***
Дилюк знает Джинн столько же, сколько себя помнит. Она была такой же неотъемлемой частью жизни, как и отец, дом, вездесущая Аделинда и работники винокурни. Такая же декорация его маленького счастливого театра одного актера, как и все остальные. Их родители общались, очевидно, они были вынуждены познакомиться. Дочь капитана ордо Фавониус из славного рода и кардинала церкви Мондштада, она с рождения была обложена титулами и ожиданиями старшего поколения. Как и Дилюк. С той разницей, что успехами сына в фехтовании Крепус искренне гордился, а вот успехи Джинн были естественной нормой и принимались ее семьей как само собой разумеющееся. Джинн не могла не быть лучшей, в то время как Дилюк сам по себе стремился оправдать ожидания отца от его неудавшейся жизни. Как итог — у Дилюка Глаз Бога, а у Джинн развод родителей. Он хорошо помнит тот день, когда ее клинок стал дряблым, движения нерасторопными, а в конечном итоге лезвие и вовсе прокатилось по земле. На минуту отошедший после спарринга Дилюк застал Джинн по возвращении в слезах, комочком сжавшуюся на земле. Она не плакала никогда. Дилюк не знал, что делать с плачущими девочками. Джинн не рассказала, а Дилюк не спрашивал. Но Аделинда когда-то сказала, что сладости поднимают настроение в минуты грусти. Все, что он смог предложить Джинн — рука на плече и стакан виноградного сока — он ей дал. У Дилюка не было матери, зато вскоре появился брат. У Джинн же забрали и сестру, и отца. И пока Дилюк варился в своем новом счастье и исследовал окрестности с новым другом, Джинн каждый день оставалась наедине с собой, книгами и клинком. В будущем Дилюк не уважал ее маниакальную фиксацию на городе, долге и защите граждан, но допускал, что не будь этой философии у Джинн в голове, то Глаз Бога мог бы оказаться не анемо, а крио. Останься Джинн наедине с собой без отвлекающего занятия и начни она думать о том, что потеряла или в чем нуждалась как никогда, у города могло бы и не быть такого надежного капитана и действующего магистра. Они не виделись достаточно долго, чтобы сказать, что Дилюк был удивлен увидев ее в рядах новобранцев, которых ему поручили инструктировать. Зачисление Джинн в ряды рыцарей было вопросом времени, но ее взгляд показался ему неумолимо незнакомым — серьезная, сухая, разговоры только коротко и по делу. Ее клинок был тверд, а победы чистыми и быстрыми. Но время шло. Натянутая как струна Джинн оттаяла под шутливым отношением Кэйи, веселым хохотом Варки, добродушным подталкиванием в спину от ветеранов ордена. Удивительно строгая к работе, она становилась бесконечно нежной рядом с детьми или слабыми животными. Приносила в жертву свой плащ под дождем, лишь бы котенок не продрог. Следила за соблюдением режима сна Кэйи, когда Дилюка отправляли на задания. И ему самому нет-нет, но носила перекус или кофе в славную пору подготовки к ежегодной аттестации в библиотеке. Вскоре ее отстраненное "старший" превратилось в смешливое "старший". Или "капитан". Или мягкое "Дилюк...", когда тот засыпал щекой на очередном фехтбуке. Дилюк не особо понимал степень своего счастья до той поры, пока на фестивале ветряных цветов казарма Джинн с утра не оказалась завалена цветами. И до этого девушка получала некоторое количество мужского внимания, но за последний год она расцвела так, что и девушки не стеснялись прямо на улице вручать ей цветы и подарки. Джинн была ангелом и абсолютным символом чистоты и красоты для всех своих сослуживцев, чего на самом деле стеснялась. Только маленькой компании Дилюка и Кэйи, лежа ночью на городской стене и лакая сидр, она рассказывала об этом беспокойстве. Джинн редко говорила о своих беспокойствах. И, к сожалению довольно поздно, но Дилюк заметил, что взгляд всеми любимого боевого ангела обращен не абы на кого, а на него. Джинн не вела себя как влюбленный подросток, не краснела и не робела, а просто тихо заботилась о нем, ничем себя не выдавая. Лишь в однажды, в очередной раз в библиотеке, Дилюк застал ее спящей на книге. Но это был не привычный им всем фолиант о фехтовании и не естественно-научная литература, а... любовный роман. С красочной иллюстрацией и приторным названием, с закладкой, почти дочитанный. Разбудив ее тихим "Джинн, библиотека закрывается", Дилюк никак не ожидал, что столкнется с редкой и невероятно прелестной реакцией. Поняв, что предмет симпатии застал ее за чтением нескромной книги, Джинн густо покраснела и сгребла книгу в руки, вяло поблагодарила за предупреждение и стрелой умчалась из библиотеки. А потом еще неделю не смотрела ему в глаза. Дилюк не был обделен вниманием и тоже получал венки и конфеты на праздники от девушек и юношей. Но ему всегда казалось, что Джинн, как и он, из тех, для кого работа превыше любых развлечений юности. Оказалось, что в сердце неприступной дамы все же закрался червячок сомнений и глупых страстей. Бесконечно красивая, бесконечно сильная. Джинн давно перешагнула подчинение Дилюку и заслужила капитанское звание своим умом и мечом. Юная и чистая. Идеальная партия. Дилюк не был по уши влюблен, но и симпатии не отрицал. Джинн хорошая. У них могло бы быть отличное брачное партнерство, одна мечта на двоих. Работа рядом друг с другом. И отец будет счастлив. Две благородные семьи впервые за много веков снова воссоединяться в родословной. Да, это было бы правильное решение. Дилюк думал об этом, когда звал на каждый вальс преимущественно Джинн. Думал об этом, когда отец и Фредерика Гуннхильдр обсуждали за бокалом дела своих детей. Думал об этом, заправляя сесилии Джинн в волосы. Целовал ее. Но всепоглощающая ненависть к ордену и жажда мести Фатуи пеленой накрыли его глаза и разум так скоро и крепко, что ни на какие объяснения или оправдания Дилюк даже не попытался потратить силы. Он оставил ее. Так же, как оставил дом, состояние, брата и работу. На месте полного любви и жажды жизни сердца осталось лишь перегоревшее пепелище. Дилюк увидел ее впервые за долгие годы во время праздника издалека. Когда-то капитан — теперь действующий магистр, главное лицо города. Высокая, сильная, прямая как струна. Непоколебимая. Внимательная и чуткая к запросам граждан. Не руководитель, а мечта. Все они — Дилюк, Кэйя и Джинн — спрятались за масками отрицания своей боли и своих проблем. И если из Кэйи его боль и проблемы можно было вытрясти после особенно крепой порции спирта, то о чувствах Джинн узнать было так же нелегко, как о чувствах Дилюка. Первый раз придя к ней за декларациями винокурни за три года Дилюк даже вздрогнул. Варка не производил такого пугающего впечатления строгого учителя, как производила Джинн. Ни одного лишнего жеста, лишнего движения. Автопилот магистра работал без сбоев. Он увидел на ее столе анемо Глаз Бога. И понял многое.***
— Сладкий... — Тебе сейчас именно такой и нужен. Крепкий черный чай с внушительной порцией сахара щекотал приторным вкусом язык Джинн, но ей было не положено жаловаться на очевидно необходимую заботу. Лиза постаралась заварить самое крепкое "пойло", какое только могла сотворить не из кофе. Помимо вяжущей сладости чай отдавал маслянистым запахом бергамота и перца. Бодряще. Дилюк сидел напротив Джинн, которую сам же и уложил на диван в кабинете магистра. Оставив чайник с порцией заварки, Лиза тихо удалилась, решив, что атмосфера не располагает к лишней паре ушей. Джинн обняла кружку двумя руками, мерно вдыхая аромат, но не решаясь пить снова. Глаза на Дилюка она тоже не поднимала: то ли слишком устала, то ли неловкость превалировала над желанием рассмотреть его поближе. Она помнит, как он уходил. Озлобленный, всклокоченный. Как алый Глаз Бога жалко звякнул по каменному полу, оброненный бежавшей за ним по всему штабу Джинн. Страшный взгляд, шипящий голос. От былого самообладания и обволакивающего спокойствия капитана кавалерии не осталось и следа. Этот новый мужчина в черном был смесью того вьюноши, которого она любила, и жуткого зверя, которого она запомнила. Черты лица остались те же. Привычки, вкусы, ритм жизни. Мягкое спокойствие сменилось равнодушием. Остроумие — сарказмом. Джинн не сомневалась в своих навыках и в том, что выстоит против него в бою, однако будет ли этот бой благородным и честным, достойным рыцаря? Или это будет бой на поражение, до первой крови, с применением любых уловок и приемов, лишь бы вырвать преимущество? Она не знала, как говорить с таким далеким и незнакомым человеком прямо сейчас. И он тоже не знал. Потому что когда Дилюк ушел, она была разбита. Потому что когда Кэйя после церемонии сорвал с себя капитанский знак — она была разбита. Когда Барбара обращалась к ней "капитан" или "леди Гуннхильдр". Когда отец ушел в экспедицию на неопределенный срок. Когда Варка, положив ладонь ей на плечо, на второе возложил ответственность за целый город. За всех жителей. За Кэйю, за Барбару, за мать. Нежная девочка, читавшая любовные романы в библиотеке и с красными щеками принимавшая цветы от горожан, разбилась под грузом этого огромного гражданского долга. Дилюк осуждал ее за гиперфиксацию на работе. Что у нее еще в этой жизни вообще осталось? — ...жинн. Джинн. Джинн отвлеклась от тяжелых мыслей, отодрав глаза от кружки. Дилюк пересел со стула на диван к ней, сцепив руки в замок на коленях. Может, его лицо и было более отчужденным, чем она когда-либо помнила, но глаза всю душу насквозь выдавали. Беспокоится. Расстроен. Раздражен. Ах, очередная обуза, Джинн. — Да? — Как давно ты спала? Джинн прикусила губу. Переведя глаза на кружку и обратно на нее, Дилюк молча дал понять, чтобы та пила. Желательно без возражений. Отхлебнув немного через силу, Джинн выдержала время на ответ. — Возможно, вчера. — Возможно?.. — У меня нет расписания сна, Дилюк. Я сплю по обстоятельствам. — И это твой ответ? Джинн заглянула в его лицо в недоумении. Она сказала правду, что еще? — У меня есть работа, которую надо делать, даже если очень не хочется. Я не могу просто взять и убежать из Мондштада по зову сердца, — сказала, как сплюнула. О, не один Дилюк сегодня был уставшим, — благодарю за помощь, я чувствую себя лучше. Возвращайся домой. Дилюк промолчал. Нахмурился, безусловно. Этого Джинн и добивалась. Она была слишком раздражена проблемами прошедшего дня, тремя недописанными отчетами о ежегодном смотре стен и проверке склада в Спрингвейле. А о чем был третий?.. — Что-то еще? — ...мне жаль. Джинн чуть не выронила кружку. Голос Дилюка прозвучал так тихо и пусто, как будто и не было сказано никаких слов вовсе. Она почти поверила, что бредит. — Что? — Мне жаль, — громче повторил Дилюк, подняв глаза, — я не думал о том, какую ношу тебе придется нести вместо меня, оставшись в ордене. На секунду Джинн почти обрадовалась. Но нет. Дилюк не сожалел о содеянном. Только о долге и работе. "Мне жаль, что я оставил тебя" — не прозвучало. — Ты вообще ни о чем не думал, — тихо начала Джинн, — просто сорвался и ушел. Как ты мог оставить нас, Дилюк? — Джинн подняла на него налитый убитыми далеко в прошлом чувствами, — Я не имела для тебя никакого значения? А Кэйя? Неужели даже собственный брат был лишь помехой для тебя? Знал ли ты, как мы с Кэйей справлялись все эти годы? — Джинн опустила лицо снова, качая головой, — как жила я? В тихом ужасе Дилюк наблюдал, как потерявшее силы на самообладание тело Джинн залилось слезами. Уставшими, убитыми круговоротом работы и долга слезами. Слишком, слишком давно он не видел ее слез. — Мне не жаль, что я оставил Кэйю. Это личное, Джинн, — твердо начал Дилюк, смакуя каждое слово, — но мне жаль, что я не удосужился поговорить с тобой. Я был импульсивен. Выдержав паузу, пока Джинн пила чай, Дилюк отвел глаза в сторону и продолжил: — Возможно, по-настоящему я тебя никогда и не любил. Он не видел лица Джинн. Не хотел видеть. Дилюк прекрасно знал, какую жестокую вещь сейчас сказал, обнуляя все те немногие хорошие моменты мимолетных встреч, что у них были. Но он хотел быть честным с тем единственным человеком в его жизни, который ему не лгал и оставался другом до конца. С той девушкой, которая защищала его город в то время, пока он странствовал. Может, поэтому он и не беспокоился и не писал в Мондштад, зная, что пока там есть Джинн, все будет в порядке? Чувствовал вину, но в конечном итоге его бездействие принесло даже больше боли, чем если бы он написал хоть что-нибудь. Прокручивая эти мысли в голове, Дилюк едва сжал кулаки и развернулся к Джинн, опустошенной и слишком потерянной, чтобы продолжать плакать. — Но, — запнулся Дилюк, не решаясь говорить дальше, — Это не значит, что твои чувства ничего для меня не значили. Ты важный человек в моей жизни. Ты последняя, в ком я еще могу быть уверен на все сто процентов. Дилюк положил руку на ее согнутое колено, чуть сжав. Джинн дрогнула, но не протестовала, просто в упор смотрела. — Пожалуйста, береги свое здоровье. Будь в порядке, — он снова замялся, чуть сжав ее колено, — Я не хочу потерять еще и тебя. Жестоко. Но Джинн привыкла к тому, что реальность хуже любых библиотечных романов. Она давно не лелеяла чувств к Дилюку. Невысказанные претензии злобным волком грызли ее сердце, но Джинн перестала хранить пустые надежды. Какие у них были сейчас отношения, были ли вообще? Джинн не желала думать о возобновлении былого романа, поскольку теперь это было бы просто невозможно. Оба были смертельно заняты на своей работе. Теперь их миры были радикально далеки друг от друга. С трудом возможно было поддерживать хотя бы дружбу. Было много вещей, о которых она могла бы ему рассказать. Или хотела рассказать. Но к сожалению, она оба были гордыми людьми, предпочитающими решать свои проблемы самостоятельно. С тихим вздохом, одним залпом, Джинн одолела чашку чая и положила на опущенные колени, аккуратно сдвинув руку Дилюка с ноги. — И ты тоже. Позаботься о себе, — уже более ровным тоном, смахнув влагу с щек, сказала Джинн, и добавила тише, — не ради меня. Дилюк отнял руку и повернулся боком, глядя куда-то в пол между ногами. Джинн продолжила чуть мягче: — Мы все еще друзья? Возможно, после признания Дилюка это был неуместный вопрос, но Джинн хотела знать. Может, хотела верить, что если не взаимная любовь, но взаимное уважение им все еще не чуждо. После ссоры с Кэйей и ухода большинства его старых товарищей в экспедицию, Дилюк, должно быть, чувствовал себя очень одиноко. В ордене столько новых лиц появилось за время его отсутствия, в таверне сменилась половина постояльцев. Джинн хотела дать ему понять, что отголосок прошлого в ее лице ему все еще доступен. Пускай и... как друг. — Мы все еще друзья, — эхом повторил Дилюк, едва кивнув и улыбнувшись уголками губ. Да, этот компромисс им подходил. С уже более облегченным вздохом, попрощавшись с выходящим Дилюком, Джинн откинулась на бортик дивана и накрыла лицо сгибом руки. Спустя несколько всхлипов слабая улыбка разбила напряженное лицо. Может, не сразу. Может, спустя время. Но, так же как и ее мама с папой, они научатся не испытывать дискомфорта и даже смогут действительно снова подружиться, как в раннем детстве, когда все было легко и просто? Джинн повернула голову к столу магистра и подумала, что ей понадобится новый столик для черепашки.