***
По любил теплый, даже горячий кофе по утрам, любил неспешно и с чувством его готовить, любил смотреть как Карл принюхивается к кофейным зернам, валяющимся на столе, любил, когда солнечный свет с восточной стороны, где была кухня, бил в глаза, погоняя последнюю сонливость. Иногда конечно, его привычный ритуал нарушался резким приливом вдохновения, и тогда он спешно записывал пару сотен строк на салфетках, не желая уходить с кухни. Потом он их терял, очень печалился и находил в самых странных местах, видимо это было делом лап его пронырливого енота. Сегодняшний день не был исключением. Эдгар, не торопясь, с расстановкой готовил запашистый напиток, оставив пиджак на стуле и собрав волосы в пучок на затылке. Он тихонько включил радио, не желая создавать лишний шум, который сам терпеть не мог, и с улыбкой слушал знакомые песни и мелодии. Позади раздались тихие шаги, которые эхом разносились по полупустым коридорам. По немного испуганно обернулся, но увидев, что это был просто его недавний сожитель — Огури, выдохнул, продолжая своё дело. — Прекрасное сегодня утро, не правда ли? — спросил писатель, мельком смотря через плечо на собеседника. Это было таким нелепым способом начать разговор, но Эдгар был не очень способен в мастерстве ведения бесед. — Да, действительно, погода что надо и давление нормальное, — без особого интереса ответил тот, судя по звуку, разваливаясь на стуле. Неловкое молчание, прервываемое только звуками радио, воцарилось в комнате. Несмотря на то, что их знакомство прошло без стеснения, между ними со временем они стали появляться. Особенно со стороны По, который почему-то стал все чаще за собой замечать, что находит в своем новообретенном друге слишком много замечательных качеств. Пожалуй, не было бы лишним сказать, что его до значительной степени беспокоило, но, отдаваясь полностью работе, он не заострял на этом внимания, то забывая, то просто игнорируя, пока снова не начинал в присутствии Огури запинаться и едва ли не краснеть, потому что тот был таким… таким… Неописуемым и удивительным своим характером, который был похож на многослойный пирог (такое сравнение По сам дал качествам Муситаро, делая записи в личном дневнике) отчего Эдгар был в странном для себя волнении, которое никак не хотел инднетифицировать, списывая просто на свою интроверсию и нелюдимость. Вот и теперь он, не зная, что сказать, замолчал, сосредоточиваясь на варке кофе. Через пару минут раздалось негромкое звякание. Карл, до этого спокойно дремавший на столе рядом с хозяином, приподняднял мордочку, строго глядя на источник шума. Эдгар тоже повернулся и увидел как Муситаро достает из аптечки, что стояла в плетеной коробке на полке, пузырьки и таблетки, разыскивая среди них что-то себе нужное. — Эм. Что-то нужно? — осторожно спросил он, — Я могу помочь? — Благодарю, но я сам справлюсь, — вяло ответил тот. По бросилась в глаза странная бледность в лице Огури и маленькое пятнышко на манжете рубашке, которое было особенно видно в отсутствии рукавов пиджака, который судя по всему был оставлен хозяином в комнате. Писатель немного прищурился, смотря на этот небольшой темный след в недоумении. Никогда ещё не видел, чтобы во внешнем виде его сожителя был какой-нибудь изъян. Тем временем Карл оскорбленно спрыгнул со стола, тихо и явно недовольно фыркая, что его сон потревожили, и, махнув полосатым хвостом, скрылся в коридоре. Радио зашумело, начиная с перебоями и шумами проигрывать надоедливую мелодию. Эдгар выдохнул и отвернулся, возвращаясь к своему занятию. Он решил не допытываться, что искал в аптечке Муситаро, и почему тот так бледен, будто бы нездоров. В конце концов он никогда не сует свой нос в чужие дела. Каждый имеет право на тайны и недомолвки, а лишнее любопытство вообще-то свинством называется. Наконец кофе был готов. Его приятный запах медленно растекался словно нектар по кухне, заставляя Эдгара с блаженством вдыхать горький аромат. Он поставил на стол две чашки, аккуратно и с соблюдением всех правил этикета разлил напиток. Огури в это время со скучающим выражением лица боком сидел на стуле, вытянув тонкие ноги в проход. Он повернул голову в сторону Эдгара, хмурясь и кусая палец, словно желая что-то сказать, но отвернулся. Сквозь челку По отметил красноту в его глазах и поспешно одернул себя. Нельзя так пялиться на людей, выискивая в них перемены или их тень. — Я уйду сегодня, все же я продолжаю поиски Рампо-куна, поэтому вы. ты останешься один с Карлом, — он с нервной неловкостью, запинаясь, улыбнулся, оставляя кофейник, — Надеюсь вы не съедите ковер. Муситаро скосил глаза на собеседника и рассеяно махнул пальцами, одновременно кивая. Он осторожно взял чашку, немного раскачивая её, наблюдая как на краях чашки остаются моркые следы от напитка. По тоже сел напротив, беря в руки кофе. Неловкое молчание зависло на кухне и продолжалось до тех пор, пока Огури не встал, поставив чашку на стол, и, попрощавшись с неохотным пожеланием удачи, ушел. Эдгар посмотрел ему вслед, ощущая какую-то неправильность происходящего и, опустив взгляд, заметил, что напиток в чужой чашке был нетронут.***
Это было наглой ложью и обманом собственного разума, которая вгоняла в ещё большую тоску. Огури пытался надурить сам себя, подсовывая себе облик живого друга, чтобы расслабиться, ощутить себя неодиноким, окунуться в привычную и комфортную обстановку, только чтобы после спада наваждения разочароваться ещё сильнее. Лечить боль от утраты контролируемым сумашедствие — ведь видение призраков именно сумасшествием и было — было сродни лечению алкоголизма героином: ещё неизвестно, что из этого хуже. Потому он мучался в этом замкнутом круге не имея сил и желания отпустить прошлое, но понимая, что это причиняет ему практически физическое страдание. Потому теперь он сидел в пустом, полутемном зале на диване. Удушливый галстук был брошен где-то на полу, а пиджак он и не надевал. На кофейном столике напротив стояла небольшая бутылочка со снотворным и стакан. Их стеклянные грани холодно блестели в свете камина перед мужчиной. Его огненные всполохи бросали красные пятна на бледное лицо и растрепанные волосы. Голова гулела, и комната перед глазами кружилась. Он так долго и целенаправленно доводил себя до ручки ложными надеждами и вот теперь он сидит абсолютно потерянный, уставший и нервный. Легонько хлопнула форточка в коридоре, он вздрогнул и со злостью скрипнул зубами. Он был раздражен на себя и свою слабость, на весь мир, на яркий свет камина, на Карла, который чем-то шелестел в углу, и от этой злобы он был готов выть и даже кого-нибудь убить. Глубоко вздохнув, Муситаро откинулся на спинку дивана, ощущая нервную дрожь в теле (а может ему просто было холодно), и закрыл лицо предплечьем, оставляя на манжете рубашке небольшое пятнышко крови из искусанных губ. Ему было сложно бороться с этим горем, с этой ужасной утратой. Вместе с другом он утратил и часть сердца, часть души и начал тонуть, захлёбываясь в фантомной крови. Он пожалуй, был готов разрыдаться. Убийство друга, неудачный побег, кошмарный стресс во время попыток сбежать, пытки, очередное заточение, снова побег и страх перед тем очкариком, и наконец это, бессмысленное убегание от своей проблемы обвалились на его плечи меньше чем за месяц с такой скоростью, что он даже в полной мере не успел этого осознать, но прочувствовал невероятное потрясение, что незначительной малости ему было бы теперь достаточно, чтобы сорваться. Однако просить никого о помощи Огури бы не стал, никогда, ни при каких обстоятельствах. Он всегда привык быть один и сам бороться со своими проблемами.***
По вернулся домой опечаленный отсутствием новостей и неудачей. Событий происходило так много, что он едва ли успевал за ними уследить, однако тщательно пытался разглядеть в них знаки. Он зажег свет в коридоре и, оставив верхнюю одежду на крючке, прошел дальше. Писатель вздохнул, растирая болящие от долго чтения газет глаза и, решив, что Муситаро уже спит, тихонько позвал енота. Тот запищал из угла и быстрыми скачками выскочил из зала. Эдгар прямо-таки расцвел, увидев его. Его питомец был ему другом и отрадой, а также единственным благодарным слушателем. Карл залез ему на спину, ожидая, что хозяин расскажет ему всё, что узнал нового. Однако Эдгар не спешил. Он хотел спать, хотел кофе и хотел что-нибудь написать, чтобы отвлечься. Он, позевывая, прошел в зал и едва ли не вскрикнул от неожиданности, когда увидел там Огури. Тот щуря глаза капал из бутылочки лекарство в стакан. Услышав шаги в коридоре, он бросил хмурый взгляд на По и кивнул в знак приветствия. Писатель застенчиво сглотнул, с трудом вдыхая, ощущая странную неловкость, и, помявшись у входа, сел на краешек дивана рядом с преступником. — Н-не спится? — Эдгар сдавленно спросил, косясь на мужчину. — Да, бессонница, — резко ответил он, отставляя стакан и бутылочку. — А, ясно. — он бросил на него короткий взгляд и перевел его на камин. В нем тлели какие-то исписанные листы, привлекшие его внимание, — Вы. Ты что-то сжег? Ч-что это? — он указал в ту сторону. — Да так, мои попытки в творчество, неважно, — Муситаро небрежно отмахнулся, выпивая воду из стакана и сжимая его в руке, — Мне они не нужны, пусть горят. — Н-но искусство сжигать нельзя! — ощутив привычную тему для разговора, По частично забыл неловкость, — Оно служит для опыта, для впечатлений, для обогащения. Так с ним обращаться нельзя. — Почему нет, — устало вздохнул Огури, потирая ноющий висок, — Мне не быть все равно великим строкоплетом, — он хотел спать и его, кажется, тошнило от усталости. Карл обиженный тем, что на него не обращают должного внимания, мягко спрыгнул с плеч По и убежал в другую комнату. Тот же почувствовав, что может поддерживать беседу на эту уже вольнее и раскованнее продолжил. — Но если бы великие творцы сжигали свои работы как только находили в них недочеты, то великими бы они никогда не стали. — Ну быть может в таком случае, я прославлюсь не как великий творец, а как уничтожитель искусства. По почему-то показалось это очень смешным, и он рассмеялся, тихо и мягко, потирая щеку костяшками пальцев. Его улыбка была такой нежной, теплой, знакомой, что Огури не мог отвести от неё взгляд, долго и внимательно смотря на обкусанные губы писателя. — Ты такой шутник, Муси-кун. Это было последней каплей. Он больше не мог. Вдруг взгляд дрогнул, в сердце что-то стремительно оборвалось, в груди словно смело легкие и воздух застрял в горле. Потемнело и посветлело одновременно, зазвенело в ушах и глаза предательски защипало. Рука дрогнула и пустой стакан выскользнул из неё, упав на ковер. — Что… Что случилось? — голос По звучал как из бочки, глухо и отдаленно, он с тревогой обхватил Огури за плечи, немного встряхивая, — Ты в порядке? «Ты такой шутник, Муси-кун» Эту фразу ему так часто говорил он с теплой улыбкой на губах, с доброжелательностью в жестах и голосе. Горло сжалось, не пропуская воздух, губы, издевательски сдавая его с потрохами, задолжали, а их глаз покатились первые слезинки. Эдгар что-то говорил, торопливо и с волнением, но Муситаро его не слышал из-за шума в ушах. Воздух наконец проник в разрывающуюся от боли грудь и вырвался хриплым всхлипом. Он резко вцепился в жилет писателя, замер, смотря сквозь него, улавливая его взгляд. Мысли адски быстро роились в голове, сердце слишком громко стучало, а с каждой секундой слез становилось все больше. Он хрипнул нечто вроде: «Помолчи» и медленно уткнулся головой в грудь По, тихо разрыдавшись. Он никогда в своей жизни не плакал. Почти никогда. Только однажды, когда собственными руками оборвал жизнь единственного дорогого себе человека. Только тогда, в эту скорбную минуту он позволил себе, эту жалкую и низкую слабость — слезы. Только тогда и никогда больше — так он себе пообещал. Однако… Однако он сдержал данного себе обещания, потому что прямо сейчас он буквально рыдал, уткнувшись в чужой жилет. Это было так гадко и недстойно, что Огури хотелось стереть из памяти этот позор, эту демонстрацию слабости, но сил на это не было. Он беззастенчиво, словно ребенок плакал. Плакал, потому что смирился, но не до конца забыл, потому что пережить смерть дорогого человека было для него невыносимой ношей, потому что самообман и медленное сумашедствие, которое его обязательно бы ждало за этим, были тяжким бременем на сердце, и наконец потому что он тоже человек, может и не самый лучший, может даже плохой, но всё ещё живой. Эдгар знал струны человеческой души, знал и потому старался никогда их не касаться. Как автор и писатель он умел видеть человеческие мысли и чувства, даже когда их пытались скрыть, потому что творец историй тоже в некотором роде психолог. Однако он абсолютно не умел помогать другим в полной мере. Из-за того, что боялся быть осмеянным или отторгнутым, из-за того, что сам общаться с другими мог только через силу, из-за того, что боялся сделать что-то не так. Да и честно говоря, никто не изливал ему никогда своих чистых эмоций и переживаний, и потому По абсолютно потерялся, когда Огури зарыдал, с каким-то злым остервенением сжимая его рубашку и жилет и заливая их слезами. Писатель осторожно, словно боясь обжечь, положил одну ладонь на чужую вздрагивающую спину между лопаток, а другой стал немного опасливо поглаживать по растрепанной темноволосой голове. Он делал все медленно, словно ощупывая лед, куда ступал, потому что боялся сделать что-то не так. Хотя он и был человеком с развитой эмпатией, ошибиться он мог на каждом шагу. На секунду По даже показалось, что он все-таки как-то не так поступил, потому что Муситаро на мгновение замер, будто настораживаясь, но после он снова продолжил беззвучный плач. Он даже уже забыл почему и что его спровоцировало на такую бурную и эмоциональную реакцию, да и плевать ему теперь было. Может быть это сдали расстроенные бешеными скачками событий и стрессом нервы, может быть это вырвалось наконец, что-то копившееся годами, а может он просто был вымотан одиночеством. Раньше ему наоборот было приятно провести время один на один с собой, но нет сейчас, когда одиночество стало абсолютным настолько, что не осталось у него ни человека, ни места, куда можно было пойти. — Все… Всё будет хорошо… В-вы. Т-ты же не один, — По с трудом давался подбор слов из-за того, что он и сам был в каком-то нервном напряжении, — Если что, я рядом… П-прости. Знакомая мягкость в голосе, разумеется не такая же приятная, но очень похожее и тепло чужих рук заставляли напряженное тело ослабевать, а нервы успокаиваться. Чувство одиночества медленно, не хотя, уходило в тень, заступая место успокоению. Эдгар осторожно прижал к себе нескладно длинное и худое тело, ощущая под ладонями как оно дрожит. Он не знал, что случилось с таким спокойным флегматиком Огури, почему и как, но чувствовал обязанность его поддержать, не дать остаться со своей болью один на один. К тому же По (хоть и ни за что бы не признался ни себе, ни ему в этом) питал нежные чувства к этому противоречивому, но такому прекрасному в его глазах человеку, и потому никогда бы не позволил ему мучаться в одиночестве, когда знал бы, что его помощь нужна. Постепенно тот начал затихать, всхлипы прекратились, дрожь ослабла, словно Муситаро стал успокаиваться. Он медленно и вяло разжал пальцы, отпуская рубашку писателя. Он ощутил себя ещё более уставшим и измотанным, чем был до этого, ещё и горло немного заболело от долгого плача, однако вместе с этим он ощущал словно с души упал тяжелый камень, даже целая гора. Все застрявшие в сердце чувства наконец излились и перестали мучить сердце. Несмотря на адский стыд от проявленных эмоций и слабости, Огури не хотел подниматься, не хотел терять это приятное и такое нужное тепло, не хотел снова чувствовать, что он один. Да и к тому видимо из-за действия снотворного он потерял контроль над телом, ощущая как его начинает уносить на волнах сна. — Ничего не было, — поспешно, но все же вяло и словно оправдываясь и открещиваясь, произнес он, шмыгая носом. Эдгар все это не отпустил его, продолжая обнимать. Услышав привычный, немного капризный тон, он улыбнулся и выдохнул, понимая, что все позади. По кивнул, забывая, что Огури этого бы не увидел, и прошептал. — К-конечно же, абсолютно ничего не было, — торопливо сказал он. Через несколько минут он услышал мерное дыхание и ощутил, как чужая спина перестала вздрагивать. Значит Огури заснул. Это и к лучшему. Наверное он довел себя до нервного истощения, которое вылилось в эту спонтанную истерику, спровоцированную чем-то незначительным. Эдгар был рад обнимать, чувствовать тепло Муситаро, который ему явно был небезразличен. Он испытал такое удовлетворение, когда подумав, понял, что помог ему преодолеть трудность и выпустить свои эмоции. Человеку для счастья нужен человек. И По готов и рад стать таким человеком для Огури, чтобы тот никогда больше не был один. Никогда.