***
— Я недостоин, — бормотал Советник, куря около распахнутого окна. Они приземлились на очередной крыше. — Чужой чердак... Чужой жизни... Ветер трепал волосы, дул нещадно в лицо и бросал в глаза капли, но Эбигейл шла на неяркий свет и запах табака. Причёска подрастрёпана, походка неясная, сонная — руки на краю капюшона. Веки слипались, хотелось лечь и уснуть хоть тут: не у импровизированного очага да постели. Полумрак делал мужскую фигуру ещё более зловещей, ещё более странной и притягательной: вместо привычного яда и колкости, вместо ехидства и шипов — хрупкая робость, спрятанный взгляд, быстрокрылая улыбка. Грустный взор направлен вникуда: Эби прислушалась. Поверхностный вздох? Всхлип? Сон улетел стаей адских псов и тучей птиц смерти — почему? Кто? Что про... Камень: мир кувыркнулся, больно. Торопливые шаги и шелест мантии. — Ты... Вы... — кто-то не мог справиться с голосом: "...как ты тут оказалась?" и "...вы не ушиблись, Эби?", смешались воедино. Луна светила и вырывала отдельные черты их, причудливы цвета и тени. Звуки, что издавала ночь — до них не долетели. — Спасибо, — ответила она, убирая руку, — не могла уснуть, а тут почуяла запах табака... Советник выгнул бровь. Они пошли к тому самому окну, она прихрамывая; он еле плетясь. — Мист... Папа курил такой же. Отсюда почти полное Светило видно лучше, тучки проплывающие и мрачный пейзаж разрушенного города. Холодно. Пошёл ледяной дождь, град. — А ему можно было? — спросил Советник, укрывая съежившуюся девушку. Поправил застёжки на её плаще, стряхнул воду с длинных волос. — Хранитель ж... Эби разразилась хохотом, что невольно заставила и мужчину тоже: то ли от тепла, то ли от отсутствия вездесущего ветра, то ли от того, что морщины на чужом лице разгладились или ушла заскорузлая тоска? Хохотала, хохотала чуть прищурившись, через щёлочку виднелись странные: живое, сбросившее лишнее, будто кожу, лицо; подрагивающие пальцы смахнули наглые капли с щёк и носа. — Вы серьезно, — продолжала смеяться, — детей...иметь нельзя, но я же есть! — весёлость отдавала какой-то истеричностью, пока чужие ладони не легли ей на спину, а сама не вжалась и вцепилась в Сове... — Простите, а как вас зовут? Мужчина застыл истуканом, не убирая рук с её спины: пальцы продолжали иступлено гладить позвонки; больной, тоскующий взгляд нацелился вперёд и только вперёд, а губы шепчут: — Я недостоин... Я недостоин... Эби замерла недоумевая. Разливалось тепло: ветер не враг, Луна не суррогат, дождь помощник (он скрывает слёзы) и воспоминания углями летят.***
Вспомниналось: когда во время очередных жарких споров в дирижабле Советник всегда (или почти всегда) рядом: за, около, у или смотрит в направлении неё. Отбрасываемая тень? Похоже. Кожей ощущалось присутствие — витание в воздухе. Его колкости. Характер. Усмешки. Норов. Но — не в отношении неё. Страх, всё равно, ворвался гадким гостем: Альфред. Эби внутренне вздрогнула и всхлипнула. Этого "человека" не хватало, потерять Альфреда оказывалось очень больно. Всеми смыслами.***
— Нет у меня имени, — не сразу услышала прозвучавшее в настоящем, — я его не помню... Эби лишь зябко свела лопатки, пытаясь ими его поймать руку. Привалилась к чужому боку, несмело обвила одну свою вокруг, положила голову ему на плечо. — Так бывает? — Бывает, — глухо и безжизненно ответил он, — бывает, моя милая... Девушка встрепенулась, крепче вжимаясь: роста не хватало, чтобы... Чтобы... — Чтобы "что"? — вдруг сказал Советник, подсадив её на окно: оно оказалось невысоким. Дождь закончился? Ветер убился? Или это волшебство, магия? Как она вообще могла забыть... Вылезать из кокона плаща: сыро, дрожно, не хочется. Горящие глаза напротив, моргающий и смущённый взгляд: рука сама тянется провести по скулам, очертить губы, погладить брови, помассировать голову, пропуская сквозь пальцы волосы. — Недостоин чего? — вопросом на вопрос отвечает Эби, пробуя магию вуду. Чуточку. Немного. Советник вздрагивает пойманной врасплох птицей, качает головой, мрачнеет и сутулится. Плечи опускаются. —...слишком стар, зол, хитёр, коварен. Я слишком недостоин... Девушка хмыкает, продолжая магичить: вот мужчина уже около, рядом — всё такой же потерянный, угрюмый. Цап! И врывается в его рот, на первый взгляд, скромным поцелуем: на деле же невинностью не пахнет, её руки везде. На груди. Руках. Плечах. Ягодицах. Торсе. Он теряется: —... слишком стар для тебя, — со вздохами говорит, но не смеет остановиться, — Эби! Я, — запинается, — как удалось? Хитрая усмешка. Эби всеми силами намекает, что далеко не белая овечка. — Как же тебя зовут? — она терзает такие желанные губы и кусает основание челюсти, секундой позже уже целуя. Мужчине уже всё равно как его зовут, или не зовут; помнит или не помнит: — Зови, как угодно, — сдавшийся голос с властными вкраплениями, жокей-чемпион на проторенных рельсах, — хоть буквами греческого алфавита... Луна заглянула уже и сюда. Эби не и вспомнила в какой момент очутилась на мужских коленях. — Дельт? — вслух спросила она. — Ипсилон! Советник прокашлялся: — А почему Ипсилон? Эби лишь накрыла его ладонь своей, а вторую приложила к его губам. — Ты достоин, Ипс... Лони... И не спрашивай почему!***