The Handmaiden

Дом выглядит слишком большим. Цзян Чэн завороженным взглядом обводит просторную светлую залу. Они с братом бывали во многих богатых особняках, но ни один не был настолько… Роскошным в своей аскетичности. Ничего лишнего. Вычурного. Новомодного. Только традиции и скрепы. Но наметанный глаз сразу определяет, стоимость всего вот этого в разы больше, чем любого современного английского дома. Ощущение словно он вернулся на много столетий назад. В эпоху правлениях императоров. Хочется обвести глазами тут все, рассмотреть каждую деталь. Каждую колонну. Вэй Ин бьет в плечо аккуратно, привлекая внимание. Мол, не расслабляйся. Мы здесь не, чтобы любоваться. Он сам выглядит впечатленым не меньше. Хотя вопросом наверняка сейчас задается таким же: что здесь воровать? Цзян Чэн и его брат были умелыми грабителями. Для них не было непреодолимых замков и преград. Как и гласил девиз их когда-то богатой семьи, они стремились достичь невозможного. Секрет их был в том, что перед каждым делом, кто-то из них устраивался в дом поработать, чтобы выучить его изнутри. Слуги в подобных домах меняются как перчатки. Никто не запоминал их лиц. Но здесь ситуация другая. Им нужны деньги со счетов, а для этого нужно сблизиться с семьей. Именно по этому юноши вдвоем устроились на посты личной прислуги наследников семейства. Когда новоприбывшие видят этих молодых господ, стоящих на лестнице в дальнем конце залы, дыхание на миг у обоих перехватывает. А в голове только мысль: красивые. Цзян Чэн почти забывает поклониться, глядя на старшего юношу, изящного, красивого, с тонкой улыбкой на губах. Он одет дорого. В традиционные белые одежды, а волосы его украшает тяжелая шипастая заколка. Сам юноша похож на сошедшего с небес небожителя. Бледный, изящный, с мягким и тёплым взглядом. Улыбается так приветливо. Чуть щурится и приподнимает брови. Его невероятный образ довершает вплетенная в прическу белая лента. Ваньинь невольно вспоминает, что в семье Лань именно она является символом непорочности. Женатые и замужние члены семьи передают ленту вторым половинкам после сватовства. «Значит невесты ещё нет…» — Зачем-то задумывается Цзян Чэн и ему хочется ударить себя по руке. «Не расслабляйся!» — повторяет он уже себе сам. — «Сдался тебе этот юноша. Такой же богач как все.» Ваньинь кидает косой взгляд на Вэй Ина, тот поглядывает на второго молодого господина из-под упавшей на глаза челки. В его взгляде виден живой интерес, который его брат после смерти их отца, казалось, потерял навсегда. Познакомиться со своим хозяином на ближайшие пару месяцев Цзян Чэну удается только вечером. С утра юноши вышли лишь их поприветствовать, а затем сразу удалились. У них занятия. Встречи, дела. Они ведь гордость своей семьи. Им нужно быть лучшими. Старший юноша возвращается в комнату около девяти, бросает улыбчивый взгляд на сразу же низко поклонившегося ему слугу. — Не надо так передо мной. — Просит тихо, а смотрит так тепло и доверчиво. Дыхание снова перехватывает. — Хорошо, молодой господин… — С трудом выговаривает юноша. —Наедине можешь звать меня Сичэнь, или Хуань, не вижу разницы между личным и бытовым именем. — Становится ему ответом. И сказано это с такой теплотой, будто они уже друзья. Уставший молодой господин проходит к креслу у туалетного столика и присаживается аккуратно. Изящный наряд на нем за день не помялся и не запачкался. Цзян Чэн сразу же бросается расплетать его тяжелую прическу. Пальцы неуверенно скользят по серебру, целый день носить на себе почти килограмм металла просто потому что так предписано традициями наверно тяжело. — Ты ведь Цзян Ваньинь? — Внезапно спрашивает Сичэнь, рассматривая слугу в отражении зеркала. — Да, это мое имя. — А личное? — Цзян Чэн. — Второе звучит лучше. — Спасибо. Все так и зовут. — Тогда я тоже буду. Ты не против? У юноши не получается ответить на это ничего, кроме какого-то странного, судорожного вдоха. Так продолжается до бесконечности. Цзян Чэн везде со своим молодым господином. На занятиях, в библиотеке, даже за обедом он стоит у стены невесомой, незримой тенью, наблюдая, как Сичэнь тихо переговаривается о чем-то со своим дядей и иногда с братом. И каждый раз смотря на это прекрасное лицо Цзян Чэн чувствует что-то обжигающее. Странное. Но очень родное и тёплое, что-то, что бьется в груди прямо возле сердца. Когда Сичэнь трогает струны гуциня во время занятий музыкой, когда ведет кистью для каллиграфии по листам бумаги, когда сосредоточенно читает, пока Ваньинь заплетает ему легкую косу на ночь. Это что-то такое чужое. Чего раньше не было никогда, да и не должно было появится. Оно сбивает с толку, мысли путает. И вроде как надо разузнать про деньги, но так не хочется. Это чувство внутри заставляет бегать вместе с молодым господином под дождем, ворчать потом тихонько, во время стирки дорогущих одежд. Это же чувство заставляет приходить ночью к Сичэню, рассказывать ему про то, какой мир огромный, что все не заканчивается за пределами особняка и смотреть на восторженные глаза Лань Хуаня, когда тот слышит про какую-нибудь очередную страну. Да, это чувство мешает работе. Но именно оно заставляет Цзян Чэна жить. Проходит почти две недели прежде, чем Цзян Чэн окончательно осознает, попал. Он не может просто так смотреть на своего господина, когда переодевает его, просто так касаться его мягких шелковых волос. Просто так улыбаться. Говорить непринуждённо. Он задыхается каждый раз, тонет в своих чувствах и молит лишь об одном, чтобы его муки закончились. Каким угодно образом. Хоть его скоропостижной смертью, хоть не менее скоропостижным трусливым побегом. Лань Сичэнь в свою очередь кажется крайне невинным и до безумного слепым. Не замечает, как вздрагивает Цзян Чэн, когда Хуань внезапно вроде дружески проводит по его спине. Не видит, как слуга краснеет слегка и взгляд туманный отводит в моменты омовений. И кажется полностью игнорирует, как его буквально поедают взглядом 24 часа в сутки. А Цзян Чэн и думать забыл о деньгах, ему они не нужны уже. Он нашел свой нефрит. Свою главную драгоценность. С Лань Хуанем легко. Он веселый, разговорчивый, очень милый и дружелюбный, не то что его младший брат. Вэй Ин порой вечерами жалуется, что Лань Ванцзи очень требовательный, но Цзян Чэн прекрасно видит, как его напарник старается исполнить каждое это требование, лишь иногда испытывая терпение и играясь с чужими нервами. На нервах Сичэня играть не хочется, этот юноша похож на не успевшего вырасти маленького ребенка, ему все интересно. Стоит им остаться наедине, как он сразу начинает сыпать вопросами. И даже если бессмысленными, на них все равно хочется отвечать. — А ты правда бывал в Европе? — Спрашивает Лань Сичэнь восторженно во время очередной прогулки. Они сидят под деревом. Находились уже по огромному саду. Вдалеке дневное солнце играет отблесками на глади пруда с карпами. Цзян Чэн щурится от бликов и продолжает заплетать чужие шелковые пряди в аккуратные косички. — Да, в Италии был, во Франции, в Москве как-то тоже, и в Лондоне, кажется. — Припоминает юноша с трудом сложные названия стран и городов. — Отец возил нас. После его смерти имущество отобрали, и мы больше не можем путешествовать. Я потом бывал в Корее. И Японии. Работал там немного. Говорю на этих языках и на английском, если вам это необходимо. — Ого… — Удивленно выдыхает Сичэнь, неловко оборачивается через плечо в попытках взглянуть в чужое лицо. Цзян Чэн ловким толчком возвращает своего господина в исходное положение. Ладно сейчас, но с утра заплести это непоседливое нечто порой непосильная задача. Лань Хуань тем не менее не унывает, говорит так же воодушевленно: — Расскажи мне про Лондон. — А вы разве не бывали там? — Цзян Чэн наконец перехватывает конец косы лентой и отстраняется. — Я хотел там учится, но дядя сказал, что надо отдавать дань традиции. Я поеду учиться в Пекин. — Голос звучит грустно, поэтому Цзян Чэн поспешно начинает, не давая никому из них удариться в меланхолию: — Лондон, он большой очень. Там мода такая странная, но все красивые и добрые. Все улыбаются и дамы такие… У них платья короткие и шляпки элегантные. А джентльмены одеваются в костюмы. И там такие интересные машинки. Такси. У нас есть такие, но там можно просто на улице поймать и поехать куда хочешь. Там есть огромная башня с часами. А ещё там есть дворцы и крепости. И все постройки очень-очень не похожи на наши. Но не менее красивые. Я бы хотел, чтобы ты их увидел. В поэтичности Ваньинь никогда не выделялся, но Лань Хуань слушает заворожено, раскрыв рот. Некоторое время он даже сидит молча, а потом пододвигается снова. — А правда, что ты умеешь сражаться на мечах? — Чуть понизив голос спрашивает юноша. — Правда. — Кивает Цзян Чэн. — В детстве хотел быть заклинателем. Сичэнь заливисто смеется и смущенно просит: — Научишь? И смотрит он так просяще, с мольбой будто, что отказать невозможно, остается лишь проглотить странный ком в горле и кивнуть. Они учаться на палках. Мечей нет. Но то, как вдохновенно Лань Хуань крутит в руках деревянный шест, вызывает у Цзян Чэна неописуемый восторг. Словно он передает кому-то сакральное знание. И он снова и снова показывает интересные удары. Им в свое время обучил его отец. Теперь Ваньинь также передает эти навыки кому-то, сам командует: резче, не докурчиваешь, давай еще раз. И Сичэнь выполняет и, боги, как бы ему подошел настоящий меч, длинный, практически белый, с рукоятью украшенной белым золотом и ножны с узором, Ваньинь мысленно обещает, что для своего господина когда-нибудь он найдет именно такой. После тренировки они лежат в траве. Белые одежда Сичэня запачканы, Цзян Чэн мысленно уже отругал его за то, что ему придется это стирать, но вслух не говорит. Его молодой господин счастлив. Лежит и смотрит в чистое небо, окрасившееся предзакатными малиновыми цветами. Можно было пойти в беседку, но им хорошо и так, лежать в тени деревьев и наслаждаться веющей с пруда прохладой. Сичэнь вдыхает тонкий запах чего-то цветущего в воздухе. Прикрывает глаза. Такой красивый, до невозможности. Словно сошел с древней фрески. Небожитель настоящий, будто божественная статуя, сбежавшая из храма. И рядом с ним как на картине время замирает. И именно сейчас, в это остановившееся мгновение, Сичэнь произносит заветные слова для Цзян Чэна слова: — Ты такой нереальный, — Слышится на выдохе. — Ты мне нравишься. Воздух в груди Цзян Чэна заканчивается. — Что? — Сипит он, пытаясь задышать заново. Сердце замирает вместе со всем вокруг. — Люблю тебя. — Повторяет уже четче Сичэнь, а у Ваньиня сердце останавливается окончательно, а затем несётся дальше, срывается в бешеном ритме, бьется под горлом, и он думает: — "Какие тут деньги. Вот оно главное сокровище этого дома. И оно уже мое!" По лестнице в комнату Сичэня они бегут не оглядываясь, сбивая с ног зазевавшихся слуг. На эти мгновения кажется, что и дома вокруг не существует, и мира, и традиций. Только они вдвоем. Если бы они бежали сверху вниз, они бы проехали по перилам. Чтобы быстрее, чтобы не тратить ни одной лишней секунды. Их шаги отдаются эхом на этаже так громко, что Вэй Ин высовывает нос из комнаты Лань Ванцзи, но сразу же прячет его обратно, подмечая все, лишь игриво подмигивает в спину брата. Цзян Чэн чувствует этот взгляд спиной и точно так же чувствует атмосферу. Личную, интимную. Только они двое. Их руки сцепленные так, что не расклеить. Их взгляды друг на друга. Их сердца, бьющиеся в унисон. Зачем им мир остальной. Лондон далекий. Зачем им что-то извне, если они есть друг друга. Дверь в комнату хлопает сначала в одну сторону потом в другую. Стоит многострадальному замку щелкнуть, как Цзян Чэна прижимают к ней спиной. Губы совсем близко, выдыхают ему в лицо, что-то нежное тихое шепчут, кажется о том, какой он прекрасный. Ваньинь не выдерживает и тянется за поцелуем. Раньше он целовался со многими, парням, девушками. Забавно, что люди считают вас самыми близкими друг другу после одного лишь касания губ. Раньше это было непонятно. Раньше это было не по любви. Разводка, манипуляция, ради денег. А сейчас? Сейчас между всеми благами мира и поцелуем Цзян Чэн выбрал бы поцелуй. Когда теплые губы накрывают его собственные, дышать становится невозможно. Слишком много, жарко, хорошо. Сичэнь явно не умеет целоваться, но очень быстро учится. Настолько быстро, что уже через десять секунд в его руках Ваньинь напоминает глину, такой же податливый и мягкий. Он впервые ведет не сам. От потери контроля голова идет кругом. Но останавливаться на этом его молодой господин не планирует. Лань Хуань целует уголок губ, мажет по челюсти, спускается на шею, касается едва-едва, прикусывает, проводит кончиком языка. А из Цзян Чэна уже душу вынули только этим. Он судорожно вцепляется в сильные плечи, комкает дорогую одежду, пытается не издавать ни звука, но сквозь сжатые зубы вырывается жалкий скулеж. — Ты уже так распалился. — Смех у Сичэня задушенный. На бледном лице проступает румянец, он и сам хочет не меньше. — И давно ты мечтал об этом? С самой первой встречи, хочет сказать Цзян Чэн, с того момента, как юные господа вышли их поприветствовать, но не получается, слова застревают в горле. Лань Хуань залезает своим любопытным носом под ворот чужих одежд. Ведет по ключицам. Сначала так просто опаляя дыханиям, потом по тому же следу прочерчивает языком. Немного неуклюже, неуверенно, но подмечая реакцию, с каждой секундой все настойчивее и настойчивее. Цзян Чэн вжимается пахом в чужое бедро и почти улетает за грань, когда желанные губы обхватывают его кадык. Ловкие пальцы Лань Сичэня тем временем справляются с завязками на его одежде. Рубашка летит на пол бесформенным комом, открывая восторженному взору светлых глаз подтянутое сильное тело. Рефлекторно хочется прикрыться, зажаться. Лань Хуань не дает. Прижимает обе руки своего слуги над его головой к стене и снова преподает к раскрасневшимися, пухлым от поцелуев губам. Почти кусается от возбуждения, проникает языком в чужой рот. Цзян Чэну начинает казаться, что ему никогда и не нравилось держать контроль у себя. — Красивый…! — Не удерживается Лань Хуань, отстраняясь, и по наитию припадает губами к груди, спускается поцелуями к соску. Нежно обхватывает губами, а блуждающими по чужому телу ладонями чувствует, как Ваньиня трясёт. Можно было бы остановится на этом. Закончить касаниями, взаимным удовлетворением. Но Сичэнь не зря брал у слуг запрещенные книги. Картинка, которую он хочет повторить, всплывает в голове сама собой. Секунда и он опускается на колени. Господин на полу перед слугой. Смотрит снизу вверх, тепло и доверчиво, но в глазах есть что-то такое, что не оставляет сомнений, кто же здесь главный. Изящные пальцы тянутся к завязке штанов. Справляются за секунду, спускают тонкую ткань, открывая Сичэню вид на абсолютно все достоинства его любовника. — Лань Хуань, что ты…? — Цзян Чэн не успевает договорить, его словно током прошивает. Он вскидывает руку к лицу, прикрывает рот и кусает для верности. Чтобы не стонать, не кричать на весь особняк. А так хочется. Чтобы его господин знал, слышал, как ему хорошо. Тонкие пальцы скользят нежно и медленно по чужому достоинству, вырывая новые и новые всхлипы. Сичэнь не торопится, распаляет все больше и больше, вспоминает все те картинки из запрещенных книг. Не стоит скрывать, он немного боится, сделать не так, сделать больно. Вдруг Ваньиню не понравится? Цзян Чэн находит в себе силы ободряюще коснутся чужой щеки, мол, не переживай, все мы учимся. — Все будет хорошо… — Шепчет он тихо и тут же прогибается в пояснице, давясь стоном. Покрасневшие, зацелованные губы Лань Хуаня накрывают головку. Он не уверен, не знает, что делает, но видя, как хорошо его партнеру, повторяет снова. Обхватывает губами, лижет. Цзян Чэну хочется лезть на стенку. Он проезжается лопатками по опасно скрипящей двери и надрывно просит: — быстрее! Он понимает в глубине души, торопить не надо. Но его предел терпения уже близок. Сичэнь ловит это быстрее и кивает то ли партнеру, то ли себе. Его изящные пальцы мягко, но крепко хватают чужие бедра. На пробу он ведет языком по всему достоинству до основания. Оценивает реакцию, примеряется, делает глубокий вдох и наконец обхватывает губами не только головку. Из груди Цзян Чэна кажется вышел весь воздух. Он не может выдать ни одной внятной мысли, только то, что чужой горячий рот делает ему невероятно хорошо. Он не знает, за что ухватиться, поэтому цепляется за волосы Сичэня. Зарывается пальцами в черный шелк, скидывая дорогущую заколку, чтобы хоть как-то удержать равновесие. Ноги предательски дрожат. Не сказать, что Лань Хуань действует умело, скорее он очень старается: старается взять глубже, сделать приятнее, извернутся так, чтобы и языком провести, почти давится. Пытается двигать головой, но лишь кашляет надрывно. Цзян Чэн во время успевает отстранить его за волосы. — Не перегибай, ты и так очень хорош. — Просит, нежно касаясь щеки. Юноша кивает и действует осторожнее. А Цзян Чэн сгорает. Под обжигающими ладонями, под прикосновениями горячего рта. Он плавится и почти стекает на пол единственное, что держит его это изящные пальцы на бедрах и собственная ладонь в чужом шелке волос. Он и сам не замечает, как достигает финала. Последнее о чем он успевает подумать, это отстранить сопротивляющегося Сичэня, дабы ни капли этой порочности не коснулось его губ. Когда Ваньиня наконец перестает трясти, Лань Хуань улыбается немного игриво и осторожно подхватывает Цзян Чэна под локти, помогая усесться на полу, обнимает, успокаивает, нежно вытирает выступившее в экстазе слезы. — А как же ты? — слабо бормочет Ваньинь, чувствуя родные, теплые прикосновения. Ни с одним человеком и уж тем более наедине с самим собой он не достигал такого яркого пика. Внутри все горит от остатков возбуждения, а еще от просто безграничной любви. — Не волнуйся. — Сичэнь мягко целует в губы, так нежно и невинно, словно не было до этого никаких непотребств. — Я должен помочь. — Цзян Чэн говорит быстрее, чем думает, да и делает тоже. Секунда и уже его рука скользит под груды тяжелых дорогих одежд, ныряет в штаны. Теперь уже он видит, как на судорожном вздохе Лань Хуань прикрывает глаза. Как прикусывает губу, чтобы никто не услышал. Цзян Чэн улыбается сам себе, тому что он тоже делает хорошо партнеру и ускоряет движения. Сичэнь достигает своего финала буквально в пару секунд и обессилено приваливается рядом к стене. В его глазах бесконечный океан страсти и нежности, а еще усталость и счастье. Цзян Чэн не может отвести от него взгляд. — Я уже говорил что люблю тебя? — Нежный шепот прямо в ухо. Ваньинь вновь краснеет от этого. Пытается что-то сказать, но ему не дают. Снова целуют.