Раскаяние

Никогда ещё Кенай не ощущал такого давящего ощущения собственной никчёмности. Вина сжирала его внутренности, будто оголодавший койот. Она гнала его прочь от милых медвежьих посиделок, всё дальше и дальше в тёмный холодный лес. Острые ветви кустарников с силой били по носу, впивались в клочковатую шерсть, расцарапывали кожу до крови, но Кенай не обращал внимания на физическую боль. Чувство полного и непреодолимого раскаяния сводило его с ума. Словно обезумевший, он метался от дерева к дереву, но ничто не помогало утихомирить зуд вины перед Кодой, в одночасье осиротевшим по его вине. Если бы он знал… Если бы хоть на мгновение задумался… Но он был слишком глуп и самонадеян. Он не ценил жизнь зверя и считал, что лишь его вина в том, что рыба показалась ему предпочтительнее ягод. Ах, если бы он закрепил корзину получше!.. Если бы он послушался братьев и не стал мстить зверю!.. Но ничего уже нельзя было изменить. Грузные шаги раздались совсем близко, и Кенай, ничего не соображая, развернулся. Его влажный нос уткнулся в пропахшую лососем пышную шкуру Тога, а мощная лапа надавила на загривок. — Странный ты медведь, дружище, — прогудел крупный зверь, удерживая его в захвате. — Ну, ну, угомонись-ка! Ты так всю живность за кучу заячьих прыжков распугаешь. Кенай встал и уткнулся мордой в чужую шерсть. Бесконечная вина за содеянное вновь напомнила ему о том, кто он был — глупый подросток, испортивший столько жизней… Может, ему было бы лучше погибнуть под когтями медведицы. — Мне больно… так больно… — задыхаясь, прохныкал он, и Тог, раскатисто заохав, сильнее сжал его в своих мощных объятиях. — Духи, что же я наделал… — Вижу, рассказ малыша Коды и на тебя подействовал. — Тог вздохнул. — Многие из наших пали от лап монстров. То, что видел Кода — не твоя вина. Вы познакомились позже, ты не мог избавить его от этих воспоминаний. — Мог! Духи, ещё как мог! — невнятный голос Кеная почти полностью перешёл в рыдания, и Тог сочувственно дёрнул ухом. Уже второй медвежонок за этот сезон оказался травмированным встречами с монстрами, и всё, что он мог — это выслушать его и попытаться поддержать. — Расскажи мне, — тихо произнёс он, облизав взмокший затылок Кеная. — В чём бы ты ни был виновен, Кенай, клянусь духами — я выслушаю тебя. Но он не был готов к тому, что услышал. Не был готов к этому и Кода, что схоронился в заснеженных кустах. Кенай всё говорил, и говорил, и говорил. Его голос был тих и неровен, и Тог задержал дыхание, боясь пропустить хоть слово. Ведь то, что говорил этот молодой медведь, было воистину удивительно и ужасно. — Я… Я убил её! — буквально волком выл Кенай, и в голосе его было столько горечи и запоздалого сожаления, что Тог не сомневался — он говорил чистую правду. — Я просто чудовище! Это я убил мать Коды. Заколол её, прямо на скале предков. Они наказали меня, превратив в медведя, и я не понимал суть их наказания. Думал, что они хотят, чтобы я почувствовал, каково это — когда за тобой охотятся. Но нет! Наказание было не в этом… Я… Я встретил того, чью жизнь сломал. Он меня починил, а я… я причинил ему только боль! Тог слегка отодвинулся и окинул Кеная растерянным взглядом. Медвежий подросток смотрел на него с полным отчаянием, и было в его глазах что-то… человечье. Что-то, что подсказало Тогу — он и правда был человеком в звериной шкуре. — Ты убил её, — тихо подытожил он. — Да, — тихо произнёс Кенай. Он не сдвинулся ни на миллиметр, и так и сидел, понурив голову, более не решаясь заглянуть в чужую морду. Тог почесал затылок. На этот счёт у него не было никаких заранее приготовленных успокоительных речей. Но они и не понадобились, ведь в этот момент кусты затрещали, и из них медленно выполз ещё один свидетель человеческого раскаяния. Кода двигался медленно и неуверенно, настороженно глядя на Кеная. От обычной болтливости и веселья не осталось и следа. Тог глухо выдохнул и сделал шаг назад, хоть медвежонок и не обращал на него внимание. Круглые тёмные глаза, не отрываясь, разглядывали Кеная, да так внимательно, что превращённый человек съёжился. — Это правда? — Кода остановился в нескольких шагах от друга и пристально вгляделся в обратившиеся на него глаза. Кенай кивнул — горло его до сих пор душили спазмы, и он не был уверен, что смог бы разомкнуть губы, чтобы произнести страшное слово. Глядеть на то, как тускнели обычно жизнерадостные глаза, было физически больно. Грудь сдавило, и очередное «Прости» застряло внутри, не решившись разорвать собою тишину заснеженного леса. Нужно ли было Коде это «прости»? Его мама ушла к предкам, и он больше ничего не мог поделать, чтобы что-то изменить. Бедный медвежонок остался один, и родной тёплый мех больше никогда его не обовьёт, а знакомый родной запах не коснётся ноздрей. Кода сделал шаг. Кенай был готов к его побегу. Медвежонок прошёл трудный путь, надеясь воссоединиться с той, кого любил, но все его надежды были вмиг превращены в пойманного лосося. Этого же хватало для того, чтобы возненавидеть. Но почему тогда в тёмных глазах, помимо боли, не было того, чего он ждал? «Символ любви», — когда-то сказала Танана, протягивая ему талисман. Тогда он фыркал и недоумевал — как медведь, этот рыбий вор, мог быть любовным? Очевидно, такое чувство не про него! Но вот прошло время — и звериный облик показал Кенаю, как же он ошибался. Медведи умели дружить и любить. Они имели семью и дорожили ею. Они были не хуже людей. В чём-то даже лучше. Как минимум два медведя знали, что он человек, и не пытались убить его. Напротив — смотря на убийцу матери и, вероятно, подруги, оба зверя излучали какую-то подозрительную жалость. Она не была презрительной, ненавистной или какой другой негативной. Эта жалость была искренней и неожиданно милосердной. Кода слегка наклонил лобастую голову набок. — Ты сожалеешь, — произнёс он тихо. Кенай слышал, как хрустел под детскими коготками снег, когда медвежонок медленно, неуверенно приближался. — Ты правда сожалеешь о том, что сделал. Кенай снова кивнул. Из горла Коды вырывались неожиданно серьёзные слова, и Кенай вновь ощутил себя плохим и испорченным, ведь он только что заставил Коду повзрослеть. Кода сел вплотную спиной к нему и запрокинул морду, прижавшись к его тёплому меху. — Ты сделал плохо, Кенай, — прямо заметил он, и в сердце Кеная вновь вонзилась сотня ледяных стрел, заставив сжаться от боли. Он прикрыл глаза, задыхаясь от стыда, и не сразу услышал, как медвежонок тихо добавил: — Но ты понял, что сделал, и поэтому я тебя прощаю. — Что? — прошептал Кенай, едва шевеля губами. Кода потёрся об его мех. — Монстр убил мою маму, — сказал он. — Ты не монстр, Кенай. Монстр бы не плакал, вспоминая убийство. Думаю, мама знала, чему хотела научить тебя. Поэтому ты теперь мой брат-медведь. Тог сел на мягкую задницу и задумчиво слизал с ближайшего куста несколько последних, побитых морозом, ягод. Два медвежонка обнимались, даря друг другу неловкую поддержку, и старый медведь чувствовал, что это ещё не конец испытания, что духи приготовили для одного из них. Он не знал, откуда взялось это чувство, но был уверен в нём так же сильно, как и в наличии ягод во рту.