Тошно

Я всегда мечтал увидеть в ее глазах ту любовь, которая есть в моих. И сегодня, наконец-то, я ее увидел. Но она – не для меня...

Юра осознал весь пиздец ситуации еще в тринадцать лет. Тогда, когда сердце начинало трепетать, а щеки и уши позорно горели красным цветом, как только в зоне видимости появляется живая легенда спорта. Как там дедушка это называл? «Первая любовь»? Только он не предупреждал, что вместо какой-нибудь милой девчонки из школы, этой самой любовью станет пустоголовый Виктор, который к тому же еще и на двенадцать лет его старше. Нет, вы, блять, не понимаете. На двенадцать. Это пройдет. Мальчик просто уверен в этом. Это дурацкое восхищение, которое он испытывал, увидев Никифорова впервые. А кто не восхитится: с пяти лет на коньках, четырехкратный чемпион мира, вместе с этим прихватил золото с финалов Гран-При. Только, блять, титула Большого шлема не хватает, чтобы еще больше озолотить его имя в прессе. Хотя, казалось бы, куда еще больше? Вот Юра и восхищался. Искренне так, как это могут делать только дети: засматривался, если тренировки, редким случаем, были совмещенными, за что получал нагоняй от Якова; пытался прыгать четверные, чтобы привлечь внимание и услышать желаемую похвалу, но в итоге, опять же, слышал лишь гневные тирады тренера, который что-то говорил о том, что он еще не готов к таким сложным прыжкам. Юрий кривится, когда слышит о том, что если будет продолжать самовольничать, то его отправят тренировать растяжку. С ней у него и вправду были небольшие проблемы, которых, вообще-то, не должно было быть, но преподаватель все прощал ему, ведь он маленькая звездочка, их юная гордость. Чужая теплая ладонь, которая мягко поглаживала макушку, заставила закинуть голову назад, а взгляд удивленно раскрыться. Виктор смотрел слишком по-доброму, широко улыбаясь своей блядской улыбкой-сердечко и аккуратно гладил мальчика по светлой копне волос. — Не стоит так ругаться, Яков. Мальчик-то способный, пусть пробует, — голос у Вити с задоринкой. — Помнишь, как я в этом же возрасте тоже начал пытаться прыгать четверные? — Да, а еще отлично помню твой перелом и пропуск целого сезона, потому что ты учился не то, что заново стоять на коньках, а ходить в целом, — Фельцман фыркает и кидает на Плисецкого уничтожающий взгляд, от которого у мальчишки пальцы на ногах поджимаются. — Даже не вздумай равняться на эту бестолочь. Четвертные ты будешь прыгать, но позже, когда тело будет готово к таким нагрузкам. Юрий рассеянно кивает, смотря на удаляющегося в другой конец катка Виктора, который уже что-то обсуждал с Георгием. Если для его внимания нужно прыгать четвертные, то он будет. Будет до последнего прыгать, стараясь совершить заветные четыре оборота.

***

Очередной Чемпионат мира, но отличается он от всех просмотренных ранее на стареньком дедушкином телевизоре тем, что Юра присутствовал на нем лично. Не в качестве участника, конечно, но рвался помогать всем, чем только может: то воду Виктору подаст, то скажет, что костюм дурацкий и слишком пидорский, то едко заметит, что каскад четверной тулуп - тройной тулуп в конце не докрутил, и вообще, это позор для фигуриста такого уровня. В общем, делал все то, что только могло считаться поддержкой с его стороны. С принятием себя все еще были проблемы. Точнее, не проблемы, был пиздец. Чувства не проходили, это не было ебанным восхищением талантами. Это была ебучая любовь. Настолько ебучая, что Юра не мог заснуть допоздна, нормально откатывать программы, не упав хотя бы раз, и просто, блять, сосредоточиться на жизни. Все валилось из рук. И один хер с этими чувствами, если бы они не жили в России, где таким, как он, лица разбивают, если вообще позволяют остаться при жизни и в собственном сознании. А еще между ними все еще двенадцать лет разницы. Двенадцать, блять. Если уж не в отцы, то в дяди Никифоров уж точно мог ему годится. Но никак не второй половинкой. Ну, не второй половинкой, просто… От одной мысли становилось противно. Не то, чтобы от Виктора, просто…Юрка ведь нормальный пацан, не такой. Коридор арены был забит гостями, журналистами, где-то слышались вскрики фанаток, от чего Плисецкий кривит лицо и скучающим взглядом обводит толпу, что крутилась вокруг Виктора. Кажется, там был Кристоф – вечный друг и соперник Никифорова, несколько его знакомых, которые приходили на подобные соревнования развлечения ради, и пара смазливых фигуристочек, от вида которых у Плисецкого челюсть непроизвольно сжимается. Взгляд цепляется за мнущегося вдалеке японца, выступление которого Юрий про себя назвал «ублюдочным», и которое он так и не смог досмотреть до конца. Нет, серьезно, таких еще допускают до Чемпионата Мира? Это точно не паралимпийские игры? Вот только все ехидство испаряется в момент, как только Виктор замечает это самое недоразумение и что-то щебечет ему с милейшей улыбкой, говоря на ёбанном английском, который Юра почти что не знает, в отличии от самого Никифорова. Сердце щемит, а к горлу подкатывает неприятное чувство тошноты. Тревога медленно, но верно растекается по телу, заставляя руки деревенеть, пока ноги переставали сгибаться и нормально двигаться вперед. Виктор не может вести себя так с кем-то еще. Не может с такой добротой смотреть на этого неудачника и говорить о том, что ему нужно еще немного усердия, чтобы выйти на медаль. Это Юра кое-как понял из разговора. С каких пор Никифоров стал помогать убогим?

***

Один из немногих выходных Плисецкий проводил как всегда дома, пригрев Потю под боком и просматривая ленту инстаграма. Там же, сколько бы времени не прошло, ничего не менялось: нелепые фотографии Пхичита, бесконечное количество фото Никифорова, который любил запечатлевать всё и всех вокруг себя и смазливые селфи Милы, за которые Яков часто давал нагоняй. Но сейчас внимание привлек тот самый Кацуки, что мозолил глаза пару дней назад своим заплаканным лицом и тем, что вился вокруг Виктора. От знакомой музыки на лице появилась легкая усмешка. Слишком в себя поверил, после разговора с Никифоровым? Будет пытаться перетанцевать его? Нет, конечно, его движения не были столь плохи, возможно, это было даже лучше, чем его недавнее выступление, ведь в отличии от того, это Юра хоть смог досмотреть до конца, но вспомнив, кому на самом деле этот танец принадлежит, и как тот должен быть исполнен, парень хмыкает в голос и трет лицо ладонью. На что только этот япошка надеется?

***

На что он надеялся Плисецкий так и не знал, но видимо, блять, своего добился. С самого утра узнав от Милы о том, что Виктор, никого не предупредив, смотался в Хасецу, родину этого самого Кацуки, Юрий с остервенением запихивал вещи в чемодан, не особо заботясь об их состоянии. Ебанное чувство обиды сжирало изнутри. Неужели он правда забыл о своем обещании? Неужели так легко променял собственную карьеру, Якова и его на какого-то неудачника, который даже тройной тулуп не может прыгнуть без каких-либо проблем? Это ведь просто немыслимо, чтобы Никифоров и этот… Поджав губы, Юра выдыхает через нос и закидывает последнюю толстовку, закрывая молнию без особых проблем. Вещей он взял мало, ведь уверен, что Виктору просто нужно было вставить мозги на место, а там он уже и сам в Питер вернется. Не дурак ведь, чтобы вот так позорно завершать свою карьеру, сбежав к такому позорищу. Кинув взгляд на кота, который лежал в самом изголовье кровати, парень тяжело вздыхает, запихнув паспорт в карман куртки, что-то неразборчиво бурчит под нос и быстро набирает Миле сообщение с просьбой о том, чтобы она позаботилась о Поте во время его отъезда, и Якову пока ничего не говорила. Не хватало еще его сейчас выслушивать.

***

Шла вторая неделя пребывания Юры в Хасецу и он правда до последнего не мог понять что же такого невъебенного Виктор нашел в этом недотепе, чтобы приехать из Питера и хотеть его тренировать. Прыжки он регулярно не докручивал или банально валился с них, какой-то особой физической подготовкой тоже похвастаться не мог. Разве что харизма иногда присутствовала, и то лишь во время проката. В остальной же период Юри продолжал быть все тем же нытиком, который находился в тени своего нового тренера. У Плисецкого каждый раз челюсть судорогой сводило, когда Виктор сам себя так назвал. Тренер, блять. Единственное, что из всего этого радовало, так это источники. В этом семья Кацуки точно толк знала. Может, еще в еде, но Юра никогда этого для себя не признает. Вернувшись наконец-то домой, Плисецкий, после долгожданного душа, складывал вещи на футон. Его он, кстати, тоже недолюбливал и долго плевался, называя подобное отношение к себе скотским, но после очень даже привык, легко засыпая далеко не на привычной кровати. Горячая вода расслабляла напряженные мышцы, которые Юрий дополнительно разминал для большего эффекта. В последнее время он тренировался усерднее, чем делал это до юниорских соревнований. Все же хотелось добиться долгожданной победы и наконец-то забрать Виктора домой. Вот только тело начинало немного подводить: то ноги растирались до такого состояния, что кататься было почти невозможно, то бедро начинало ныть и мешало нормально прыгать. Серьезно, блять, такое ощущение, что все было против или так и говорило о том, чтобы бросить эту затею. Только Юра не бросит. Никогда не бросит, ведь просто сам себя не простит, если позволит Никифорову остаться и продолжить тренировать вот это. На пустые разговоры сил уже не хватало, поэтому, прикрыв глаза, Плисецкий костлявой спиной облокачивается на камни позади и расслабляется, глубоко вздохнув. Виктор предлагал сходить в какой-то новый парк развлечений, а после в кафе неподалеку. И если Юри кивал и что-то радостно рассказывал в ответ, то Юрий закатывает глаза и погружается в воду почти полностью. Откуда только у этого япошки есть столько сил, чтобы все свои жиры передвигать? Хотя, стоит отдать ему должное, как бы Плисецкий не хотел это признавать, но за все это время Кацуки явно похудел на килограмма четыре. Пропустив практически весь разговор, краем глаза Юра видит, как Юри обматывается полотенцем и куда-то выходит, оставив своих русских товарищей наедине. И это, блять, выбешивало. Если до этого Юра хоть как-то мог не обращать на Никифорова внимание, без зазрения совести отвернувшись от двух воркующих, то сейчас это было пиздец как сложно. Он выглядел как ебанный Аполлон, со своей этой мраморной кожей, по которой быстро бегали капельки воды, телом, по которому так и сохнут все его фанаточки. И Плисецкий, блять, тоже. Эти мокрые волосы, которые, по идее, должны выглядеть зализано, но даже так Виктор выглядит как ебанный идеал. Юра прокашливается и стыдливо отводит взгляд, фыркнув про себя. Не хватало еще, чтобы он заметил, как его рассматривают. — Ты не приболел случаем? У тебя иммунитет такой: чуть холоднее стало и все – заболел, — Виктор смеется по-доброму и треплет парня по волосам. И Юра готов был взвыть от всей ситуации. Почему он делает это? Почему ведет себя так, словно это не он забыл о своем обещании, как последний пиздабол? Думает, что ему это так просто сойдет с рук? Что сможет при каком-то раскладе остаться здесь, улыбаясь и строя милые мордашки? Да хер там. Поедет в Санкт-Петербург как миленький и будут они вдвоем получать люлей от Якова. Смотрит своими голубыми глазами прямо в душу и у Плисецкого даже сидя начинают ноги трястись. Выдохнув через нос, парень сжимает челюсть и поднимает уставший взгляд, впившись им в Никифорова. Устал ли он бороться с самим собой и своими чувствами? Безумно. Собирался ли так просто сдаться и уехать домой, чтобы наконец-то прекратит сыпать соль на свои же раны? Нет. — Витя, я…— голос от чего-то дрожит и Юра чувствует себя ебанной восьмиклассницей, которая пытается признаться понравившемуся старшекласснику в чувствах. Какой же, блять, бред. — Короче, блять. Поцелуй выходит смазанным, быстрым и слишком слюнявым. Плисецкий, как он уверен, сделал это точно настолько неуверенно, что Виктор рассмеется, когда это все закончиться. Но к своему удивлению парень ощущает чужую ладонь сначала на своем затылке, что притянула его чуть ближе, а после и на спине, аккуратно поглаживающую нежную кожу. Ноги, кажется, совершенно перестали держать, от чего Юрий быстро хватается за чужие плечи и выдыхает в поцелуй. Никифоров целовал как-то слишком уверенно и напористо, от чего даже сам Юра прихуел. А как же все эти преграды, которые он сам у себя в голове выстроил? Как же эти ебанные двенадцать лет? Все было настолько просто? Нехотя отстранившись из-за того, что за волосы резко потянули назад, Плисецкий встречается своим замыленным взглядом с слегка озадаченным и даже перепуганным взглядом Виктора, который смотрел куда-то сквозь него. Это точно ничего хорошего не означает. После поцелуя так, блять, не смотрят. — Давай я зайду к тебе чуть позже? Обсудим произошедшее. И уходит. Уходит так быстро, что Юра даже не успевает понять, что собственно произошло.

***

Осознание пришло почти сразу же, когда Виктор покинул источники. Нихуя этот поцелуй не значил. Для Вити уж точно. А что он значил для Плисецкого никого не волновало. Но Юра держался, правда держался. Слезы не лил. Пока что. Истерики не врубал. Тоже пока что. А просто смиренно ждал, когда же Никифоров придет и хоть что-то скажет. Было интересно выслушать, что же такого он успел придумать, чтобы отмазаться и попросить забыть об этом. Дверь, как назло, открылась медленно. В проеме показалась высокая фигура, которая неуверенно мялась, подпирая косяк. А что ж на источниках вел себя совершенно по-другому? Только потом вспомнил, что Юрка – это не миловидная фанаточка, младше его на пару лет? — Я могу зайти? — голос уже не звучит таким радостным и ярким, как раньше, и Юра тихо хмыкает, легко кивнув. Когда матрас рядом немного проседает, Плисецкий даже не поднимает взгляд, лишь сжав челюсть посильнее. Он ведь знает, что за разговор ждет. Прекрасно понимает, что никогда не будет так, как он хочет. Потому что они совершенно разные, потому что они живут в ебучей России, потому что у них будут проблемы, потому что между ними двенадцать, сука, лет разницы. Они не смогут. Никак. — Думаю, ты сам все прекрасно понимаешь. Ты мальчик не глупый, — и у Юры мурашки по спине идут от подобного обращения к себе. — Я не знаю, что на меня нашло тогда. Просто ты так резко это сделал и я… Плисецкий усмехается и понятливо кивает, упрощая все для них двоих. Ну, конечно. Он ведь выглядит как ебанная мечта педофила или того, кто уж не мог принять свою ориентацию до конца. Какая, блять, ирония. Как тут не сдержаться? — Давай просто сделаем вид, что этого не было? На родине нас точно не поймут, да и к тому же...странно все это, я слишком стар для тебя, — Витя снова улыбается так по блядски-доброму и искренне, что живот сводит. Ебанный эгоист. Юра кивает быстро-быстро и бубнит что-то о том, что он уже спать собирался вообще-то. Никифоров понятливо кивает в ответ, желает спокойной ночи и покидает комнату, оставив парня наедине со своими эмоциями. Нервный выдох раздается по опустевшей комнате. Конечно, он понимал Виктора. Кто бы на его месте захотел связываться с малолеткой, когда самому скоро тридцать стукнет? Никто, правильно. Только легче от этого не становилось. Комок в горле стал неприятно сдавливать, от чего вырвался первый недовсхлип, недохрип, Точка невозврата была достигнута. Упав носом в подушку, парень нервно выдыхает и сжимает зубы, пока по лицу беспорядочно текли слезы. Отвращение к себе начинало все больше и больше захлестывать. Как вообще можно было хотя бы на что-то надеяться? Мужчины в таком возрасте уже детей заводят, а он надеялся на то, что у них может что-то получиться? Как же это было до тошноты наивно. Подушку Юра сжимает зубами, а вскоре истошно кричит в нее, заглушая свою боль. Как же он ненавидит эту ебанную жизнь. И почему он именно такой? Почему такой неправильный и дефектный? Влюбился бы в какую-нибудь милую девочку и горя бы не знал. Нет, нужно было, чтобы все было не как у людей. Юре тошно. От ситуации, от поцелуя, от Виктора, от чувств. От себя.

***

Он знал о том, что проиграет заранее. Наверное, еще после того случая. Виктор ни за что не захочет возвращаться с ним вдвоем – это слишком очевидно. Прыжки были идеальными, движения мягкими. Даже агапе было найдено. И нет, это был не ебанный Никифоров, а дедушка, которого Юра любил больше всей жизни, больше фигурного катания. Но он знал, что победы у него не будет, пусть даже этот Юри, блять, Кацуки, десять раз упадет. Витя и это оправдает, придумает причины, чтобы остаться здесь. Стоя у бортика, Плисецкий с поджатыми губами наблюдает за прокатом японца, фыркает и переводит взгляд на Никифорова, что в отличии от его выступления, наблюдал за Юри внимательно, присматриваясь к каждому движению. И это стало последней каплей. Продолжать чувствовать себя лишним не хотелось, поэтому он со скоростью света скрывается в коридоре, ведущем к раздевалке. Вместе с ебучим костюмом Юра пытается стащить с себя и кожу, чтобы те места, к которым прикасался Витя, сорвать к чертям. Когда привычные спортивки и олимпийка, на размер больше, вновь привычно оказались на теле, Плисецкий смотрит в зеркало, которое находилось на стенке рядом, и криво усмехается. Вот так он, русский тигр, сейчас позорно сбегает, не дождавшись даже самих результатов. Все равно без толку. Все было решено наперед.

***

В Питере мерзко, холодно, идут дожди каждый божий день, а ещё Яков на удивление не орет, как резанный. Наверное, даже он заметил, что Юре было похуй. Слишком даже похуй: на выговор от тренера, на неуместные подъебы Милы, на надоедливых журналистов, которые первое время караулили его возле Клуба Чемпионов. На все. Юра медленно смирился с собственным поражением по всем фронтам. Только легче от этого, как он думал, не стало. Виктора он везде занес в черный список, не желая видеть ни малейшего напоминания о нем. Только эта гнида все равно мелькала в новостной ленте, мелькала на фотографиях у других пользователей, чем бесила Плисецкого до трясучки. Тогда он принял решение, что у него слишком много времени для того, чтобы сидеть в интернете. Сначала тренировки стали длиннее на час, потом на три. Потом оказалось, что даже дома можно было тянуться: как пришел домой, перед сном, утром. Лилия, кстати, еще больше помогла с тем, чтобы занять практически все двадцать четыре часа в сутки. По приезде домой сил Юре хватало лишь на то, чтобы принять в душ и, дай бог, перекусить перед сном. И так каждый день.

***

Кубок Ростелекома проходил спокойно. Даже слишком. Бесил лишь Жан, благодаря которому Плисецкий занял второе место. Но даже это было принять легче, чем тот ебанный проигрыш японской котлете. Кстати о нем и его недотренере. Их Юра не видел до сих пор. Ну, как не видел, на общих сборах они, конечно, виделись, да и на катке пересекались, но поговорить лично ни у кого из всех не хватало смелости или же наглости, по мнению Юрия. Произвольная программа была прокатана. Прыжки исполнены. Падений не было. Только вот облегчения не было. Как и в тот раз, блять. Ебанное чувство обиды и волнения разъедало изнутри, а ведь с этим даже поделать нельзя было ничего. Таблетки ему Яков с Лилией запрещали пить, ведь допинг-контроль хотелось все-таки пройти, а лишняя заторможенность была ни к чему. Вот и приходилось весь свой стресс снимать с помощью теперь уже полюбившегося курения. А ведь когда-то нос крутил, мол фу, спортсмены, а еще и курят. Быстро накинув на плечи олимпийку, парень сжимает лежавшую в кармане пачку сигарет и нервно выдыхает от предвкушения. Серьёзно, в последнее время он только и ждал конца тренировок и в целом любых свободных моментов, когда можно выйти перекурить. Наверное, это даже было каким-то самоубеждением, но Юре было похуй. Становилось легче – и на этом спасибо. Парковка была пустынной, от чего Юрий почти что радостно хмыкает и достает сигарету, быстро подпалив ее и зажав фильтр между зубами. Первый глоток никотина разнес по телу долгожданное расслабление и некое спокойствие, после чего парень прикрывает глаза и погружается в мысли. Наверное, не стоило так переживать из-за результатов и рубить с плеча. Он по-любому откатал лучше, чем этот Кацуки. Тут даже сомневаться не стоит. Тут ведь судят не по собственному отношению, а по технике. Не будет этих ебанных чувств и предрассудков. Тут все четко и по делу. На душе и вправду стало легче, ровно до того момента, когда до ушей доносится плаксивый ломаный английский и блядский голос Виктора. Он говорил спокойно, но слышались нотки неуверенности, от чего у Юры на лице кривая усмешка застывает. Что? Не так много опыта в новой профессии? Или привык, что возле тебя все только в хорошем настроении вертятся, строя глазки и давя глупые улыбки? Юра делает пару шагов, чтобы оказаться ближе и смотрит внимательно, прищурившись. Что же такого сделает Виктор, когда человек рядом, который может не только улыбаться и на горячих источниках с ним веселиться? Практически раскусив сигарету на две части, Плисецкий смотрит, как Никифоров мягко обнимает Юри и водит руками по его спине, явно что-то нашептывая на ухо. Совсем так же, как он делал когда-то с ним, успокаивая его перед юниорскими. В подложечной области стало слишком неприятно. Юра глубоко вздыхает, дергает челюстью и морщится. Ему тошно от всего происходящего. Сигарета полетела куда-то в сторону, и так и не потушив ее, Плисецкий широкими, быстрыми шагами уходит отсюда. Ему хватило. Пришел, блять, успокоиться.

***

То, что он дошел до финала не было какой-то неожиданностью, но то, что вместе с ним все так же шагал Юри, еще и уверенными шагами, было невероятным чудом. Порой, Юра и вправду задумывался на счет того, что Виктор душу дьяволу продал, чтобы эта амёба начала так чисто исполнять прокаты. Завтра наконец-то был финал, что не могло не радовать. Плисецкий бы соврал, если бы сказал, что его это все не заебало. Хотелось просто по-человечески отоспаться и забиться в своей однокомнатной квартирке, чтобы отдохнуть ото всех. Мало того, что Яков с Лилией не давали и продохнуть, так еще и все остальные бесили. Ну, просто, блять, бесили: то вопросы тупые задавали, то навязывались с тупыми предложениями сходить в какой-то клуб, чтобы расслабиться. Только Юре это не интересно от слова «совсем». Ему для полного счастья нужно было на кровать завалиться, да ноги протянуть. Сегодня Фельцман со своей бывшей женушкой на пару решили устроить себе культурную прогулку по Барселоне, сказав Юре на последок, чтобы тот не смел даже к катку приближаться. Стоило и вправду отдохнуть, подышать свежим воздухом и купить дедушке какой-нибудь сувенир. А то что он за внук тогда будет? Прохладный воздух немного кусал нос и уши, но Юра лишь упрямо вжимает голову в плечи и немного щурится, смотря на карту в телефоне. Вроде бы их отель и находился почти что в самом центре, но потеряться всегда можно было. Парень просовывает сигарету между губ и шурудит по карману в поисках зажигалки. Вроде бы здесь нельзя курить в людных местах. Или можно. Юра не ебет, но ему так все равно. Хотелось просто расслабиться. Теплая ладонь сжимает плечо и он подпрыгивает, вынимая из уха наушник. Юра уже молился, чтобы это не были его сумасшедшие поклонницы, но увидев знакомое пальто и дебильную улыбку-сердечко, он впервые захотел, чтобы это были они. Сердце пропустило несколько ударов, а сам Плисецкий даже захотел ущипнуть себя, лишь бы убедиться в том, что ему это все чудится из-за переутомления. Не может ведь он так просто, словно между ними ничего не происходило, подойти и так блядски улыбаться? — Я увидел, как ты выходишь из отеля и решил догнать тебя. Думаю, нам есть о чем поговорить. И у Юры ноги подкашиваются от этой фразы. Потому что он, блять, понятия не имел, о чем они могут поговорить. Он прекрасно видел «парные кольца», которые эти двое начали носить в последнее время. И нет, Юра не совсем еблан, чтобы не понимать, что они вовсе не парные. К чему вообще был весь этот цирк? Они, вроде как, совсем не в России, про свои отношения могут открыто рассказать, но почему-то продолжают вести себя, как ебанные клоуны. Сил не хватает, чтобы вспыхнуть и послать Никифорова куда подальше, поэтому парень лишь кивает и гулко вздыхает, выкинув сигарету и наступив на нее сверху потертым кроссовкам. — Кстати, мне безумно не нравится то, что ты начал курить. Это не делает тебя круче и старше, — голос у Вити стал серьезнее, но улыбка с лица так и не пропала. — Да что ты? — скалится Юра и сжимает руки в карманах в кулаки, сдерживая себя от того, чтобы врезать по этой смазливой, старческой роже. Серьезно? Не делает круче и старше? Да, блять, он ведь именно ради этого и начал курить, конечно. Разговор дальше клеился ну совсем уж плохо, и каждый понимал почему. Только сил поднять эту тему не было. Юра принципиально не хотел начинать это первый, а Виктор…Виктор боялся. Плисецкий вспыльчивый, агрессивный, до конца не слушает и любит сам себе додумывать, не удостоившись узнать правду. — Знаешь, — все же начинает Никифоров, — я так боялся увидеть тебя после того, как ты уехал обратно в Россию. На душе было так невыносимо, но радовало, что я исполнил свое обещание: танец у тебя был. Но потом, увидев тебя и то, как великолепно ты откатываешь программы, я понял, что переживал зря. Ты выглядишь прекрасно и видимо совсем не переживал после того проигрыша. Дальше Юра не слышал ничего. В голове стоял неприятный звон, сердце сжалось, а руки затряслись. Не переживал? Выглядит прекрасно? Конечно, как Юра мог забыть, что Витя обычный эгоист. Главное, чтобы у него все хорошо было. А если у него нет проблем, то значит, что и у остальных все прекрасно и трудностей совсем не было. Плисецкий останавливается неожиданно, поднимает озверевший взгляд и громко фыркает, осматривая мужчину с ног до головы. Ожидать от него изменений было так глупо, что хотелось смеяться от собственной наивности. А Яков ведь говорил, что такие люди, как Витя не меняются. — А еще я безумно рад, что ты отпустил ту ситуацию. Все же, это глупость. И с моей, и с твоей стороны. Я уже взрослый мужчина, а у тебя вся жизнь впереди. К тому же, я просто уверен, что ты найдешь себе хорошую девчонку, а это все глупости подростковые. Гормоны шалят, я-то знаю. А тем более с нашей-то профессией… С этим тут проблемы, да, — смеется так невинно, почесав затылок. — А вообще, удачи тебе завтра. Я, конечно, за то, чтобы Юри получил золото, но в тебя верю не меньше. Ты большой молодец и твои труды всегда будут окупаться победами. Последнее парень словно и вовсе не слышал, прокручивая в голове предыдущие фразы. То есть, все его чувства, все переживания сейчас спихнули на юношеский максимализм? Юра нервно облизывает пересохшие губы, сжимает челюсть и медленно выдыхает, стараясь сохранять спокойствие ровно так, как его этому учила Лилия. — Пошел ты нахуй, — не выходит. — Я знал, что ты эгоист, но, чтобы настолько. Это даже удивительно, как много человек может не видеть дальше собственного носа. И пока Виктор так и остался стоять на месте, не понимая причину подобного недовольства, Юра уверенными шагами старается уйти как можно дальше и скрыться в ближайшем переулке. Это было просто не выносимо. Не то чтобы он не привык к тупости Никифорова за столько лет, или к его шкурничеству, но, чтобы тот так спокойно говорили о его чувствах, игнорируя его самого – это уже перебор. И Юре тошно, как никогда до этого. Лучше бы они сейчас не говорили, лучше бы вообще не виделись после произошедшего. Остались бы хорошими знакомыми и все на этом. Но нет, Вите как всегда нужно все испортить к хуям собачим. А ведь он уверен, что сейчас этот мудак вернется обратно к своему Кацуки, будет сюсюкаться с ним и говорить что-то о победе, которую эта котлета никогда не увидит, пока за нее борется еще и Плисецкий.

***

У Юры глаза все еще на мокром месте после выступления, а в руках долгожданное золото. Он обогнал Юри на двенадцать сотых и теперь занимает почетное первое место, доказав всем, на что способен. Доказал себе, дедушке, Лилии и Якову, этому япошке и самое главное – Виктору. Но спокойнее от этого не стало. Никифоров, заявивший о том, что он возвращается в катание перед самым выступлением, перевернул все внутри парня, в который раз. Хотелось поговорить с ним об этом и хотя бы спросить о том, что же его надоумило на такое решение, ведь все были уверены, что в роли фигуриста его уже никто и никогда не увидит. Всю церемонию награждения Плисецкий мешкался, высматривал Витю в толпе и подбирал слова. То, что он его выслушает, сомнений не было, только как бы начать этот разговор. Нет, Юра не отказывался от своих слов, не собирался извиняться, просто…Ну, блять, Лилия же учила его быть воспитанным. Быстро накинув олимпийку поверх костюма, парень переобувается и, пробубнив Якову о том, что ему нужно срочно поговорить, выскакивает в коридор, взглядом пытаясь зацепиться за знакомую платиновую копну. И зря он это, блять, решил сделать. Виктор стоял рядом с Юри в углу коридора, обнимал его за плечи и что-то ворковал своим как всегда спокойным голосом, второй рукой поглаживая кольцо на руке японца. И от этой картины стало мерзко. О нет, не подумайте, Юра уже до конца принял себя, свою ориентацию и предпочтения. Только вот слова Виктора всплыли в памяти, вызывая новый прилив злости. У него, значит, это подростковое, пройдет со временем, а у них любовь настоящая. До того настоящая, что они кольцами обменялись. И от этого тошно до невозможности. Почему его чувства не рассматривают, как что-то серьезное? Почему его все еще воспринимают, как ребенка? Почувствовав, как слезы подступили к глазам, Плисецкий благодарит всех известных ему богов за то, что туалет находится в пару шагах от него. Залетев туда со всей возможной ему скоростью, он забивается в кабинку и теряет первый всхлип. И ведь он давно для себя понял, что на Никифорова тратить ни времени, ни нервов не стоит, но сердцу не прикажешь. Было слишком больно смотреть на этих двоих, которые всегда были вместе, всегда мило общались и обжимались, словно игнорируя мир вокруг себя. Тупая ревновать присутствовала всегда. Наверное, с самого детства, вот только тогда это можно было списать на, опять-таки, детское восхищение и сложный характер Юрия. Сейчас такое не прокатит. Сейчас он понимал, что это ебливое чувство ревности из-за любви. Из-за того, что он не мог принять, что внимание Никифорова может доставаться кому-то еще, а особенно такому позорищу, как Кацуки. Провернув замок кабинки, Юра оседает на корточки и трет лицо ладонями, царапая его короткими ногтями. В груди бушевало невъебаться какое большое чувство обиды и несправедливости, ведь…ведь он больше достоин. Достоин Вити, его любви, его внимания. Да всего он достоин больше! По щекам противными, мокрыми дорожками побежали слезы, от чего парень кривится и сверлит взглядом кафельный пол. Сердце забилось безумно быстро, а голова начала болеть от нахлынувших чувств. Стоя на первом месте пьедестала он понимает, что все-таки проиграл.

***

Окружившие выход из Клуба Чемпионов журналисты бесили до жути. Через черный не выйдешь, ведь парочка этих охотников за информацией даже там успели затаиться. Юра фыркает со злости и слегка шатается, встав на носочки. Яков отдувался сейчас за всех, отвечая на практически одинаковые вопросы журналюг. «Как вы относитесь к помолвке Виктора и Юри?». Если сказать, что все тогда знатно удивились, обрывая телефон Никифорова звонками, то лучше уже промолчать. То есть, нет, это не было невъебаться каким ошеломлением, ведь все прекрасно понимали, что за кольца у этих двоих, и почему же Виктор так быстро собрался тогда в Японию, чтобы резко стать тренером. Просто…сложно это было сложно принять, когда вот так в отрытую заявили. И если еще молодое поколение быстро приняло новость, то Яков долго ворчал и матерился. Да так, что иногда даже Юра дивы давался, что этот старикан способен на такое. — Надевай маску и быстро пойдем к моей машине, — из мыслей вывел голос Милы, что появилась рядом. — Закину тебя домой, иначе они и тебя тут съедят с расспросами. И Юра был правда ей благодарен. Без всяких разговоров и мозгоебательств Бабичева давно еще сама осознала происходящее между Юрой и Витей, и правда старалась лишний раз уберечь его от лишней информации и расспросов журналистов. Натянув медицинскую маску почти по самые глаза, Плисецкий заправляет волосы за уши и поправляет кепку, тяжело вздохнув. Сейчас нужно было быстро прошмыгнуть сквозь всю эту толпу и спрятаться в машине, где уже никто не будет приставать со своими тупыми вопросами. — Юрий, что вы думаете на счет помолвки? — Будете ли там присутствовать? — Как вы в целом относитесь к ориентации вашего бывшего наставника? У Плисецкого скулы сводит, а лицо перекашивается, благо под маской этого не видно. Как он относится к его ориентации? Да, блять, так же, как и он. Напрямую. Только Яков, стоящий в паре метров от него, за такой ответ не то, что уши оторвет, а убьет без разбирательств. Второго такого ученика он не переживет, Юра уверен. — Тошно, — тихо проговаривает парень, пока Мила за плечо запихивает его на задние сидение, и роняет голову на собственные колени. Тошно ему от этой ебучей помолвки и самого Виктора с его женихом. Тошно.