Падение Башни

В преддверии осени городские рынки становятся более суетливы: Джунхи пробирается через толпу, то и дело болезненно сталкиваясь с прохожими плечами. Его ноги болят от того, сколько раз по ним уже потоптались, но яростно морщась, он пытается протиснуться к палатке дяди Джона, дабы отдать заказ на поставку хлеба. — Смотри куда прешь! — рявкает мужской голос, и не разберешь, кому он был обращен, но Джунхи предусмотрительно ускоряется. — Прошу прощения, — беззвучно бормочет он сухими губами, и сжимает мешок с серебряниками сильнее, дабы унять металлический звон. Деревянная палатка дяди Джона ничем не выделяется на торговой улице: старик никогда не заморачивался над громкой вывеской или привлекательным дизайном, несмотря на то что хлебом здесь торговал не только он. «Уж кто, а я никогда не останусь без денег, насколько бы не понизил цены прожира Томсон» — звонко хохотал он, совершенно не смысля в законах конкуренции. — Дядя! — выкрикнул Джунхи, пытаясь перекрыть рыночный гам. — Дядюшка Джон! Дядюшка Джон ему не внемлил, вручая мешок с буханкой хлеба какой-то леди, параллельно крича на детей, попытавшихся незаметно умыкнуть еду с прилавка. Зато Джунхи заприметила хозяюшка Зина. — Сынок! — улыбнулась она, рукой подзывая зайти за стойку, — сюда-сюда. Тебя давно не было видно. Несмотря на то, что семья дяди Джона были заурядными торговцами, которые не могли похвастаться деньгами, Зина была упитанной женщиной, которой могла быть только хозяйка лавки со съестным. — В церкви сейчас не хватает рук, никак не мог найти время, чтобы вас навестить, — улыбнулся Джунхи и терпеливо ждал, пока Зина перестанет трогать его щеки и причитать. Несмотря на свой возраст, Джунхи имел юное и миловидное лицо, из-за чего сироты в церкви часто дразнили его девчонкой. Однако эта самая девичья невинность помогала очаровывать женщин в возрасте и сыскать у них снисхождения. — Но я по делу, — не выдержал Джунхи, и начал доставать мешочек. — Да понятно, что по делу! — махнула рукой Зина и отвернулась, — Джон, ты смотри, кто к нам пришел! — Ты не видишь, я занят? — заорал дядюшка в ответ, пересчитывая мелочь в потной руке. Его плешь блестела от духоты августа, несмотря на то, что он находился в тени. — Бессовестный старик, — выругалась Зина себе под нос, и уперла руки в бока. Она тяжко вздохнула секундой позже, отмахнулась от покупателя, тянущего в ее сторону монетки через весь прилавок, и повернулась к Джунхи. — Чего надобно? Парень натянуто улыбнулся. — Пастор желает сделать заказ на четыре последующих месяца. Двадцать буханок черного в неделю, забирать будем самостоятельно, — он передал потрепанный увесистый мешочек хозяюшке, подозрительно поглядывающий исподлобья. — Украл? Или же спонсоры нашлись? — Бог услышал молитвы своих рабов, и прихожане в этом месяце отплатили тем же. — Ага, как же, — влажно фыркнула Зина, и начала пересчитывать монеты. — У твоего Бога своеобразное чувство юмора, — пробубнила она, рассеянно кивнув в сторону новостного стенда. — На все воля Создателя, — уклончиво кивнул Джунхи и стал ждать. Зина отсчитывала деньги медленно и скрупулезно, со скрежетом передвигая их в сторону на деревянной стойке. Джунхи рассеянно глядел в сторону доски с прикрепленными бумажными объявлениями. Разыскиваемые преступники, указы президента, помещенные в защитные рамы с позолотой, объявление о пропаже кота, премьера постановки «Чайка» с восходящей звездой театра под псевдонимом Адам в главной роли. И черно-белый постер, который должен был затеряться среди бумажек, клееных поверх друг друга, однако привлекал больше всего внимания. Какие-то дети пытались подпрыгнуть и ухватиться за вывеску, чтобы посмотреть поближе, но мужчина в фартуке кузнеца дал им всем подзатыльники, и сунув кулак каждому из сорванцов под нос, прогнал. Как только дети оборванцы скрылись, купец повернулся к постеру. Он изучал содержимое в течение пяти секунд, после чего сплюнул себе под ноги и пошел дальше. Пастор всегда срывал объявления с печатью Башни со всех стен домов, находящихся в непосредственной близости от церкви, и запрещал читать их служащим, дабы не позволить дьявольским языкам завладеть их думами, но человек существо низшее, а потому его избитые ручонки всегда тянутся к соблазну и всему запретному. — Возможно тебе придется занести 10 серебряников чуть позже, — хозяюшка Зина одним движением руки стряхнула деньги со стойки обратно в мешочек, — зима обещает быть холодной, зерно может подорожать. — Я передам, — кивнул Джунхи. — Спасибо большое. — Скажешь тоже, — всплеснула руками хозяюшка Зина, — а теперь сгинь с глаз моих, невоспитанный ребенок. Только попробуй снова исчезнуть на такое время, — вопреки своим словам, женщина снова схватила Джунхи на щеки, и он сдерживался, чтобы не сморщиться от ощущения потных ладоней на своем лице и довольного, красного лица тетушки перед ним. — Хорошего вам дня, — кивнул он, и только его отпустили, как можно быстрее затерялся в толпе. Джунхи брезгливо тер свое лицо рукавом рубашки, его челюсть болела от раздражения. В этом котле с потными людьми, с бумажками Башни, призывающими делать ставки, с пьяницами, развалившимися под тенями козырьков, с грязными детьми, просящих милостыню, он чувствовал себя таким же нечистым. Ему хотелось выть от стыда за людей вокруг него и одновременно хотелось их всех спасти. — Эй, красавчик, хочешь подзаработать? — услышал он свист, а после раздавшийся коллективный гогот. Дорога до церкви проходит через два квартала, пропитанных грехом. Где-то за этой осыпающейся черепицей располагаются стеклянные небоскребы, а среди них, как упавшая с неба, возвышается Башня. Самая высокая точка города, ближайшая к Богу ступень, на которую всходил смертный, находится в пристанище еретиков. «Мечник Итто из фракции "Банда Крипс" выступит против лучницы Абхилаша из фракции "Туги". Делайте ставки!» Джунхи потянулся, чтобы оторвать объявление со стены, но в последний момент сдержался. Родители никогда не объясняли ему, каким местом приходится Башня и почему она так важна; они избегали эту тему так же, как разговор о смерти, потому что это невозможно объяснить ребенку. Джунхи понял это самостоятельно, когда в одну ночь дом семьи Ришард на их улице загорелся. Все что он знал о Ришардах, это то, что у них двое детей, и когда он был совсем юным, то любил играть с младшей дочерью по имени Мария. Иногда их отец буянил на улице, потому что был не прочь приложиться к бутылке лишний раз, но дом Джунхи был достаточно далеко, чтобы не слышать большую часть брани. Потом случился пожар, и родители взяли Джунхи с собой, когда пошли помогать его тушить, опасаясь, что огонь может распространиться, пока он будет дома один. Пожарные службы в тот день не приехали, и соседи лезли в огонь, чтобы спасти остатки имущества Ришардов и найти членов семьи, потому что языки пламени не тушились водой. Зато через два часа приехала служба, которой нет названия. Пастор предпочитает ехидно называть их инквизиторами. Их не заботила гарь, оседающая в легких бедняков района, вместо этого они пошли в догорающий дом с обваленными деревянными половицами второго этажа и полностью покосившимся каркасом, и вытащили оттуда брыкающуюся Марию. Ее руки были покрыты золой, ее лицо расчерчивали темные разводы от слез, а кудрявые волосы были волосы уродливо обожжены. Мария визжала, как одержимая, пока ее связывали и помещали в повозку. Следом вынесли черные фигуры, которые Джунхи не мог полностью разглядеть — он лишь чувствовал тошнотворный запах жаренного мяса, паленой резины и, почему-то, мочи. По официальной версии, когда глава четы Ришард в очередной раз напился и пошел бить жену, у юной Марии случился всплеск, в результате чего она сожгла отца и мать. Никто из соседей не знал, где был старший сын, но впоследствии он так и не объявился, а тела в истлевшем доме не было. После этого родителям пришлось объяснить. Всплески случаются у людей разных возрастов, хотя тенденция показывает, что подростки подвергаются такому чаще. Они могут быть безопасными, а могут — разрушительными, как сейчас. Всплеском именуют взрыв инородной материи, обладающей корпускулярным свойством, в результате чего атомы распадаются на момент реакции, и формируются снова при ее окончании. Этой материи дали название воид, так как для ее формирования на миллисекунды необходимо создать вакуум на земном пространстве. Воид может принимать любую форму: созидательную, стихийную, регенерационную и психотропную, в зависимости от создателя. Джунхи тогда не ничего не понимал, но в его голову плотно засели слова матери. — Тебе может показаться, что это проклятье, — ее лицо все еще было черным из-за сажи, а от одежды исходила смердящая вонь горелого. Джунхи уже не помнит лица мамы, но ему запомнились густые брови, которые хмурились настолько сильно, что почти сходились в одну линию, — но на самом деле это благословление вселенной. Избранным посылают дар воида, и после этого их отправляют в Башню, где претенденты развивают свою способность до максимума. Когда воид достигнет максимальной точки резонации с окружающей средой: настолько, чтобы разрывать целые пространства и соединять их заново, это будет знаменованием рождения нового Бога. Джунхи плакал, потому что плакали люди вокруг и чужой страх залез ему под кожу. Мама растирала его руки своими теплыми ладонями. — Мария… это бедное дитя пережило трагедию, но чтобы что-то получить, нужно отдать что-то взамен. Она окажется в месте среди таких же избранных и однажды мы увидим ее на пьедестале. Излишне говорить, что Марию они больше не увидели. Листовки Башни всегда были вокруг, но только после этого Джунхи начал их замечать: на плакатах были фотографии почетных избранных Башни. Регулярно проводились посмертные дуэли на арене, куда допускались зрители любого достатка: это было для них что собачьи бои. Стрессовая ситуация, в которой ты ставишь свою жизнь на кон, по общим убеждениям должна способствовать развитию воида, но в действительности люди давно позабыли про этот миф. Более никого не интересовало появление башни и рождение нового Божества: спонсоры трансляций с арены превратили мероприятие в коммерческий проект, с существующим денежным оборотом, построенном на ставках. Иногда имена на листовках повторялись по многу раз, показывая успешность избранного, иногда мелькало лишь однажды. Но фотографии Марии не было ни на одной из распечаток. Знания Джунхи о Башне никак не влияли на его жизнь. Он видел трансляции на голографических экранах, установленных в некоторых забегаловках, и иногда в знойный день Башня откидывала высокую тень, в которой можно было спрятаться от пекла. Действительно осмыслять существование воида и Башни он начал после знакомства с Пастором Александром на утренней службе. Количество верующих резко упало после появление Башни, хотя нет единой версии о том, как она оказалась посреди города. Джунхи с детства посещал церковь с мамой, которую хоть и нельзя назвать верующей, но на каждую пасху они вместе ходили на благодатный огонь. И в один момент он начал проводить в протестантском соборе все больше и больше времени. Приходил на службы, помогал с мелкими поручениями сиротам, которых приютили в божьей обители священники, обучался грамоте, сидя перед возвышающимся над своей щуплой фигуркой крестом, и спустя много лет встретил Пастора Александра. Александр является сорокалетним мужчиной на вид, но он никогда не называл свой возраст, а Джунхи не спрашивал. Его глаза постоянно были как будто сощурены, а на угловатых скулах была неизменная щетина. Не будь он одет в колоратку, Джунхи опасался бы к нему приближаться. Несмотря на резкую наружность, голос Пастора всегда был спокойным и размеренным, будто медитация. Только изредка его язык становится жестче при упоминании Башни. — Может ли божество родиться из чужой крови? — спрашивал он, rладя на икону. — Мой создатель умылся только в своих крови и слезах, и порожден он из отваги и всепрощения. Но современный люд порочит славное имя его, и кличут великими тех, кому величие чуждо. Бог и их простит, но нашей задачей, как слуг низших, стоит исполнение того, чем Иисус не может себя опорочить. Джунхи тогда было восемнадцать, и он стоял подле Александра, пытаясь отыскать в священном изображении то, что смог разглядеть Пастор. У него не было образования, и все свое время от проводит на рынке, подрабатывая грузчиком: возвышенный слог был ему не ясен и даже Новый Завет он осилить не сумел. — Пока Иисус наблюдает за нами сверху, не имея шанса сойти с небес, мы должны прославлять имя его здесь, на Божьей земле, где мы родились и встретим свой конец. Джунхи лишь коротко соглашался, боясь открыть рот и показаться невежественным. Что-то в статной фигуре Пастора заставляло его уводить глаза в пол и виктимно заламывать руки. Когда Джунхи узнал, что Пастор Александр устраивает открытые чтения по вторникам и пятницам, то старался посещать их без перерыва, таясь на самых последних рядах из скамей. Он знакомился с детьми, проживающих на западном дворике церкви в пристройке, больше напоминающую казарму. Когда ему дозволялось войти внутрь, чтобы помочь перенести постельное белье, в нос ему бил едкий запах плесени, вызывающий слезы. Сестры учили сирот грамоте и математике, а Пастор Александр священным писаниям. Был среди служащих бывший университетский профессор с фамилией Торнеро, он любил приносить старшеньким учебники и пособия из личной коллекции, когда у кого-то проявлялись способности к естественным наукам. Жизнь была хороша, но бедна, и этой бедностью пахло все: от детских ладошек до мелочи в копилке для пожертвований. Джунхи засыпал в своем чистом доме, который достался ему после смерти родителей, и несмотря на то, что он тщательно помылся и сменил одежду, ему все равно мерещился запах плесени. Он смотрел на мансарду и до чесотки хотел в третий раз осмотреть ее на предмет протекания крыши. Несмотря на это, в том грязном помещении, за которым не могут уследить полтора десятка детей разных возрастов, Джунхи казалось, что его очищают. Ему нравились улыбки прихожан, когда они обменивались бессмысленными новостями из жизни, ему нравилась ребяческая суета, ему нравился одобрительный взгляд Пастора Александра и чуть приподнятые уголки его тонких губ. Место перед алтарем звенело тишиной, но кафоликон являл собой множество разнообразий звуков, которыми звучит жизнь. Найдя в плесневелых стенах свой новый дом, Джунхи стремился вдохнуть жизнь в свое денное одиночество, пока снова не возвращался в здание, которое было слишком большим для него одного. В котором было слишком много пустых спален, пока дети, которым при рождении не дали имен, вместе видели сны на дощатом полу. Пастор Александр протирал спинки скамей тряпкой не первой свежести, когда Джунхи вернулся. Он сразу нашел ведро с еще несколькими почерневшими тряпками, плавающих в мутной пыльной воде, и, отжав одну из них, присоединился к работе. — Следующие четыре месяца будет хлеб. Ваньку можно посылать к дяде Джону по утрам, — начал он без приветствия: Пастор никогда не здоровался и не прощался. Александр тихо промычал в ответ. — Если возникнут проблемы, обязательно скажите. — Вы не обязаны этого делать, — Александр подошел ближе, чтобы промыть тряпку. — Но мы вовек не забудем вашей доброты. По какой-то причине Пастор и остальные думали, что Джунхи тратил последний средства, которые оставили ему внезапно почившие родители, но правда была в том, что от своего наследства Джунхи не взял ни копейки. Однако, он не спешит никого переубеждать: в груди Джунхи разгорается неприличное пресыщение, когда он видит благодарность и восхищение в глазах людей, думающих, что он делит с ними весь свой кров. Лишь Пастор оставался почти равнодушным. Он даже отсчитывал Джунхи за то, что тот пытается купить искупление и видит ценность лишь в серебре, игнорируя позолоту на собственных поступках. Но в конце концов просто это принял: кто-то обучал детей, кто-то приносил сладости к ночным службам, кто-то был щедр на ласковое слово, а кто-то, кто был неграмотен и черств, мог помочь лишь деньгами. — Пустяки, — улыбнулся Джунхи, попытавшись встретиться взглядом с Пастором, но тот уже отвернулся. Воздух похолодал, солнце тягуче медленно заходило за горизонт, оставляя радужные блики сквозь витражные окна. Когда часы показали семь, Джунхи вознес короткую молитву, попрощался и направился по направлению домой. Не доходя до родной улицы ровно переулок, он свернул в узкий проход между застройками, резко меняя курс в сторону торгового района. Петляя в темных улочках, он уверенно шагал привычным маршрутом до двери с большой табличкой «НЕ ВХОДИТЬ» по центру. К букве «Д» были пририсованы гениталии, и все знали, что это сделал Скиппи, но никто ничего ему не сказал. Дверь без каких-либо замков и засовов со скрипом отворилась, и поднявшись пол пролета по лестнице, Джунхи оказался в закулисье театра «Целестия». Работники суетились, проверяя исправность реквизита, актеры хохотали о чем-то в гримерной, а хозяин театра, Диего Целестия, придирчиво осматривал замшу на обивке кресел для зрителей. Поздоровавшись со всеми на своем пути, Джунхи занял свободный стул в гримерке, на котором уже лежали два его костюма для предстоящей постановки, и растекся по сидению, позволяя себе расслабиться. Его спину неприятно тянуло после уборки, и он благодарно застонал, когда кто-то принялся массировать его плечи и шею. — Голубчик, что случилось? — запел Скиппи нарочито неприятным писклявым голосом, парадируя реплики Евы. Его маленькие ручки с удивительной силой мяли чужие мышцы, — перестаньте так волноваться, выпейте вина! Оригинальная Ева, именуемая Кристиной при рождении, неприязненно фыркнула на соседнем стуле. — Вам непременно нужно жениться! — продолжил Скиппи, задев особо болезненную точку, и с воем Джунхи вырвался из его рук. — Да прекратите вы этот цирк! — не выдержала Кристина. — Сосредоточиться невозможно. Скиппи это замечание глубоко оскорбило как бывшего клоуна, изгнанного из шапито. У циркачей всегда не вязались отношения с актерами, но несмотря на это Скиппи добровольно пошел в театр и даже оставил свой цирковой сценический псевдоним, как вызов. — Опять, опять! — назло заорал он, проходя мимо Кристины, — смерть клочьями летает в мире и то кричит на неизвестных языках, то звучит как музыка! Голос Скиппи стих за поворотом в коридор, ведущий в кафетерий и санузлы. Кристина скрипнула зубами, но промолчала, и продолжила тихим шепотом повторять свои реплики. Она могла показаться девушкой надменной и грубой, и справедливости ради, Джунхи понятия не имел, какой она себя являет за пределами этого театра вместимостью триста человек. Однако в работе она отдает себя всю без остатка. Кристина не была рождена с талантом, и ради каждой своей заслуги она сдирает свои ногти в кровь. У Джунхи не было учителя и даже самоучкой его назвать будет трудно: он просто из любопытства пошел на прослушивание в поисках любого заработка, где его приняли сначала для массовки. Чуть погодя, Диего счел его лицо достаточно привлекательным и стал давать роли с репликами, дабы завлечь зрителя красотой. Из сего можно извлечь, что Джунхи имеет представление о работе в театре лишь из наблюдений за актерами постоянного состава. Его первые репетиции были до слез неловкими, но девушка ни разу на него не срывалась за безалаберность и тупость. Его дебютом в роли первого плана была пьеса Булгакова «Адам и Ева», которая несмотря даже на нелюбовь большей части актерской группы вызвала самый настоящий ажиотаж среди публики. — Новичкам везет, — вил свой ус на указательный палец Диего с видом человека, откопавшего клад. Проходимость театра увеличилась почти в два раза по сравнению с данными прошлого года, а за Джунхи был закреплен псевдоним Адам, которым его теперь кличили коллеги и газеты. Даже несмотря на успех, никто не полагал надеяться на везучесть Джунхи, а потому его расписание было достаточно жидким. — Пока опыта не наберешься, — улыбался Целестия, вручая ему стопки текста, в которой ему отводилось лишь пара строк. Несмотря на это, выручка от Адама и Евы составила почти шесть заработных ставок от подработки грузчиком. Диего обещал, что сейчас показ слегка приостановят, чтобы потом снова запустить в преддверии новогодних праздников, и там уже все они заживут. На эти деньги Джунхи и оплачивал еду для церкви, покупки средств гигиены, одеял, редких игрушек и пишущих принадлежностей, и закупая все это у бывших работодателей, которые знали его в лицо, ему давали скидки, позволяющие даже тратить оставшуюся часть заработка на себя. — Я слышала, — Кристина придирчиво выравнивала нарисованный контур губ, приблизившись к зеркалу, — что сегодня в зале присутствует спонсор из какой-то там богатенькой ассоциации. Хозяин места себе найти не может. Учитывая, настолько Кристина стремилась пробиться в сливки, Джунхи удивился, что она не была осведомлена о спонсорах деятелей искусства, но постарался этого не показывать. — Чувствуешь? — она аккуратно приблизилась к его лицу и понизила голос. — Этот запах? — Эм, — Джунхи слегка покраснел из-за того, как серые подведенные глаза впились в него взглядом. — Новый парфюм? Девушка добродушно улыбнулась и щелкнула его по носу. — Деньги. Премией попахивает, малахольный, — она позвала гримера, чтобы ей помогли уложить волосы в упругую гульку, напичканную невидимками. — Хозяин не всем об этом сказал, чтобы состав не нервничал и не наделал ошибок по дури. Но ты постарайся сегодня, хорошо? В сегодняшней постановке Чехова «Чайка» Джунхи не отведено много реплик, но в интерпретации Целестия Медведко должен большую часть времени стоять подле Полины Андреевны, которую исполняет Кристина. Разумеется, она не хочет суеты вокруг себя на сцене. Закончив с прической Кристины, тучный мужчина с большой родинкой на кончике носа встал перед Джунхи, и начал наносить на его лицо плотный слой пудры, которая, казалось бы, треснет, если он поморщится. Когда зал начал заполняться зрителями, дыхание Джунхи сбилось. В считанные секунды до выхода на сцену его руки потряхивало. Но дрожащие пальцы переплелись с чужими, и под молчаливое подбадривание всей труппы, они отправились представлять свой талант на людской суд.

***

— Не могу поверить! — рыдал Целестия, яростно сморкаясь в салфетки, — все пропало! Все! Я увольняюсь! Они сидели в кабаке торговой улицы, которая вне зависимости от дня недели расцветала по ночам. Заведение было забито, но когда они прибыли, Целестия, находящийся на грани истерики, визжа итальянским акцентом отвоевал и других посетителей несколько столиков, чтобы они могли сдвинуть их для своей оравы. — Да полно вам, хозяин, — старался успокаивающе гладить его Эст, механик, отвечающий за динамичные декорации. — Мы ж без вас пропадем, какой уволитесь? — Позор! Мое достоинство окунули в грязь! — вой взрослого мужчины притягивал неприязненные взгляды других посетителей и хозяев кабака, беспокоившихся, что заведение вот-вот опустеет. — Ну что же вы так, — щебетала Кристина, поднося очередную салфетку к носу Целестии, и помогая ему высморкаться, — как по мне, все прошло просто замечательно. Публика была в восторге, зал был почти полон, это невиданный успех. Джунхи медленно цедил свое пиво, отводя взгляд в сторону. Он тоже считает, что сегодняшний выход был одним из лучших на его памяти. Однако, когда после апофеоза Диего подошел к серьезному мужчине в строгом выглаженном костюме, тот лишь с хмурым лицом пожал ему руку и скоро покинул театр. Отчасти, можно понять расстройство Целестии. Он был человеком больших амбиций, жадным до внимания и признания. Для него молчаливое одобрение равно плевку в лицо, но Джунхи понятия не имел, как успокаивать таких людей, а потому неловко ерзал на стуле, ожидая пока директор остынет. Он мог чувствовать, как Скиппи почти трясся на своем табурете, сдерживая порыв уничижительных шуток, накапливающихся на его языке, так как знал, что эта минутная блажь может стоить ему работы. Бородатый хозяин кабака прибавил звук телевизора, стараясь приглушить их толпу и зазвать новых посетителей, и Джунхи перевел взгляд на экран, висевший над барной стойкой. «Фаворитка сезона Юна выходит на арену уже в шестнадцатый раз, уверенно одерживая очередную победу!» На телевизоре шли нарезки с битвами на арене, транслируемые с Башни. Джунхи смотрел на юную азиатку с вызывающе розовыми волосами, которую крутили по телевизору с самых разных ракурсов, и его мозг не мог воспринимать эту девочку за убийцу. За еретика, который только публично прикончила уже 16 человек, ярко улыбаясь при этом камерам. Мелькнул кадр, на котором Юна покидает арену через каменный проход, закрывающийся громоздкой решеткой за ней. На ее руках не было ни капельки крови. «Ид возглавил фракцию "Блу Наклс" после проигрыша предыдущего главы в прошлом месяце». — Простите, — прощебетала юная дева, подошедшая к их столу, — это же вы были сегодня на сцене в Целестии? — она указала на Кристину, сверкая слегка хмельными глазами. Кристина сразу позабыла про директора, наклоняясь корпусом вперед, чтобы создать ощущение близости с незнакомкой и с выверенной улыбкой согласилась. — Все так. А вы наш сегодняшний зритель? Девушка, казалось бы, подавилась воздухом, и горячо закивала. — Я... Мне так понравилась сегодняшняя постановка… — она тихо всхлипнула, — я... простите меня, я не в своем уме, но вы заставили меня чувствовать такое… Такое предвкушение впервые за долгое время, я… Боже, простите меня, я что-то совсем расклеилась… Целестия встрепенулся и, не вытерев все еще мокрые щеки и нос, подскочил к начавшей плакать девушке. — Правда? — взревел он еще громче прежнего, — вас насколько тронул труд вашего скромного слуги? Джунхи некомфортно заерзал на своей табуретки, желая избежать общества двух пьяных рыдающих людей, которые каким-то образом нашли отдушину друг в друге. Однако другие участники труппы вздохнули с облегчением, оттого что директор больше не в их попечительстве. Пиво размывало взгляд и размягчало напряженные мышцы спины. Он некрасиво сгорбился над липким столом, не успевая отследить хотя бы одну нить из нескольких разговоров, которые затеяли коллеги вокруг него, разбившись в импровизированные кучки. Девушка и Диего завывали на заднем плане, Скиппи резко и пронзительно громко захохотал, программа на телевизоре переключилась на прогноз погоды, и посредственный ведущий вещал о сезоне дождей. В такие моменты Джунхи не чувствовал себя собой, но меньше всего ему хотелось пойти в маленькую церковь на Сент-Мери Стрит, чтобы себя там отыскать.