносится по лесу. Пятеро из двенадцати. — Держать оружие! — раздается гренадерский возглас. По телу Сиэля снова простирается дрожь: он слышит устрашающий, леденящий душу дьявольский звон, набирающий громкость. Это напоминает сирену, не предупреждающую, а кричащую о неминуемой опасности. Выкрики полицейских дополняют эту адскую симфонию, они напоминают воспевающий молитвы церковный хор во время богослужения, судорожно поклоняющийся иконе в поисках спасения. Но кровь заливает священный лик, когда разносится звериное рычание. Это — реквием. Крик безымянного полицейского тонет в их песнопениях, когда тазер в кобуре замыкается и прошибает током все тело. Еще один падает замертво, когда автомат одного из трупов выпускает патрон аккурат в голову. Сиэль с пугающим равнодушием слушает возгласы оставшихся об огне, который в считанные секунды вырастает из искры до настоящего зверя… Это неудивительно. Себастьяну нужен лишь источник, самый незначительный зачаток огня, чтобы сделать из него чудовище. Луч солнца, пробивающийся через линзу на сухую листву леса, например. Дьявол. Один сгорает заживо. Остается четверо. Тени окольцовывают. Три. Нож, выпавший у одного из мертвецов. Два. Хруст позвоночника. Один. И пуля мужчины, прострелившего голову самому себе.***
— Я не хочу. Сегодня Сиэлю ровно восемнадцать. И он смотрит на упитанного мужчину в темно-зеленом костюме, с суровым взглядом и циничным видом. — Это не предложение. — Нет. — Сиэль, — сэр Томас вздыхает и опускает свою грубую ладонь на плечо, до сих пор хрупкое и болезненное на вид. — Ты не можешь отказаться… Правительство хочет, чтобы ты помогал МИ6… — Мне плевать, что хочет правительство. Я не буду этого делать. Это было правдой первые пару минут. Через месяц на руках Сиэля была кровь минимум десяти человек, державших его на прицеле оружия. — У нас нет на это времени, — крепкая хватка опоясывает запястье, и руку тянут вперед. — Мы сейчас же… Мистер из секретной разведки Соединенного Королевства замирает, когда свет комнаты начинает мигать, а тело окутывает странный холод. Взгляд Сиэля полон тихой злости, ненависти, и Томас выступает вперед. — Сиэль, прекрати. Стекло устройства, напоминающего морозильную камеру, осыпается осколками у ног мужчины в костюме. Тот свою напряженность выдает лишь осмотрительностью. — Сиэль, хватит. — Я не пойду, — твердо заявляет юноша, переводя ледяной взгляд на Томаса. — Пожалуйста, Сиэль. Это лишь на год. Ты сможешь помочь своей стране. — Нет. — Тогда, — дуло пистолета, вдруг прислонившееся ко лбу, стало неожиданностью, но, пожалуй, менее непредсказуемой, чем ухмылка мистера из разведки, — это будет недобровольно. И твой друг не успеет сделать ничего. — Вы его недооцениваете. Томас, скрывая возмущение, обратился к мужчине и потребовал отставить оружие, но и сторону Сиэля принимать не спешили. — Они не отступят, Сиэль, — с небывалой проникновенностью вступил профессор, сжимая тонкое плечо. — Ты им нужен. Они возьмут Дороти. Они найдут твоих близких. Они доберутся до нас. Они будут уничтожать все, пока не добьются твоего согласия. Так правительство Соединенного Королевства приняло в МИ6 Сиэля Фантомхайва.***
— Думают, я и дальше буду убивать всех, кто неугоден нашим высшим? — Сиэль усмехается, поднимаясь с холодной земли. — Что ж, не угадали… Теперь убиваю тех, кто неугоден мне. Его тело ломит, слабость не проходит, а легкие ноют от горячего воздуха и дыма, проникающего внутрь. Лесной пожар — плюс один к его свершениям. Тело снова обволакивают тени, но Сиэль падает после первого же шага, несмотря на усилия. — Не получится… — он невесело усмехается. Себастьян растерянно шипит. — Не напрягайся. Это бессмысленно. Говорить тоже тяжело. Слова утекают, растворяются, и Сиэль даже думает, что это безумно тривиально: воплощать их связь через слова. Это ведь совсем оскорбительно. Себастьяну не нужно ни одно его слово, чтобы понимать досконально. Поэтому озвучивать очевидное он не хочет. Он чувствует тепло, растекающееся по оледеневшему телу от соприкосновения с Себастьяном, его усилий помочь человеку или облегчить его страдания… Это приятно. Растворяет страх, переживания, конечные ощущение… Терминальность отступает в тень, становясь невидимой. Но не исчезает. Будь рядом, Себастьян. Одному тут действительно страшно. Сиэлю жаль, что Себастьян нематериален, потому что он хочет приникнуть ближе, впитать его своим телом и слиться воедино, как будто это самое правильное, что он может сделать… Они всегда были частью одного целого. Поэтому будь здесь, Себастьян. Прямо здесь. Не оставляй пространства. Сейчас, когда все бренное кажется ускользающим, безвкусным, Сиэль думает, представляет ли Себастьян собой хоть что-то в отдельности от него и, что куда важнее, является ли Сиэль чем-то самоценным без Себастьяна? Разумеется, существо никогда не давало думать, что не имеет своего мнения, своих предпочтений, своих чувств насчет некоторых вещей, но, смотря на это сейчас, Сиэль бы сказал, что поступки Себастьяна были лишь отражением собственных эмоций, их воплощением в куда более смелой, открытой форме. И хотя он не испытывал глубинных, поистине человеческих чувств в этом крохотном временном отрезке, он не жалеет о том, чего лишился и где оказался в результате своих решений. Эта иллюзия выбора не могла не привести к Себастьяну. Ему кажется, что мир заглушается, растворяется между пальцев или распадается, как цифровой сбой. На периферии задушенным, исчезающим шумом отпечатывается ротор вертолета, его гул, в жизни бы непременно оглушивший слабый человеческий слух. Но Сиэль не реагирует даже на свет, заключивший его в клетку видимости, и на перезарядку автоматов, кругом смыкающихся над телом. Связь с миром теряется. Теряется смысл, понимание, ощущения… В конце концов, исчезает все. И единственной значимой вещью остается фиолетовая нить неразрывной связи, ведущая его по темному, пустынному пространству. «Где я?» — тонет в бездушности следом за «кто я?». Он не помнит своего имени, себя и того, как оказался тут, но он не забыл единственное слово, все, что имеет значение, когда не остается ничего: — Себастьян… Страх меркнет в этом полом, безжизненном просторе, и в итоге от Сиэля Фантомхайва не остается ничего кроме слепой тяги к чему-то, что значит больше распадающегося мира. Нить связи кажется протяженной, она длиннее обычного, но Сиэль чувствует, что позади не осталось ничего ценнее, чем то, что ждет его в конце. «Где мы, Себастьян?». Это практически не имеет значения. То, что действительно важно… он здесь. И его голос звучит в кои-то веки отчетливо, совершенно правильно и прекрасно: — В зале ожидания. О… Сиэль слышит обостренную тягу — она вынуждает двигаться вперед. Еще он слышит странный, неразборчивый шум где-то в стороне, видит водоворот из темной дряни, черной материи, похожей на нефть вдалеке. Она заворачивается в нескончаемую спираль, разражается криками и до жути странными стонами. Но Сиэлю нужно совсем не это. Когда Себастьян впервые предстает перед ним так определенно явственно, Сиэль замирает в каком-то судорожном порыве броситься вперед. Он видит существо, не сумевшее в полной мере реализоваться в физическом, подлунном мире, и оно кажется чуть более человечным, чем рассчитывал Сиэль. Хотя ничего кардинально не меняется: у Себастьяна все те же глаза, опасно горящие красным, все те же белоснежные клыки, такие же когтистые лапы и абсолютно черное тело, совершенно неустойчивой, распадающейся формы. Но, похоже, Себастьян собирает ее в наиболее приближенное к человеческому телу состояние, чтобы встретить как положено. У него крайне странные сапоги, не имеющие начала, они подвязаны ремешками и выглядят необыкновенно декоративными, бесполезными и — знакомыми… Сиэль осматривает его, пытаясь запечатлеть в памяти, в смутной попытке понять, что так подступает к границам памяти, вызывая это неясное, почти осязаемое дежавю. А затем клыки Себастьяна скрываются в учтивой улыбке, а тело приветственно наклоняется, прикладывая одну из рук к сердцу. И Сиэлю становится смешно от того, как он мог не понимать, не узнавать, забыть, что значит эта терпкость, безусловное единство, невозможная близость, будто это могло быть с кем-либо еще. — Себастьян… — и Сиэль, несомненно, узнает, в одночасье находит ответы на сотни вопросов, но один остается неразгаданным: — Почему? Между ними слишком огромное расстояние для тех, кто так безотносительно близок, и становится поистине важно: может ли он коснуться демона снова, ощутить физический контакт с тем, кто был лишь идеей до недавнего времени… Себастьян делает шаг навстречу сам. Он значительно выше, почти что пугающе, и лапы у него жутко угрожающие, но Сиэль не думает, что чье-либо прикосновение может ощущаться столь же… родным и необходимым. В нем расстилается то, чего не существовало еще мгновение назад, безвременное и бесформенное, неотъемлемое, навсегда запечатлившее душу в самом ее упадке и — расцвете одновременно. Рука Себастьяна скользит по щеке, оглаживает линию челюсти, и все, что имеет значение, оседает в пылу его демонического взгляда. — Потому что контракт неподвластен времени и смерти, — голос, пробуждающий целую волну воспоминаний, в пустой безвещественности кажется всеобъемлющим. Наполняющим каждую частицу этого места. — Мне жаль, что я снова допустил вашу смерть. Кажется, мы обречены на вечный цикл сюжетов, где вы неизбежно умираете. Сиэль не уверен, что слышит все полностью и осознает, контакт с Себастьяном кажется ему намного важнее. Он осторожно, но без страха опускает ладонь на очертания груди, и материя Себастьяна словно твердеет под его рукой, становится более существенной, прикосновенной, чтобы контакт точно случился. И Сиэль ведет пальцы от груди до шеи, постигая то, что звал Себастьяном сотню лет назад и на протяжении последних девятнадцати, тактильно. — Ты сказал, что мы в зале ожидания. Что ожидается? — Полагаю, новое перерождение, — рука Себастьяна опускается на плечо, а затем он вдруг кладет на второе голову, делая рваный вдох. — Когда вы снова забудете меня. — Я даже не помню, что было изначально, — сознается Сиэль. Он не хочет двигаться, боясь, что Себастьян отстранится и это невыразимое ощущение пропадет, поэтому лишь впитывает в себя то парадоксальное тепло, которым насыщался две последние декады. — Со временем ваша душа перестанет помнить все, что было раньше, — Себастьян приникает ближе, и, боже, Сиэль вновь ощущает его тени, окутывающие в этот раз вовсе не физическую плоть. Он тихо выдыхает. — Мы оба умерли, господин. Погибли. Проиграли, если вам угодно. Не помнит. Сиэль почти опечален тем, что не помнит столь важного момента… И почти напуган тем, что вскоре может забыть Себастьяна насовсем. — Все равно не понимаю. — Вам необязательно понимать, мой господин. Ваша душа будет перерождаться, пока она жива. И я лишь неизменно буду снова и снова рядом с вами. — У тебя ведь нет души, верно? — Нет, у меня есть лишь сущность. Она не подлежит перерождению. — И неисполненный контракт не дает тебе исчезнуть, — выходит не вопросом. Впрочем, это кажется очевидным обоим. Их связь действительно ненормальная, но быть иначе и не могло. — Неужели я не могу тебя никак отпустить? В этот раз Себастьян отстраняется. На его лице не отражается удивление, радость или печаль, есть лишь место безоговорочному и неизбежному. Демон склоняется к его уху, шепча вкрадчиво, будто открывая завесу на тайну всего мироздания: — Не сейчас, господин. Позвольте… побыть с вами еще немного. И этому тоже есть место. Тому, что заставляет душу трепетать и что заставляет приникнуть ближе, вспомнить о безрассудном желании слиться воедино, в то целое, что они представляют собой. Потому что теперь Себастьян — его неотделимая часть. С того самого момента, как он впервые коснулся детской ладони через прутья клетки, они образовали собой единое целое. И Сиэль чувствует себя полноценным, законченным и совершенно правильным, когда ощущает Себастьяна всей своей сутью так близко. Он словно поглощается теплой истомой, растворяется в ней и отстраняется от всех прочих чувств, всей боли и ужаса, беспрестанно влачимых его душой. И он молчит о том, что отпустить Себастьяна просто не сможет. Даже когда он смертельно устанет, возненавидит его душу и будет молить о свободе, Сиэль не сможет. Его душа сгорит в агонии, захлебнется ужасом и рассыплется, если он потеряет это ощущение. Себастьяну никогда не нужны были слова. И его руки, его тени, вся его суть окутывает душу в ответ, потому что он, пока что, не ищет спасения. — Вы еще не умерли, господин, — вдруг произносит демон, поднимая взгляд куда-то назад, за спину Сиэля. — Я могу вернуть вас. Сиэль вспоминает о боли и ужасе, пронзающих его тело и душу там, в физическом, подлунном мире. Где он не может прикоснуться к Себастьяну, где чувствует лишь граммы того успокоения, которые дарит их непреложная связь. Где Сиэль — лишь объект исследования С-12 Департамента Паранормальной Активности, а Себастьян — просто дополнение, опухоль на первоначальном теле, которую интересно препарировать. И он стискивает пальцы на материи Себастьяна, прижимаясь ближе к нему в этом нематериальном, безжизненном, ненаполненном пространстве. — Я не хочу. Хочу остаться с тобой, Себастьян.