Преморбид

      Сначала было холодно.       Не так холодно, как вчера — сегодня у него хотя бы была крыша над головой и одеяло, пусть и все потрепанное, но хоть что-то. Лучше, чем ничего.       Джек, перевернувшись на другой бок, сильнее укутался, поджал ноги, чтобы согреться. Из разбитого окна сквозило прямо на него. Полночный ветер завывал крайне жутко, навевая непрошенные воспоминания о самых страшных снах. Еще и с улицы постоянно доносились чьи-то грубые голоса. Джек раздраженно натянул одеяло на голову, чтобы ничего не слышать. Пусть он и давно свыкся с такой жизнью, не зная иной, каждый раз его все равно коробило.       Мать до сих пор не возвращалась. Такое случалось. Иногда она приходила под самое утро, вся невыспавшаяся и злая, а от нее резко пахло чем-то неприятным. Иногда она не приходила вовсе, и тогда оголодавшего и трясущегося от страха и слез Джека приводили к ней знакомые соседи. Но в этот раз ему бы никто не помог.       Они только-только пришли на новое место, и здесь их еще никто не знал, а он не знал никого, и ему было просто не у кого просить помощи. Сам он не знал, что ему делать, оставшись одному, искать ли ее или мучительно ждать, а если искать, то где, если ждать, то сколько?       Она никогда не говорила ему, куда именно уходила вечерами, оставляя его совершенно одного в гнетущем неведении. Тревога от абсолютного непонимания происходящего и постоянного ожидания чего-то страшного медленно съедала Джека.       Возвращалась она неизменно раздраженная и злая, сильнее, чем обычно. Зато с парой грязных, но все еще звонких шиллингов, которые неизменно пускала себе на выпивку и иногда на какую-нибудь еду. Редко когда оставалось что-то на хорошее жилье. Хорошее — как раз такое, в котором они остановились в этот раз: насквозь продуваемое, смердящее и неуютное. Джек был рад и такому: он не помнил, когда в последний раз засыпал в отдельной комнате, а не в забитой до предела самой дешевой ночлежке.       Но радость все равно была омрачена. Сначала он очень долго не мог заснуть от беспокойства, а когда наконец задремал, то и дело просыпался каждые полчаса от переживаний, просачивающихся черным туманом в красочные сны.       Что, если в этот раз она не придет, и тогда он останется совсем один? Что он будет делать? Джек всего на мгновение представил, что он и вправду оказался совсем один, и это оказалось куда страшнее всех его кошмаров, переполненных уродливыми чудовищами. Нет ничего страшнее жизни.       К счастью, этого не произошло. Обостренный от напряжения слух уловил тихий скрип открывающейся двери даже из-под одеяла. Пусть тихой она быть и нисколько не пыталась.       Джек уже хотел было выползти из-под одеяла и кинуться ей навстречу, но в постели его удержал не холод, а неприятное чувство.       Она пришла не одна.       Сначала он учуял резкую волну столь тошнотворного запаха, не свойственного даже ей в худшие дни. Потом послышались и голоса: мать сказала не шуметь, потому что если их услышат, то могут выставить за дверь, а она уже заплатила на несколько дней вперед и не собиралась терять деньги из-за какого-то тупого дегенерата. Ее спутник хрипловато рассмеялся и сказал, чтобы та не переживала, но вдруг резко осекся.       — Это еще что? — Джек понял, что незнакомец говорил про него.       — Груз ответственности, — равнодушно усмехнулась мать. Джек не слишком ясно понял, что это значило, но четко уловил самое важное — груз. — Напоминает мне о том, что нужно тщательнее выбирать, с кем вести дела.       — Убери его отсюда, — нетерпеливо рявкнул тот.       Она не спешила отвечать. Джек слушал, не двигаясь и даже не дыша, будто бы боялся, дрогни он хоть чуть-чуть, его тут же раскусят и выгонят прочь, а он так не хотел злить и расстраивать ее, так боялся снова оказаться один, когда она только-только вернулась назад.       Прошло несколько секунд. Она тихонько хмыкнула в ответ на его требование и чиркнула спичкой, не спеша его выполнять. Крошечная комнатка тут же наполнилась ядовитым грязным дымом, от которого у Джека так болела голова. У него постоянно болела голова.       Но пусть она курит сколько угодно, лишь бы не выставляла его за дверь, не бросала одного в таком страшном мире, где все стремится навредить ему, расслабься он хоть на мгновение, где абсолютно все против беззащитного испуганного ребенка. Джек безропотно вытерпит каждое ее колкое слово в свой адрес, каждую зловонную сигарету, каждую гадкую бутылку, каждого чертового посетителя, лишь бы не оставаться без всего.       — Сначала заплати.       Раздалось недовольное пыхтение и последовавшее за ним нетерпеливое шуршание пересчитываемых банкнот. Когда мать потребовала накинуть сверху еще столько же, тот только сказал, что доплатит в случае чего в конце. Она недовольно вздохнула, цыкнула, вероятно, закатив глаза, но стоять на своем не стала — наверное не хотела упускать хоть сколько-то, учитывая, как тяжело было ей зарабатывать хоть сколько-то.       Дым от дешевой сигареты скользнул ему на лицо и забрался прямо в ноздри. Джек притворился, что крепко спал, накрывшись одеялом, но это не помогло вызвать жалость или что-то еще — мать с тяжелым вздохом тряхнула его за плечо, пытаясь разбудить. Злить ее он не хотел, так что пришлось «просыпаться».       Он никогда толком не понимал, что происходит в такие моменты, но все равно не спрашивал — она бы все равно не ответила, а то бы еще и отвесила ему подзатыльник за любопытство. Повезло, что из-за холода он не стал раздеваться для сна, иначе сейчас его бы выставили за дверь в одной лишь пижаме — лишь бы побыстрее избавиться.       Этого незнакомца Джек видел впервые в жизни, но ему показалось, будто бы это лицо он видел уже тысячи раз. Каждый второй в Ист-Энде был немытый, угрюмый и измотанный. Тяжелая жизнь неизменно накладывала на каждого неизгладимый отпечаток.       — Прогуляйся.       Интересно, где ему стоило прогуляться, если стояла глубокая ночь. Пусть мать никогда не запрещала ему выходить на улицу (в отличие от других матерей, которые пеклись о своих отпрысках, будто те были наследниками британского престола, не иначе), Джеку все равно не хотелось оказаться там одному посреди густой черной ночи.       На полпути он внезапно остановился, будто что-то вспомнил, развернулся и быстро метнулся обратно к кровати. Мать не успела и слова сказать, когда он вытянул из-под подушки старую замызганную игрушку. Единственную, что была у него за всю жизнь.       Он четко помнил, как увидел однажды на рынке, как у мальчишки примерно его возраста из кармана курточки выпал потрепанный тканевый зайчик. Хозяин пропажи не заметил, и никто кроме Джека этого больше не увидел. По-хорошему, он должен был вернуть игрушку, представив на мгновение, каково было бы тому незнакомому мальчишке обнаружить пропажу, возможно, любимой игрушки. Но Джек колебался, не в силах и с места сдвинуться, чтобы сделать хоть что-то. У него никогда не было своих игрушек. У него никогда не было ничего своего.       Подбирая из уличной грязи некогда беленького зайчика и пряча его глубоко за пазуху, чтобы никто не увидел, он ненавидел себя за слабость и эгоистичную неспособность поступить правильно, и даже радость от первой в его жизни игрушки не могла затмить того мерзкого чувства.       Притаившись в углу очередной холодной пустой комнаты, он, пожалуй, впервые в жизни был чем-то занят, впервые ему не приходилось представлять в мыслях, как он будет играть, а он мог наконец исполнить свою маленькую детскую мечту. Соседские дети почему-то не спешили играть с ним.       Мать тогда знатно отругала его, поняв, что он сделал. Она не верила, что Джек не крал зайчика, сколько бы тот ни клялся, что просто нашел его, и сказала, что из-за его преступления ее поймают, посадят в тюрьму и в конце концов казнят. Джек не помнил, чтобы хоть раз в жизни рыдал сильнее, чем в тот раз. Так он боялся потерять ее.       Крепко прижав зайчика к груди, чтобы никто не мог того у него отнять, Джек виновато посмотрел на нее, словно безмолвно извиняясь за то, что заставил ее ждать дольше, чем стоило. Мать так ничего не сказала, только лишь взглядом устало указала на дверь.       В узком коридоре старой фабрики, переделанной под ночлежку, было еще темнее, чем на улице, а от того гораздо страшнее. Храбрости прибавляло только то, что никто не пришел бы ему на помощь, случись что. Только настоящий герой пришел бы на выручку малолетнему оборванцу.       Джек пристроился в самом дальнем углу, где в случае чего его бы никто не смог найти и достать. Кафель на полу был холоднее льда, еще и по самому полу опять скользил пробирающий до костей ветер. Джеку не хотелось заболеть, чтобы еще сильнее раздражать своим существованием мать, поэтому он забрался на лавку и достал из кармана зайчика.       По стене, залитой мертвенно-бледным лунным светом, скользнула причудливая тень, похожая то ли на искореженного человека, то ли на фантастическое существо из сказок, которых ему доводилось слышать как-то от одной старухи, некогда их соседки. Мать никогда не рассказывала ему историй, а он давно перестал просить.       Джеку показалось, что кто-то что-то неразборчиво шепнул на ухо, сжав плечо. Его охватил такой ужас, что он не смог и вскрикнуть, только подскочил на месте, повернулся туда, откуда доносились голоса. В том углу было пусто, во всем помещении было пусто, но совсем рядом, будто бы даже в самой голове, кто-то отчетливо что-то бормотал.       Тени со всех сторон поползли по потолку, стенам и полу к нему, собираясь вокруг него плотным черным сгустком. Казалось, еще чуть-чуть, и они поглотят его, погребут под собой и никогда не отпустят.       Джек спрыгнул со своего места, спрятался под лавку, зажмурился, чтобы не видеть уродливых крючковатых очертаний, словно тянущихся к нему костлявых рук, накрыл пульсирующую и разрывающуюся от путающихся от страха мыслей голову руками, зажал уши, чтобы не слышать пугающих невнятных речей.       Постепенно все сошло на нет и, казалось, прошло. Но как бы Джек ни храбрился и ни успокаивал себя, что все закончилось, вылезти из своего укрытия он все еще побаивался. Джек так устал и перепугался от всего этого, что там же вскоре и заснул.

***

      Потом стало жарко.       Должно быть, все это столь жутко вымотало его, что Джек без сил отрубился и так крепко заснул, что не услышал никакого шума. Проснуться его заставила непривычная в это время года волна жара. Тепло он любил: оно было приятно. Но не тогда, когда оно обжигало.       От неожиданности он было подскочил, но ударился о дно лавки, под которую заполз в страхе. Черные зыбкие тени больше не стремились утянуть его за собой в холодный ад, вместо этого все вокруг заполонил едкий плотный дым, обволакивающий и убаюкивающий.       Когда же Джек окончательно пришел в себя и смутно осознал ситуацию, у него сперло дыхание, от чего он только глубже вдохнул такой противный горький до слез дым и закашлялся. Страх сковал его настолько, что у Джека едва хватило бы сил выползти из своего дальнего угла. Здесь-то он и умрет, в столь хорошем укрытии, где никто, кроме самой смерти, его не найдет и не достанет.       Но потом он вспомнил про мать, которая тоже была где-то здесь. Что, если она сейчас так же как и он скована полнейшим ужасом и от того совершенно не может позаботиться о себе? Что, если ее сон крепок так же как и его пару минут назад, и она даже не подозревает, насколько близка несправедливая смерть?       Тут же вернув себе способность шевелиться, Джек выбрался из своего укрытия и выскочил в коридор. Издалека к нему медленно, но уверенно ползли бешеные языки палящего пламени.       Прошлой осенью или зимой Джек как-то очень сильно замерз, проведя на улице в слишком легкой одежде больше времени, чем стоило. Поскольку матери рядом не оказалось, он подумал, что сможет прекрасно отогреться сам, устроившись у самого камина в какой-то ночлежке. Оказалось, что для этого было совсем не обязательно лезть в самое пекло. Боль уже давно прошла, но воспоминания о ней все равно были слишком болезненны.       Но пускаться в раздумья лишний раз или в растерянности плакать у него не оставалось времени — счет шел даже не на секунды. Собравшись со всеми своими силами, Джек прошмыгнул в щель полуоткрытой двери и побежал по коридору, который сейчас казался ему бесконечным лабиринтом. Хуже всего было то, что Джек не помнил, куда точно идти — все дороги переплелись до неузнаваемости, и где раньше была чья-то комната, теперь уходила вниз винтовая лестница.       Ему везло. Должно быть, он бежал так быстро, что подбирающееся пламя просто не успевало цепляться за него. Нужная дверь тоже нашлась сразу же, и Джек заколотил по ней что есть мочи, не переставая ни на секунду биться, даже когда сил с трудом хватало на то, чтобы просто удерживаться на ногах.       Горячий воздух обдал его едкой волной, перед глазами все поплыло мокрой волной, руки вдруг перестали его слушаться, а следом за ними подкосились и ноги. Его вдруг кто-то схватил за шиворот и резко потащил прочь. Тогда Джек понял, что он стремительно покидал этот мир, и сама смерть пришла за ним, чтобы вытащить из этого адского пекла. Сначала Джек сопротивлялся, пытался вырваться, но что он мог сделать, маленький и обессилевший, против высших сил?       Глоток свежего воздуха заново вдохнул в него силы. Джек жадно задышал, чувствуя, как расправляются внутри сморщившиеся от дыма легкие и как жизнь возвращается в него с каждой каплей дождя, тарабанящей по лицу.       Он огляделся: некто, которого Джек принял за смерть, был незнакомцем, но вполне себе живым, только перемазанным черной копотью.       — Живой? — незнакомец нагнулся к нему и тронул за плечо, убеждаясь, что Джек и правда пережил самую ужасную ночь в своей жизни. — Живой, — усмехнулся он, похлопав следом широкой ладонью ошарашенного и ничего не понимающего Джека по плечу. — Живой!       Сегодня Джеку повезло остаться живым. Но был ли он таким одним? Так и не осознав толком своей удачи, он тут же кинулся искать ее взглядом в толпе удачливых выживших и случайных зевак, готовясь в случае чего ринуться обратно в лапы смерти, лишь бы суметь вырвать ее оттуда.       На месте только-только затихшего пожара она, разумеется, курила, расслабленно сжав между пальцев кривую сигарету, и о чем-то непринужденно говорила с еще одной пострадавшей женщиной. Во всем облике матери не было ни единого намека на то, что ей пришлось пережить нечто страшное этой ночью, что значило только, что ей удалось застать разгорающуюся трагедию и спастись одной из первых.       Джек тут же подорвался с места, ловко проскакивая между другими людьми, пока не налетел на нее. Он бы не радовался своему спасению столь же сильно, не спасись она. Без нее он не представлял своей жизни.       Но мать только раздраженно зашипела, застигнутая врасплох его внезапным появлением и столь откровенным проявлением скопившихся и перелившихся через край дозволенного эмоций. Она скользнула рукой по его волосам, что могло бы быть жестом ласки и проявлением нежности, но только для того, чтобы в конце концов больно сжать пальцы на его плече и бесцеремонно заставить отстраниться от себя.       — Я надеялась, ты наконец помер, — только и вздохнула устало она. Джек ничего не сказал и не сделал — слепо продолжал пытаться посильнее прижаться к ней, будто бы он и не слышал этих слов.       — Твой мальчик? — раздался за спиной уже знакомый Джеку голос незнакомца.       Мать ничего не ответила, недоверчиво глядя на странного собеседника со скрещенными на груди руками.       — Не хочешь потолковать немного? — не прекратил попыток разговорить ее мужчина.       — Мое время не бесплатно, — осклабилась мать. Женщина, до сих пор непринужденно беседовавшая с ней, отшатнулась от нее, как от прокаженной.       Он порылся в карманах и с пренебрежением подкинул ей серебряный трехпенсовик. Убедившись с видом настоящего профессионала в его подлинности, она кивнула головой в сторону, словно приглашая уединиться от посторонних глаз, предварительно совершенно беспардонно и грубо отстранив от себя все еще пытающегося прижаться к ней, подобно новорожденному котенку, Джека.       Беседовавшая с матерью женщина почему-то назвала его бедным дитятей, всучила ему пакетик леденцов в руку, пока никто не видел, и накрыла своей шалью. Дождь стремительно усиливался, размывая и так зыбкие в пепельной дымке очертания людей и зданий.       «Уш-ш-шла-а-а…»       Джека вдруг задела тревожная мысль откуда-то из самых глубин разума, что мать бросила его в очередной раз. Та часто могла исчезнуть без всякого предупреждения и объяснения.       «Брос-сила-а-а…»       Джек встрепенулся, судорожно повернулся, чтобы найти в толпе пропавшую мать. Она была рядом. Тот мужчина что-то говорил матери, а та словно была совсем в разговоре не заинтересована, только изредка кивала или мотала головой. Наконец они закончили, и незнакомец посмотрел на него, жестом подзывая к себе. Мать оставалась неподвижной, как отлитая из холодного металла статуя.       — Ну, Джек, — мужчина доброжелательно улыбнулся ему, — считай, ты сегодня заново родился.       Что это значило, Джек так и не понял. Он вопросительно посмотрел на мать, надеясь, но не ожидая получить разъяснений, но та даже не смотрела на него, словно вид тлеющей сигареты интересовал ее куда больше собственного сына.       — Как тебя зовут, кстати?       — Так я тебе и скажу, — огрызнулась вдруг на него мать. — Моя подружка однажды продала своего выродка, а «благодарные» покупатели взамен сдали ее хреновым бобби. Если бы я хотела угодить в тюрьму — выбрала бы путь проще.       Джек подумал, что и сам не знал, как на самом деле звали его мать. Каждый раз в новом месте она представлялась новым именем.       Мужчина высказал что-то нелестное о количестве подобных ей людей с такими же именами. Она все равно оставалась непреклонной.       — Меня зовут Джейкоб, — зачем-то представился незнакомец, глядя то на нее, то на Джека. — Если вдруг надумаешь…       — Я не надумаю! — запальчиво оборвала мать его, не дав закончить и предложения. — И ничего знать не хочу. Хватит уже пустой болтовни. Покончим с этим поскорее.       Взгляд Джейкоба остекленел и потяжелел. Он с самого начала не скрывал своего отношения к ней, но сейчас его откровенность переходила все возможные границы.       — Как хочешь, — голос выдал Джейкоба, прозвучав уязвленно, хотя тот очевидно пытался казаться равнодушным.       Он запустил руку под борт плаща и вытащил ее, держа не особо внушительную пачку помятых бумажек. Мать нетерпеливо протянула руку ему в ответ, будто бы переживала, что тот может передумать и она что-то упустит. Когда же она тщательно пересчитала все купюры, словно проводила сделку не на одну тысячу фунтов, вид у нее сделался такой пренебрежительный и от того отвратительный, будто бы она делала Джейкобу огромное одолжение. Тот с явным трудом удерживался от комментариев.       — Ты ничего не скажешь напоследок? — с упреком спросил он, когда та закончила. Мать поджала губы, тщательно запрятывая выручку под вырезом не слишком скромной блузки, поближе к сердцу.       Джеку показалось на мгновение, будто бы в ее глазах мелькнула смесь жалости и скорбного сочувствия, неизгладимой вины и раскаяния. Но уже секунду спустя, сморгнув эту пелену какого-то призрачного наваждения, она привычно усмехнулась, поднося сигарету к искривленным губам.       — Это уже не моя забота, — резко ответила она Джейкобу, не бросив на Джека даже мимолетного взгляда. Джек очень хотел, чтобы она снова на него посмотрела, хотя бы мельком.       Джейкоб лишь вздохнул и подкинул ей еще одну серебряную монетку. Какое-то время она колебалась, крутя между пальцев круглый шиллинг и задумчиво смотря то на него, то куда-то в сторону, но никак не на Джека. Наконец, она тяжело вздохнула, словно очнулась от долгого и неприятного сна, и, спрятав шиллинг в карман и бросив окурок под ноги, посмотрела на Джека. От ее взгляда у него по спине побежали мурашки.       И она долго-долго просто молча смотрела на него, что было куда красноречивее любых слов. Пожалуй, впервые в жизни она уделяла все свое внимание ему одному. Мать начала было что-то говорить, но резко осеклась, задумчиво кивнула каким-то мыслям в своей голове и, в очередной раз вздохнув, выпрямилась, развернулась и без промедлений ушла, не оборачиваясь.       И больше никогда не вернулась.       Джек хотел было кинуться за ней, но Джейкоб остановил его, легонько придержав за плечо. Совсем не так, как делала обычно мать. Ему совсем не нужно было прилагать сил.       Почувствовав это, Джек не стал сопротивляться, хотя ужасно хотел. Правду сказать, ему было глубоко наплевать, о чем там они договорились с матерью, даже не спросив его мнения. Только из-за этого он мог бы с чистой совестью пренебречь всем, на что там его променяли. К тому же мать никогда ни о чем не спрашивала его, и с ранних лет он привык выбирать.       Но он не стал, провожая совершенно пустым взглядом удаляющийся все сильнее и сильнее размытый туманом и дождем силуэт. Когда Джейкоб снова аккуратно, словно боясь спугнуть, тронул его за плечо, Джек заметил, что дождь уже давно закончился. Все это время его глаза застилал вовсе не он.       Почерневший кривой фасад здания угрожающе нависал над ним, грозясь вот-вот обрушиться и погрести под своими обломками. Будто бы Джек уже не был погребен под ними.       До конца дороги он так и не проронил ни слова. Джейкоб не пытался с ним говорить.

***

      Джейкоб привел его домой. Домой. У Джека за всю его короткую жизнь ни разу не было настоящего дома. И пусть этот дом был тщательно скрыт за невзрачными покосившимися старыми кирпичными стенами на юге Шордича, он все равно был во много раз лучше любого пристанища, в котором Джеку приходилось жить с матерью. Что угодно было в разы лучше той жизни.       Джек стоял на пороге новой неизвестной жизни, вот-вот готовясь войти в нее, сделав шаг за дверь, но ничего не давалось ему так просто. Дверь открылась, имея все шансы сшибить маленького и незаметного Джека с порога, если бы Джейкоб вовремя не придержал ее. За дверью стояла, протирая глаза, молодая женщина. Она была невыспавшаяся и, видимо, от того немного взъевшаяся. В любом случае, вид переминающегося с ноги на ногу Джека ее нисколько не впечатлил и не разжалобил. Она только брезгливо поморщилась, словно увидела на пороге таракана.       — Это что?       — Это Джек.       Она кивнула, будто бы этот ответ хоть как-то прояснил дело, но впускать их не спешила.       — Пусть Джек возвращается туда, откуда появился. А ты пшел на фабрику, или где ты там работаешь, не то будешь искать себе новую ночлежку.       — Хелен…       — Я не хочу сидеть в этой помойке без гроша в кармане! Вперед!       Джейкоб раздраженно вздохнул, пытаясь все же открыть дверь, но желание Хелен не сидеть в этой помойке без гроша в кармане и вправду оказалось столь сильным, что та поддалась ему далеко не с первого раза и то только после пары довольно емких ругательств. Побежденная и задетая, Хелен бросила в ответ колкость еще похлеще, и театрально развернулась. Джейкоб проигнорировал ее, обратив все свое внимания на Джека.       Кроме Хелен внутри людей не было, но Джек не с первого взгляда заметил в углу подобие колыбели с спящим младенцем. Сама же комната была маленькая, слишком тесная для троих и уж тем более для четверых, но при этом такая приятная и уютная. Камин и до смешного маленький квадратный стол были единственными удобствами не первой необходимости, которые могли позволить себе представители рабочего класса, живущие в подобной разваливающейся лачуге с черным от плесени потолком. Все немногочисленные пожитки семейства были напичканы по деревянным ящикам.       Когда Джек снял ботинки, Джейкоб снова выругался. Ботинки были на несколько размеров меньше нужного. Слишком легкой для этой погоды одежде он уже не удивлялся.       Джейкоб усадил его отогреваться перед камином, предварительно подкинув в огонь дров и недовольно напомнив Хелен, что это была ее задача. Хелен сделала вид, что ничего не услышала, чтобы меньше минуты спустя с издевкой прокомментировать их внешний вид. Джек взглянул на Джейкоба и только сейчас подумал, что он сам, должно быть, тоже весь перемазан копотью.       Ему хотелось с остервенением отмыться от всей этой грязи, что так крепко пристала к нему за долгое время бесцельных скитаний, ведь Джек даже не помнил, когда умывался в последний раз не в сточной канаве, вода из которой была не лучше помоев, не говоря уже о том, чтобы мать отводила его хоть бы в захудалую баню. Липкая вязкая грязь давно просочилась сквозь кожу глубоко внутрь, и никакие водные процедуры уже не были в состоянии вымыть ее до конца.       Пока вода грелась в чайнике над камином, Джейкоб чем-то тихо шуршал сзади. Джек вздрогнул от того, как пальцы Хелен вцепились в его плечо. Как крепко и больно — знакомо. Не отличить от хватки матери.       — Послушай меня, мелкий засранец, — зашипела Хелен. Джека пугал не столько угрожающий тон, а сколько он был похож на интонацию матери. — У меня нет никакого желания возиться с тобой, так что…       — Хелен!       Застигнутая врасплох, она осеклась, но все равно ничуть не ослабила хватки, не бросилась делать вид, мол, происходящее было совсем не тем, чем могло показаться, напротив, она еще сильнее сжала его плечо, что Джека аж перекосило от боли, и вызывающе посмотрела на Джейкоба, словно спрашивая, что тот ей сделает. Джейкоб ничего не сделал, и тогда она, упиваясь безнаказанностью, отпустила его. Джек потер плечо.       — Сам разбирайся с ним.       Так он и сделал. Джейкоб позаботился о нем лучше, чем Джек только мог себе представить. Больше, чем ему казалось, было вообще возможным. Никогда еще Джеку не доводилось чувствовать себя таким нужным и значимым. Он и понятия не имел, что такая забота могла существовать.       Пока Джейкоб кружил вокруг него, Хелен с видом мученицы потерла лоб костяшками пальцев.       — Так ты не пойдешь сегодня никуда? — уточнила очевидное она не чтобы убедиться, а чтобы уязвить лишний раз. Джейкоб, видимо, уже давно привыкнув к такому, только молча кивнул. — Тебя за прогулы по головке никто не погладит, потеряешь работу, что делать все будем?       — Найду новую, — коротко отмахнулся он, а потом усмехнулся. — Что, никак не терпится избавиться от меня?       Хелен усмехнулась в ответ:       — Ага. Вот надеялась отоспаться наконец в твое отсутствие. А то с тобой и вздохнуть невозможно — все смотришь осуждающе исподлобья и что-то ворчливо бубнишь. Даже моя гувернантка была веселее, а ведь она была немкой.       — Ясно, чем ты тут занимаешься днями напролет.       — Да уж, выбор развлечений скудный.       Джейкоб сдержал порыв съязвить, только лишь поджал губы, в немой мольбе возводя глаза к небу.       Еще было совсем раннее утро, так что Хелен вернулась в постель, из которой ее так вероломно вырвали, в очередной раз заявив, что лучше бы Джейкобу с Джеком ее не тревожить. Однако, наплевав на все ее предупреждения, Джейкоб уложил его рядом с собой, укрыв одеялом и прижав к теплому боку.       — Джейкоб, я не.!       — Помолчи! — рыкнул он на нее так, чтобы у Хелен отпало всякое желание возникать снова. Вложив в свой вздох все обуревающие ее эмоции, она демонстративно отвернулась к стене и натянула на себя добрую часть одеяла.       Джек зевнул. Он плохо спал всю ночь, а подушка была такой неописуемо мягкой, и одеяло казалось таким невыразимо тяжелым. Вдобавок на него вдруг резко накатила такая усталость, что сопротивляться ей не было ни сил, ни желания. Ему хотелось полностью раствориться в этом моменте.       — Спи, малыш, — Джейкоб погладил его по волосам. — Все будет хорошо.       Почему-то Джеку показалось, что тот говорил правду. Он не был больше один.       Наконец, он попал в тепло.

***

      Несколько часов спустя, когда солнце уже давно взошло где-то за плотным слоем понурых облаков, Джейкоб, прихватив из заначки под матрасом несколько банкнот, пока Хелен была занята какими-то утренними туалетами и не могла этого видеть, взял Джека с собой на улицу.       По дороге Джек невольно искал взглядом в толпе знакомую фигуру. Ему слишком часто приходилось делать это, чтобы в момент с легкостью отказаться от старой привычки.       Джейкоб привел его к какому-то зданию на пересечении улиц. На витрине яркими большими красными буквами было написано что-то увлекающее, как подумал Джек. Заметив, как тот бездумно пялился на витиеватые слова, Джейкоб усмехнулся.       — Как-нибудь научу тебя читать, — сказал он, потрепав Джека по чистым мягким волосам, — и писать. Лишним не будет. Ну, пойдем.       Джейкоб распахнул перед ним дверь. Первые несколько секунд ошеломленный Джек не мог поверить своим глазам: они пришли в магазин! В настоящий магазин, где продавалась совершенно новая, никем не ношенная до этого одежда. С большим трудом он сдержал себя и поборол любопытство с интересом кинуться все рассматривать — в таком месте он был впервые. Привычка не соваться никуда вперед засела в нем слишком глубоко.       Здесь и еще в других местах они накупили всего, чего только могли и что только могло Джеку понадобиться. Джейкоб сказал, что он и так работает слишком много, так что они могут позволить себе немного транжирства. Пусть Джек и не понял, что тот имел в виду, не согласиться с ним он не мог. Под конец дня, когда Джейкоб вывернул карманы, там не осталось ни пенса. Зато руки у них были заняты у обоих.       В доме Джейкоб обустроил ему свой отдельный угол, к откровенному неудовольствию Хелен, которая вечно жаловалась на головную боль и отвратительные условия жизни. Она не знала по-настоящему отвратительных условий жизни. Эта маленькая, тесная даже для четырехлетнего ребенка квартирка казалась Джеку дворцом со всеми удобствами, которые можно только себе представить. Хотя, может, это просто Джек не знал по-настоящему хороших условий жизни.       В любом случае, за время, что он здесь провел, Хелен только и делала, что вечно ворчала и бросала на него мрачные взгляды, когда разговор заходил о Джеке, а заходил он о нем постоянно, потому что Джейкоб никак не мог перестать говорить о новом члене их семьи. Хелен каждый раз перекашивало от подобных слов.       Присутствие Джейкоба придавало ему сил и какой-то небольшой, но уверенности. Когда тот был рядом, Хелен все-таки сдерживала свою неприязнь по отношению к свалившемуся им на голову совсем не вовремя приемышу. Но Джеку было страшно представить, что Хелен может сделать с ним, когда Джейкоб уйдет работать.       В действительности же все произошло совсем иначе, чем он уже успел напридумывать: Хелен просто принялась игнорировать его с завидным успехом, опыт-то у нее в том был большой. Когда ребенок пытался несколько раз за день привлечь ее внимание плачем и криками, в подавляющем большинстве случаев она лишь так страдальчески вздыхала, словно ей предстояло позаботиться о сотне таких же младенцев, и, закатив глаза, невозмутимо продолжала заниматься своими делами. Джек не был уверен, что «дело» было подходящим словом, описывающим столь бессмысленные занятия Хелен.       Несколько часов спустя он сам уже не выдержал. Оставив своего зайца в компании свежевыструганной Джейкобом деревянной лошадки, он решительно направился разбираться.       Джек еще помнил эти противные состояния, когда ему приходилось голодать днями напролет. От такого было невозможно не плакать, пусть ему и превосходно удавалось. Благо, он еще не до конца забыл, какова была его прошлая менее удачливая жизнь.       Когда Джек обернулся, чтобы посмотреть на Хелен, та, на удивление, наблюдала за ним поверх книги и даже не пыталась сделать вид, будто бы его дальнейшие действия ее не интересовали.       Джек помнил, как Джейкоб перед уходом просил ее «в кои-то веки сделать хоть что-нибудь на ужин». Уже смеркалось, но ужином в этом доме и не пахло. Он сам давно был голоден, но не рисковал попросить Хелен хоть о чем-нибудь, не говоря уже о том, чтобы самому отправиться на поиски еды. Не хватало еще разозлить ее. Джек давно научился не высовываться лишний раз, чтобы не нервировать мать. Сейчас словно ничего не поменялось.       — Она хочет есть.       — Да что ты, — фыркнула Хелен, закрывая книгу с громким хлопком, от которого у Джека по спине пробежались мурашки.       Она не обратила внимания даже на то, что он заговорил впервые за несколько дней.       Со временем все постепенно наладилось и стало еще лучше, чем Джек изначально подумал. Только по ночам его все чаще мучили кошмары. Теперь почти каждый раз, стоило Джеку прикрыть глаза, к нему тянулись со всех сторон черные рябые тени. Их было намного больше, чем обычно, и хватали они куда крепче, и тащили они куда-то, где было очень, очень страшно.       Джек пытался храбриться, чтобы не доставлять лишних неудобств, но это было слишком страшно. Раз за разом он просыпался ночью в слезах не в силах успокоиться самостоятельно. И Джейкоб каждый раз неизменно говорил, что все это закончилось и никогда больше не повторится. Джек знал, что тот не стал бы ему лгать, но все равно не верил. Вера не была первым, что он потерял в этой жизни, он просто никогда ее не обретал.       Потом Джек часто задумывался, знай Джейкоб, к чему приведет его доброта, поступил бы он в тот день точно так же?