нет тебя

      Рому душил Могилёв. Душил этот маленький город, истоптанный вдоль и поперёк. Роме была известна каждая потайная тропка, Рома здесь родился и провёл всю юность. Был знаком каждый подъезд, каждый укромный закоулок во дворах, Рома по координатам без карты мог дойти до пункта назначения. Рому сама Беларусь душила — ни возможностей, ни перспектив. У Ромы из перспектив только фронтальная и угловая.       Рому душил ебучий худграф.       С сигаретой в зубах и чёрном плаще Рома пытался максимально слиться с серым пейзажем, не приковывать к себе взгляды осточертевших соседей по двору. Не помогало — мешала сумка формата А2 на плече и торчащие из её карманов кисти. Кто-то из бабулек из разряда «я-тебя-ещё-вот-таким-помню» обязательно вслед посетует на то, что нужно было всё-таки по стопам родителей идти в медицинский. Художники-то точно никому сейчас не нужны.       Рома предпочитает не вспоминать о времени, когда папа сподвиг его пойти с ним фельдшером в бригаду скорой помощи. Предпочитает не вспоминать, как тогда чуть не замёрз насмерть на выезде загород.       Лучше бы и правда замёрз и сдох нахуй.              Подходя к своему подъезду, Рома докуривает и бросает бычок мимо мусорки, выуживает из кармана плаща связку ключей на кольце. Пока пытается найти среди них магнит от железной входной двери, проходит мимо скамейки, но тут же слышит с неё незнакомый голос:       — Запальнiчкi не найдётся?       Рома с нескрываемым удивлением оборачивается на скамью, на которой сначала никого не заметил. Обладателем звонкого, немного в нос, голоса оказался парень, по виду сверстник, с густой кучерявой чёлкой и тёмными очками на носу. Рома никогда его раньше здесь не видел, что странно — новые лица здесь, как третье пришествие Христа. Рома опять лезет в карман и достаёт потрёпанную зажигалку, протягивает её незнакомцу.       — Бери, хлопец, — усмехается он любителю смешивать языки. Кучерявый улыбается этой остроте, забирает зажигалку, да лезет в карман худи.       Рома оборачивается на шорох одежд — к подъезду шла пожилая соседка по лестничной клетке. Тоже осточертевшая. Но воспитание не позволяло не поздороваться.       — Здрасьте, баб Нюр.       — Здравствуй, Ромочка, здравствуй, — кивает она ему с улыбкой, нечитаемым взглядом окидывает скамейку. Незнакомец только насмешливо выдыхает носом.       Рома решается вновь заговорить, только когда баба Нюра скрывается за дверью.       — Почему она с тобой не поздоровалась? — хмурится он.       Кучерявый жмёт плечами.       — Не знаю. Может, наркоманом считает. Почём, не зря, — он активно поиграл бровями, широко улыбнулся, и явил из затёртого портсигара самокрутку — явно не с табаком. Незнакомец подпаливает джойнт и возвращает зажигалку.       — И не боишься прямо на улице принимать? — фраза и тон, которым она была произнесена, никак не вяжутся. Фраза в какой-то мере консерватистская, поучающая; тон — насмешливый, на искренней улыбке.       — А чего мне бояться? — с такой же улыбкой вопрошает в ответ кучерявый.       Бито.       — Недавно сюда переехал? — интересуется Рома, да крутит зажигалку в руках.       — Можно и так сказать, — незнакомец расслабленно улыбается, явно не собираясь отвечать ничего конкретнее. А потом зажимает джойнт в зубах и протягивает Роме ладонь. — Олег.       — Рома, — он крепко, но коротко жмёт руку Олега, а потом поправляет начинающую съезжать с плеча сумку. — Слушай, мне бы идти пора. Домашки дохуя.       — Ну, иди.       — Тогда, пока.       — Ну, пока.       И в этой непринуждённой болтовне ни о чём, в этом странном прощании воздуха было больше, чем во всей Роминой жизни до этого момента. Олег сам был, как глоток свежего воздуха. Совершенно ёбнутый, не видящий границ ни в языках, ни в законах.       Как и сам Рома.       — Слушай, а ты на кого учишься-то? Где? — спрашивает однажды Олег, пока они раскуривают один джойнт на двоих, сидя на той же самой скамейке.              — Худграф, — хмуро отвечает Рома, борясь с желанием пнуть сумку, стоящую рядом на земле.              — Художник, типа? А чё такой недовольный? — Олега явно забавляет этот разговор. Рома берёт самокрутку из его рук и затягивается покрепче.              — Да, заебался я. Скучно мне по шесть часов на дню за мольбертом сидеть, понимаешь? Заёбисто это. Но рисовать я люблю. Отчислиться бы…              — Так, а что мешает?              А ведь действительно. Рома молча сам себе кивает, поражаясь внезапной простодушности и гедонистичности Олега. Сработаются.              — Сам-то где учишься? — Рома возвращает косяк законному владельцу.              — Да, нигде. Нахуй мне это не нужно, а учиться ради корочки или чужого одобрения — хуйня лютая.              И Рома готов прямо здесь, на этой ебучей скамейке, крепко поцеловать Олега и разбить лоб об асфальт, благодаря Бога за это знакомство.              У Ромы и Олега мысли абсолютно идентичные, взгляды на мир если не полностью совпадают, то Рома хоть когда-нибудь, да и задумывался о точках зрения Олега. По его, Олега, шуткам не поймёшь, верит он в Бога или нет — но и сам Рома до конца не понимает, есть ли над ним что-то высшее. Сейчас над ним имеет силу только трава в портсигаре Олега. И сам Олег.              — Поражаюсь тебе, — смеётся как-то Рома, откинувшись на спинку скамейки. Олег выжидающе смотрит на него, улыбается белозубо. — Живёшь тут уже сколько? Недели две? А всё со мной зависаешь.              — Остальные меня не видят, — легко пожимает плечами Олег. — Смотрят сквозь меня, моих слов не слышат. Я для них — пустое место.              И без предисловий протягивает Роме джойнт в ароматной бумаге. Рома подкуривает и задумчиво смотрит перед собой. Молчаливо затягивается пару раз, а потом усмехается и отдаёт косяк Олегу.              — Хотел бы я, чтобы меня тоже никто не замечал.              Олег молчит. Хлопает Рому утешительно по плечу, но ладонь не убирает. Рома чувствует его тепло даже через плащ и рубашку.              Рома думает, что у него никогда не было никого ближе, чем этот вечно накуренный сосед.              — Меня так заебало всё, честно говоря, — откровенно вздыхает Рома. Олег хмурится и молча курит. — Учёба эта заебала, люди эти заебали… Ты меня спас, считай. Только не знаю, от чего. Не думаю, что мне духа бы хватило убить себя. Но с тобой всё как-то… легче, что ли, стало. Приятнее.              — Давай сгоняем куда-нибудь. Вдвоём, — неожиданно предлагает Олег. Рома косится на джойнт в его руке. А потом мысленно забивает на всё, забирает косяк и затягивается.              — Поехали на Святое.              — А поехали, — Олег улыбается жизнерадостно и ждёт, пока Рома занесёт домой учебную сумку и выйдет с рюкзаком.              У Ромы в глазах приятно покачивается и расплывается мир, ватные ноги ведут его на автобусную остановку скорее по инерции. Его мажет и плавит, но рядом бредёт такой же расслабленный Олег. А с ним и море по колено.              Автобус приходит быстро. Законопослушный Рома оплачивает проезд, а Олег проезжает зайцем — в переполненном транспорте этого и не замечают. Они тихо болтают ни о чём, Олега пробивает на хи-хи после очередной глупой шутки Ромы и он тычется ему в плечо лбом, не может успокоиться. Рома бережно обнимает его за плечо, сам от смеха сотрясаясь, а в голове всего одна мысль: не размышления, как бы не упасть, ведь за поручни они не держатся, не стыд за косые взгляды пассажиров, а лишь осознание, что он готов вечность провести в этом автобусе, обнимая Олега и смеясь вместе с ним.              На Святое приехали уже к сумеркам, водная гладь отражала рыжий закат и рябила. Совсем близко, за редким пролеском, стояли жилые дома, да и с дороги то и дело слышался шум проезжающих машин. Но Роме здесь до одури нравилось. Может, озеро на самом деле и не было святым, и это лишь название, но для Ромы это точно было место силы.              Рома неаккуратно сбросил с плеча рюкзак и достал из него старенький плед — тот, что было не жалко. Расстелил его на земле чуть поодаль берега и несказанно обрадовался отсутствию ветра — не придётся прижимать чем-то тяжёлым, чтобы не подлетал. Олег с усталым вздохом уселся на щедро предложенный плед, подумал немного, а потом и вовсе лёг, подложив под макушку руку, чтобы не так твёрдо было. Рома последовал его примеру и улёгся рядом, прикасаясь своим плечом к чужому.              — Спасибо, что привёз меня сюда, — неожиданно тихо и интимно сказал Олег. Рома удивлённо склонил голову набок — Олег смотрел куда-то в тёмное небо через стёкла солнцезащитных очков. Солнце светит идентично всем, но ебанутым больше.              — Спасибо, что предложил куда-нибудь сгонять, — улыбнулся в ответ Рома. И Олег улыбнулся тоже, прогоняя с лица задумчивость. — Здесь охуенно. Люблю сваливать сюда от всяких проблем.              Олег понимающе кивает, и Рома тоже смотрит вверх. Провожает взглядом закат и просто наслаждается. Наслаждается атмосферой любимого места, наслаждается ещё не откатившей расслабленностью.              Наслаждается Олегом рядом.              И тут Олег резко вздыхает, будто собирается с духом, и целует Рому в щёку.              — Мне нравится проводить с тобой время, — сбивчиво и робко шепчет он.              У Ромы сердце заходится в бешеном ритме, у него вылетают все мысли из головы. Это слова и действия Олега или травы в его организме? Рома сглатывает и снова смотрит на Олега — тот с читаемым волнением губы облизывает и ждёт ответа.              И Рома решает рискнуть.              — А мне нравишься ты, — так же шёпотом отвечает он. Олег нервно, будто неверяще, улыбается.              А это значит, что Рома понял всё правильно.              Рома медленно облизывается и мягко целует Олега в губы. Тот медлит какое-то время, но отвечает, укладывает ладонь на скулу Ромы и пальцами еле ощутимо гладит ёжик коротких волос на бритом виске.              — Я цябе кахаю, — трепетно и сбивчиво признаётся Олег в чужие губы, разрывая поцелуй. И Рома так же тихо отвечает теми же громкими словами.              — І я цябе, — и снова целует, целует нежно, одними губами, пальцы запускает в чужие густые кудри. Олег ближе ластится, но вскоре сам отстраняется, облизывается, да взгляд прячет. Рома бережно стягивает с него очки.              — Глаза — зеркало души, — как-то невпопад ляпает он. У Олега склеры покрасневшие, а зрачки расширенные. Рома думает, что его глаза сейчас выглядят абсолютно так же.              — Тогда, наши души круглосуточно упороты, — хихикает Олег.              Домой они возвращаются затемно. Фонари в этой части города, как обычно, работают через раз, и это им только на руку — не нужно жаться по подворотням, как малолетки. Рома на прощание целует Олега прямо у подъезда, и думает, что дня лучше в его жизни не было.              Роме думается, что вполне в стиле Олега будет после этого случая просто пропасть из его жизни, но, к счастью, он ошибается. Рома возвращается с пар, и Олег, как обычно, курит на скамейке у его подъезда.              — Ты безмерно богат или у тебя помер дед-наркобарон, оставивший в наследство тонну травы? — иронично интересуется Рома, а Олег только улыбается.              — Секрет фирмы, — дразнит он, затягивается, и ковыряет носком кроссовка асфальт под ногами. Бормочет застенчиво, — Я скучал.              И Рома расплывается во влюблённой улыбке.              — В гости не зайдёшь? На чай.              Олег в ответ часто кивает.              — А не боишься, что приставать буду? — заигрывающе тянет Рома, ухмыляется.              — Да, я сам буду, — Олег облизывается и кусает губу.              У Олега белозубая улыбка и потрясающие светлые глаза, у Олега мягкая нежная кожа и татуировка с изображением пули на рёбрах, у Олега худые цепкие пальцы и до чёртиков возбуждающие стоны. Олег весь будто неземной, Олег жмётся кожа к коже и судорожно хнычет поначалу, Олег несильно царапает спину короткими ногтями и тычется в шею.              Олег — лучшее, что когда-либо было в жизни Ромы.              Рома сидит на краю дивана и курит, пока Олег полулежит сзади и из-за его плеча осматривает комнату. Рома живёт в тесной однушке на первом этаже, оставленной бабкой в наследство, но не жалуется — у него и в трёшке бы царил вечный творческий беспорядок. Обычно на вечно разложенном диване происходит кавардак из одежды и художественных принадлежностей, но сейчас это всё покоится на полу. По периметру комнаты стоят цветастые исписанные холсты, прислонённые к стенам — какие-то законченные, а какие-то явно заброшенные. Широкие яркие мазки будто выходили за грани бумаги, это выглядело настолько хаотично, что в этом был какой-то определённый порядок.              — Ты очень красиво пишешь, — шёпотом замечает Олег и целует Ромино голое плечо. Рома чуть ёжится, но улыбается.              — Рад, что тебе нравится. А на учёбе вот не все твоё мнение разделяют.              — Почему? — искренне интересуется Олег и ставит свой подбородок на плечо Ромы.              — Есть старая советская традиция — пиздить за авангард, — Рома обиженно хмыкает и передаёт джойнт Олегу. Тот затягивается и выпускает в комнату сизый дым.              — Да пошли они нахуй, — выразительно заявляет Олег. — Главное, что тебе нравится. А значит, нравится и мне.              Студентам худграфа не разрешали забирать домой свои работы, но Рома пообещал показать Олегу, чем они занимаются на парах, потому выкроил время, чтобы сфотографировать сданные картины.              — Вот за это мне тройку влепили, — Рома показывал Олегу на экране телефона очередной яркий натюрморт. — «Не реалистично»… Да, в рот я ебал этот академизм.              — Нихуя они не понимают, — поддержал Олег, передавая Роме косяк. Тот затянулся и поднял взгляд — на него всё косился бывший одноклассник Денис с другого конца двора, да попивал пиво со своей компанией. Рома старательно пытался его игнорировать. — Тут только драпировка слишком контрастная. Не находишь?              Рома присмотрелся. И правда.              — Я эту работу давно писал, — поспешил он оправдаться, — да, и вообще…              — Сащеко! — перебил его громкий голос. Рома тяжко вздохнул и оторвал взгляд от телефона. Денис выразительно покрутил пальцем у виска. — Совсем фляга свистит? С кем базаришь-то?              У Ромы спёрло дыхание. Он посмотрел на Олега — тот безэмоционально забрал джойнт из его руки и затянулся.              — Скажи, голосовое записываешь, — подсказал тот. Рома определённо ничего не понимал.              — Голосовое записываю, — невпопад повторил он и показательно повертел в руках телефон. Денис лишь цокнул языком.              — Ты это, курить бросай! В одного-то такой косяк…              Рома совершенно ничего не понимал, в то время, как Олег продолжал совершенно спокойно курить, будто ничего и не произошло. Рома кивком указал ему на дверь в свой подъезд — Олег вздохнул, затушил джойнт и убрал его в портсигар.              — Не расскажешь, что это было? — нервно спросил Рома, едва они переступили порог его квартиры. Олег серьёзно стянул с глаз очки и уставился на него совершенно трезвым взглядом. У Ромы дрожали руки. — Олег?..              — Никакого О л е г а здесь нет, — терпеливо, будто ребёнку, объяснил Олег. — Почему со мной никто не здоровается? Почему на тебя косо смотрят, когда ты разговариваешь со мной? Ром, меня нет. И я пытался об этом сказать. Ты придумал меня.              У Ромы в глазах всё неприятно плывёт и смешивается, голова кружится, как после бутылки водки. Рома хватается за дверной косяк и жмурится, пытается одновременно переварить услышанное и просто не потерять равновесие. Роме страшно и больно.              Рома взял и придумал самого близкого себе человека.              Олег никогда не существовал.              — Но… как так?.. — Рома не узнал свой сдавленный голос. Через силу открыл глаза и уставился в размытый силуэт Олега.              — Человек — существо социальное, — вздыхает Олег, — а ты слишком долго был один. Может, ты и сам не понял, когда выдумал меня, но… всё так.              Роме очень хочется что-нибудь сделать. Хочется обнять Олега. Хочется поцеловать Олега. Хочется ударить Олега. Хочется ощутить Олега. Но Рома запрещает себе.              Олега нет.              Рома просто больной.              Рома просто ненавидит всё и всех, ненавидит себя, ненавидит этот город, ненавидит этих людей.              Любит только Олега и Святое озеро.              На Святом безветренно и солнечно. Олег протягивает косяк Роме — тот поджигает и крепко затягивается. Затягивается ещё. Олег тянет руку за джойнтом, но Рома дёргается в сторону. И уходит с берега ближе к воде. Вода заливает кроссовки, носки намокают до нитки. Мокрые брюки обтягивают худые ноги.              — Рома! — кричит Олег. Он оборачивается, пошатываясь. Олег стоит у самой воды, мнётся, сжимает край худи. У Ромы всё плывёт в глазах, он не видит лица Олега, но его голос дрожит. — Рома, вернись!              У Ромы ком в горле. Он делает шаг назад.              — Рома, если умрёшь ты — умру и я! — надрывается Олег. — Я тебя люблю, Рома!              Рома судорожно вдыхает.              — Мне не патрэбен свет, у якім няма цябе, — тихо, глотая буквы и хрипя. Но Олег его слышит. Ещё бы не слышал.              Рома докуривает свой последний косяк и шагает дальше. Плащ тяжелеет и тянет вниз, Рому шатает, и он падает в воду.              В ушах — гул и удивительно чёткие крики Олега. Рома вдыхает воду, рефлекторно закашливается и вдыхает больше. Рома ногами не чувствует дна, Рома чувствует только то, как горят мышцы, то, как грудь разрывает от боли.              Рому душила вода в лёгких. Могилёв больше не имел никакого значения.              Рома всё так же любил Олега и Святое озеро.