Потому Что…

-Amor mío, eres el ser que amo sin fin. Pasión e idilio, amor mío… — громко распевал он, подражая своему любимому футболисту, размахивая руками, будто пьяный, и раскидывая по сторонам бутоны из огромного белого букета, который он минутами ранее бесцеремонно содрал с капота машины. -Ты — дурак, свалил с собственной свадьбы и радуешься! — она поймала его за руку и прижала ее к своей щеке… … Арсен открыл глаза и сщурился — светило яркое солнце, предвещая тёплый, летний день. Самый счастливый день в его жизни — это предчувствие не покидало его со вчерашнего дня. Он посмотрел на свой костюм, висящий в чехле напротив кровати, закрыл глаза, не до конца ещё осознавая, что этот день настал и она — его Маэ — станет наконец его женой! Он сладко потянулся и лежал какое-то время, утопая в воспоминаниях. Ее синие, глубин океана, глаза, что тушили бесконечно вспыхивающий в нем огонь, обнимали его в минуты радости и грусти, в минуты печали и отчаяния, спасали, грели своим теплом и сиянием. Маэ знала как успокоить его, настроить на нужный лад. С ней он заиграл, засиял, зажил спокойной, здоровой, размеренной жизнью и был ей бесконечно благодарен за это. Захарян услышал шум в соседнем номере, смех, работающие фены — видимо, уже пришли собирать его мать и бабушку к торжеству. Он вылез из постели, посмотрел на свой утренний стояк, улыбнулся сам себе немного смущённо, стянул с себя белье и пошлепал нагишом в душ. Увидел белый конверт под дверью, поднял и вскрыл. ‘Бесконечно любя тебя, жду того самого момента в нашей с тобой жизни, когда мы станем одним целым…’ Арсен прижал письмо к груди, сердце наполнилось теплом — Арамаис всегда могла найти нужные слова. ‘…невозможно выразить словами, как сильно я люблю тебя. Твоя Маэ’. Проходя мимо зеркала, Заха остановился на миг, посмотрел сам себе в глаза, замер. Будет ли он преданным до последнего своего вздоха ей одной? Сможет ли жить мыслями только о ней? Он в задумчивости потёр свою грудь, посмотрел на своё холёное, загорелое лицо, улыбнулся сам себе. Он выглядит сейчас гораздо лучше. Да, это самое лучшее его решение, он все правильно делает. С этими мыслями он залез под душ и простоял под ним в молчаливом спокойствии ещё какое-то время. В полдень Армянская апостольская церковь наполнилась нарядными людьми. Торжественный вид, который она приняла для венчания, делал ее и без того красивое внутреннее убранство ещё более впечатляющим. Звуки дудука и сигналы подъезжающего свадебного кортежа заставили гостей устремить взоры к дверям. Первыми вошли семья жениха. Арсен, в идеально скроенном костюме, подчёркивающим его широкие, острые плечи, прошёл к алтарю в сопровождении своих братьев и друзей. Освещая церковь своей выгоревшей на солнце белёсой макушкой, Костя шёл рядом с Яриком Гладышевым, ступал, скромно улыбаясь и поправляя на ходу рукава пиджака. Когда они выстроились в небольшую шеренгу вдоль аналое, в церковь ступила невеста с семьей. На фоне хор затянул ликующие песнопения. Ее ослепительно-белоснежный наряд оттенял ее фарфоровую кожу и гладко лежащие темные волосы. Арамаис Арутюнян прошла к алтарю под руку с отцом и была бережно передана в руки будущего мужа. Молодой священник взглянул на них с великодушной улыбкой, перевёл взгляд на родителей и семью, начал Божественную Литургию. Арсен и Маэ стояли рядом, он смотрел на неё краем глаз, все время желая приподнять фату и взглянуть на ее лицо, но она скромно опустила вниз голову, полуприкрыв глаза, слушала священника. Она, как и почти все армяне, была очень набожной и верила в святость церковного брака, в нерушимость семьи, в счастье, основанном на доброте и всепрощении. Заха обернулся, посмотрел на свою мать, вытиравшую набежавшие на глаза слёзы, улыбнулся ей. Затем на отца, стоявшего рядом и улыбнувшегося, вместо матери, ему в ответ в знак родительской поддержки. Вдруг, скользнув взглядом вдаль, он увидел до боли знакомое лицо — румяное, смуглое лицо, в оправе непослушных кудряшек, которые невозможно было усмирить не одним платком — Анаит… И Арсен уже не слышал ничего. Он инстинктивно повернулся к ней и пошёл. Служба прервалась и все обернулись. Арсен остановился и смотрел, как зачарованный, затем резко развернувшись, вернулся к алтарю. Служба продолжилась. Захарян глубоко дышал, пытаясь успокоится, всеми силами держал себя в руках. Голова шла кругом, он закрыл на миг глаза, мысленно убеждая себя стоять, взять себя в руки. В какой-то момент Арсен с шумом выдохнул, и легко опустившись на колени, обнял за ноги Маэ, уткнувшись ей в подол, сказал во всеуслышание ‘Прости’, и вскочив на ноги, побежал к выходу. Анаит не успела опомнится, как бежала вслед, увлекаемая его крепкой, сильной рукой, которой он держал ее, не отпуская. Ее платок спал с головы, освобождая ее волосы, подол ее платья развевал ветер. Арсен мчался, как шальной, срывая с себя галстук, выкидывая на ходу бутоньерку из нагрудного кармана своего пиджака. Он рывком поднял Ани и усадил в кабриолет, прыгнул сходу за руль и надавил на педаль газа. Они умчались на глазах у удивленного оркестра и высыпавшихся из церкви, охающих людей. Анаит смотрела на него и не верила глазам — он рядом. Из ее глаз заструились слёзы. -Сегодня день счастливый, — вдруг выдал Арсен и посмотрел на неё, — а ты плачешь. -Я… я только хотела увидеть тебя… -А я вдруг понял, что на свете есть только две женщины: ты и все остальные. Он снова посмотрел на неё — ее улыбка, ее красота, она вся была будто соткана для него из самого сладкого нектара самых лучших на свете цветов. -У меня крыша от тебя едет, Ани! Но мне наплевать, я готов быть безумцем! — он остановился, как вкопанный, прижал ее к себе, жадно впился в ее губы, одурело целуя ее лицо, глаза, шею… -Придурки… Дебилы какие-то… Идиоты… — доносилось из объезжающих их машин.