избавиться

Опустошение. Боль и досада в одном, пустом месте. Внутри. В голове, вытекая из неё, в мыслях, помогающим изменить восприятие. Внутри мог кто-то сидеть и стучать, кричать, молить о помощи и пощаде и, скорее всего, так и делал. Внутри сидел испуганный ребёнок, запуганный миром ещё до их с ним знакомства. Шум в ушах. Писк отовсюду и туманные помещения школы. Это окружало Трэвиса. Трэвиса окружало это. Зеркало в коридоре надсмехалось, кусалось и шептало гадости. Заползало под корку головы, в пустоту, и вселяло единственный устой, свой. Ничего не перечило ему и не сопротивлялось, лишь покорно слушалось. Руки взметнулись, единая капля в пустоте вздрогнула от страха и непонимания, и сжалась, сдавшись. Осколки зеркала физически укусили и залили ладони кровью, немой крик вызвала капля. Шум в голове запищал с новой силой, оглушая уже полностью, работая, как сигнализация. Сигнализация о чрезвычайном происшествии. Руки затряслись, а школьный коридор с осуждением заглядывал на парня всеми своими трещина и и углами. У стен есть уши, а значит они услышали. Ноги сами отвели его. Он уже стоял там, но как? Трэвис поплыл в молчании окружающего мира — писк закончился и опустился звенящей тишиной. Изображение крутилось и качалось из стороны в сторону, и единственным звуком был грохот падения собственного тела на мягкую траву. Под травой земля, а на земле люди. Люди могли быть и здесь, но тело безвольно упало, не привлекая внимания никого из пустого сада. Или это был пришкольный дворик. Тут истошно надрывалась птица, привлекая внимание того, кто нарушил её покой и тихое времяпровождение. А значит, Трэвиса, так нагло упавшего прямо под деревом. Зеркало. Рука лежала перед лицом и из ладони торчал осколок. Осколок зеркала, именно его. Это вернуло странное ощущение пустоты, поныне только такое, будто бы другого и не было вовсе. Шум загудел с новой силой, как бы заводясь, а зеркало вновь прокралось в мозг. Он даже выглядел не так. Он выглядел словно вот-вот предаст первого попавшего человека. Даже если его не будет существовать, он его предаст. Или сожжет к чертям собачьим церковь, что тоже было бы неплохо. В ребре появилась глухая боль, а из горла вырвался очень хриплый стон. Он накапливал силы приподняться и, наконец, сделал это. На него смотрели испуганные глаза. — Черт возьми, Трэвис! — мальчишка с протезом как-то неловко взмахнул руками — Если что, то я не нарывался, если ты так думаешь, и случайно тебя не заметил… Парень промолчал. Он осмысливал каплей и осколком зеркала с кричащим ребёнком в голове, что происходит. Пищало все так же оглушительно и муторно, было не до каких-то то там стрёмных фриков. Из головы снова вытекали странные остатки разумных мыслей, оставаясь на плечах и капая на землю. Впитываясь в неё безвозмездно, хоть может и с малым процентом возвращения, но достаточно трудным путем. Путь этот заплетался, прятался и сокращался, впитываясь опять подкорку мозга при каждом его улавливании. Шипение, мямление, и все это в один короткий промежуток времени вырвалось наружу, не в силах говорить не то, что слова, сколько даже в полный голос, отчего эти звуки звучали неразборчивым и болезненным боромотанием. — Ты, э… — Салли сел на корточки, склонив голову — Чувак, может помощь какая нужна тебе? Кивком головы он указал то ли на голову Трэвиса, то ли на руки, что более вероятно в таком положении. Навряд ли человека привлечёт растрепанный вид волос и ссадина на щеке, когда из рук примера другого человека хлещет кровь, которую видно даже на тёмной земле от её почти бесконечного количества. — Проваливай, — многословно, но как умеем все же. Ему не нужно внимание, сейчас решает не он, решает пустота головы и осколок зеркала в мозгу. Острый, злобный и отвратительно сильно шумящий осколок не должен был ещё больше испортить ситуацию их с Салом «приятных» отношений — Молчи и забудь все, что видишь, понял меня? Ух, вот кто бы помог и спас. Кто бы вытащил и утешил. Кто бы успокоил и поговорил. Кто бы понял и принял бы всего его таким, с его характером и моральным, навязанным, устоем. Он готов меняться, готов слушать, только сделайте первый шаг. Трэвис уже знает, что пути назад, на данный момент нет. Точка невозврата только что пресечена, дальше — один путь. Избавиться. Салли ещё больше наклонил голову, задавая немой вопрос, но спорить не стал. Он просто предложил помощь и надеялся на переосмысление Трэвиса, но… В общем, не удалось, ну и ладно! Сказав какое-то протяжное «окей», Сал ещё чуть повозился с камерой в руках около дерева (что безумно настораживало Трэвиса), пару раз выругался, но вскоре отбежал как ни в чем не бывало. Это дало чуть расслабиться, то есть его присутствие, а сейчас шум начал проявляется странными голосами. Больно, больно, больно, больно! Что-то давило под грудью, не давая вдыхать, и колючий спазм пролетел по лёгким, заставляя откашляться. Долго кашлять, теряя воздух, давая спусковой крючок кружению головы и надежду на, буквально, глоток воздуха. Он был сделан. Был сделан поздно, голова уже пустилась в пляс, отдельно от тела, когда телу не нравилось. В глазах темнело, агрессия и гнев нарастали от всего этого, от все ситуации в целом. Хотелось рвать волосы, кричать, сдирая горло до крови, барахтаться в воздухе и убегать. Куда нибудь, неважно. Убежать от мыслей и эмоций, оставить голову здесь, на расправу местным обозленным школьникам, а самому пробежать планету по-кругу. И чтобы когда прибежал, от головы осталась только жалкая пародия ранее существующей части тела. Крик рвался наружу, царапая глотку, а руки сами непроизвольно душили себя, чрезмерно, но чтобы было тихо и ни один звук не вырвался из его уст. Писк усиливался, глаза пульсировали от глазного давления, сердце рвалось выкатиться на пол и своими же толчками отскакать подальше из этого проклятого тела, оставляя о себя только кровавую дорожку улик и сосудов, случайно последовавшим за ним, но позже только счастливыми от этого исхода. Виски сдавила круговая боль, давящая и горячая. Осколок надсмехался, ещё не осознавая, что пойдут против него, даже через боль. Осколок зеркала, осколок его самого мешал ему, осколок ненастоящий, ведь в зеркале — не мы настоящие. Он испытывал какое-то удовольствие, видя эту позорную сцену, когда горло Трэвис окутала мокротная, от скопившейся влаги, плёнка. Испытывал удовольствие осколок. Ребёнок плакал, прячась, а капля рассудка была не нужна, она бесполезна, жалка и никчёмна, она навязанная, хоть и осталась одна. Спасти и отомстить нужно за плачущего ребёнка, а то есть, за себя самого. Ноги сократились при поднятии, левую икру свело судорогой, а зубы со скрипом сжимали вновь подоспевший крик. Рука душила горло одна, а отвратительные, если не слезы, то тогда сопли, накапливались в испачканном землёй носу и в целом, лице. Правой рукой, облокотившись на одинокое дерево, Трэвис преодолел боль и окончательно поднялся, все-таки закричал от нарастающей ещё и обиды, заглушенной в школьном звонке. Следующим утром в новостях было известие о сожженной до тла церкви Фелпсов. 13.01.23.15.01.23.