●
Она просыпается неожиданно — Сарданапал отошёл за инжиром и овечьим сыром, и вернулся к не то воскресшей, не то проснувшейся незнакомке, к трескучей магии, заполнявшей пещеру, и к слезам и вопросам. Девушка быстро отворачивается привычным жестом, как только его видит. У неё юное лицо, но первые слова звучат со взрослой горечью и тяжелы, как нога на горле, как шрам на шее, как лезвие, отразившее яркий полуденный свет. — Я не хочу причинить вам вред, - Осторожно говорит она, и смотрит в пол. Сарданапал вспоминает мраморные статуи на острове, их испуганные лица, и понимает, в чём было дело. Тогда он восхищался талантливым скульптором, который смог запечатлеть грань между ужасом и насмешкой, но теперь понял, что надо было восхищаться одарённой волшебницей, которая жила взаперти на этом проклятом острове. Сарданапал переключается на истинное зрение, и ярче видит интуитивную магию, которая как плотное искрящееся облако окружает девушку. Он невольно улыбается, заворожённый зрелищем, как улыбается, когда видит грозу или извержение вулкана, или другую необузданную стихию. Девушка не улыбается, только настороженно хмурится и пару раз кидает взгляд чуть выше Сарданапалова плеча, но всё ещё избегая его глаз. — Я чудовище, — Поясняет она таким тоном, как будто Сарданапал — непонятливый ребёнок, который не видит очевидного, и эта фраза звучит от неё так легко и привычно, что у ученика Древнира сжимается горло, и он кашляет, напоминая себе, что он не может решить каждую беду каждой несправедливо осуждённой. Но, если до этого он хотел скормить драконам всех Персеев, то теперь он чувствует острое желание подать драконам второе блюдо из каждого, кто смог убедить эту застенчивую и совсем юную волшебницу в том, что она заслужила того, что с ней произошло. Ему хочется вернуться на тот проклятый остров и раскрошить каждую статую в мраморный песок, и эта мысль ещё менее светлая, чем многие из предыдущих, но он разрешает себе её без тени сомнения. Девушка тоже кашляет, недавно перерубленные связки дают о себе знать.●
Она легко принимает его предложение продолжить путешествие вместе, миролюбиво-равнодушно пожимает плечами и идёт завязывать ремешки сандалий. К их мягкому шороху Сарданапал привыкнет в ближайшие дни, пока они перемещаются с острова на остров, постепенно двигаясь к удобному месту телепортации на Буян. Того, что он собирается позвать её с собой домой, девушка пока не знает. Сарданапал тоже знает про неё немного — она не очень разговорчива и всё ещё отказывается встречаться с ним глазами. Он знает только, что её зовут Медузия, что у неё нет дома, и что она любит орехи. Она немного посмеивается над тем, как он произносит греческие слова, а он рассказывает ей про Тибидохс, про Древнира и про Буян, ни секунды не стесняясь своего акцента. Про Персея они не разговаривают, Медузия не поднимает этой темы сама, а Сарданапал не хочет опять возвращать её в тот кошмар, который она переживала раз за разом в пещере. Шрам у неё на шее понемногу затягивается, не без помощи лечебных заклинаний. К сожалению, пострадало не только тело, и Сарданапал часто лежит ночью в темноте, пытаясь сделать вид, что не слышит, как Медузия воет, зажимая себе рот рукой, пытаясь смириться с предательством улыбчивого с виду парнишки в крылатых сандалиях, у которого были нежные руки и лживые глаза. Утром он легко прикидывается, что ничего не слышал, она же делает вид, что ничего не произошло. Сарданапал поражается её умению держать лицо, хотя и хочет, конечно, пожалеть. Но она не похожа на тех, кто любит, чтобы их жалели, и каждое утро долго-долго умывается ледяной водой, чтобы не было видно покрасневшего от слёз лица.●
— Я хочу подарить тебе кое-что. Надень и попробуй взмахнуть, — Сарданапал привык, что она не смотрит в его сторону, всё ещё боясь случайно обратить его в камень, так что ловит руку Медузии и кладёт ей в ладонь волшебное кольцо. Он долго искал то, что могло бы ей подойти из того скудного набора, что удалось найти в Греции, так что он начинает спутанно объяснять про то, что это временный вариант, и нужно будет обязательно найти по-настоящему подходящее, и всё это может не сработать, и ещё много сбивчивых слов, которыми он пытается прикрыть своё волнение. Пока он волнуется, Медузия одним неуверенным жестом вызывает сноп искр — красных, зеленых, переплетающихся и потрескивающих. Сарданапал хохочет от радости, и неожиданно встречается глазами с Медузией, которая, забыв о проклятиях, подняла на него удивлённый взгляд. Сарданапал на секунду думает, что у неё всё же получилось превратить его в камень, потому что он застывает на месте. Только расплывающаяся на лице улыбка говорит ему, что он на самом деле не мраморный. Потом улыбается и она — широко и спокойно, и Сарданапала это восхищает больше, чем грозы, вулканы и интуитивная магия.●
Медузия боится высоты, но заглядывается на море, которое мелькает гребнями волн далеко под их ковром-самолётом. Они сидят так близко, как никогда, кажется, до этого не находились, всегда держась на вежливом расстоянии. Но на летящем над холодными морем ковре далеко до приличий, так что Медузия сидит, вжавшись спиной в грудь Сарданапала, её волосы щекотят ему щёку, и она не слышит его колотящегося сердца только из-за треска тяжёлых волн. Древниру Медузия не нравится, но ему никто из новых волшебников не нравится. Сарданапалу тоже с ними сложно, рассеянные по миру маги-интуиты, собравшиеся вместе на одном острове, пытаются выяснить, кто из них сильнее, кто-то отрицает кольца, кто-то высокомерно смотрит на Древнира и Сарданапала. Самому юному десять, самому старому больше ста, половина привыкла колдовать рунами, делать отвары из крови врагов и брать магическую силу из человеческих жертв. На их фоне Медузия со своим иногда-смертоносным взглядом выглядит невинной орхидеей. Сарданапал старается не чертить дистанции между ними, подчёркивает, что они все учатся друг у друга, и иногда это даже получается. На острове шумно, суетно, всё в постоянной стройке и ничего не понятно. Сарданапал думает, что не видел ничего лучше этого прекрасного хаоса — он чувствует, как они вместе создают место, которое будет помогать хранить магию многие столетия. Буян даёт ему сил, и он чувствует, как привязывается к каждому кирпичу в фундаменте, к каждому котлу в аудитории, к каждой гусенице в редком лесочке, который потом станет Заповедной Рощей. К Медузии он так же привязывается, не замечая, как её присутствие вплетается в остров, как её магия помогает держать Гардарику, как её рука заставляет нежить выбегать из подвалов. Она всегда где-то рядом, учится, недобро косится на Древнира, увлечённо говорит на родном языке с единственным на острове магом из Греции. Сарданапал как будто всегда знает, где она находится, и куда нужно посмотреть, чтобы увидеть медные волосы и золотисто-зелёные глаза.●
Они становятся друзьями так же медленно, как Медузия овладевает магическим кольцом, или как дракон вылупляется из яйца, или как Гардарика полностью смыкается над островом. Путаная сеть защитных заклинаний, которую они все вместе возвели — торжество магического искусства, стирающее грани между светлым и тёмным, воспитанным и интуитивным, упорядоченным и хаотичным. Сеть Гардарики видна не всем, но Сарданапалу хватает умений, чтобы видеть её отдельными потоками магии. Он видит руку каждого ученика, который помогал, и каждый раз невольно улыбается, когда видит магию Медузии — он всё ещё не видел ничего более красивого и самобытного. Каждая выпитая чашка чая, прочитанная книга и открытая бутылка вина помогает сблизиться на миллиметр. Они уже даже почти могут шутить про своё необычное знакомство, но никто из них не называет Персея по имени, всякий раз обходя эту тему в разговоре. Сарданапал рад, что у него есть человек, которому можно пожаловаться на то, насколько с Древниром тяжело находится рядом, и не бояться осуждения. Которому можно рассказать, что он боится не соответствовать своему учителю и не оправдать доверия. Медузия плохо умеет утешать, зато отлично составляет сравнительные таблицы и может подвести доказательную базу под то, почему Сарданапал справится и с должностью директора, и с охраной Жутких Ворот. Этот фарс, как ни странно, помогает, Сарданапал заколдовывает таблицы, которые летают голограммами по комнате, Медузия смеётся в полный голос, и Сарданапал в ту секунду как будто впервые её видит, хотя прошло уже больше ста лет с того дня, после которого он не ест дыни. Он тоже смеётся и прижимает её к себе рукой — как, оказывается, близко они сидели. Прикасается губами к её затылку, еще не поцелуем, но уже с уверенностью в том, что, пожалуй, их столетняя дружба последние лет двадцать была не совсем дружбой. Волосы Медузии не превращаются в змей, а сама она так легко откидывается головой на его плечо, как будто это самое естественное и правильное, что можно сделать.●
Они ходят бродить к океану, зимой он ледяной и колючий, серый мокрый песок липнет к одежде, ветер царапает щёки. Но здесь их не видит ни Древнир, ни ученики, и каждый поцелуй чувствуется солёным и украденным. Сарданапал не может не замечать того, как инородно Медузия смотрится в Буянском хмуром пейзаже, её античная красота и южные черты не подходят к серому небу и мелкой мороси, к заморозкам по утрам, сырым башням и текущим крышам. Сарданапалу становится совестно — он как будто поймал жар-птицу и привёз её в мрачный подвал. Привёз и любуется, не в силах отпустить. Медузия называла себя чудовищем, но им сейчас себя чувствовал он. Желая сделать добро, он привязал Медузию чувством благодарности за спасённую жизнь, и не дал времени, чтобы придти в себя, перед тем, как предлагать улететь на другой конец мира. Наверное, надо было хотя бы пару месяцев подождать после мёртвой воды, чтобы принимать жизненно важные решения. Он хочет извиниться, но не знает, с чего начать, поэтому просто задаёт один вопрос, который интересовал его с первого дня знакомства. — Почему ты так долго прятала взгляд? Когда мы путешествовали по Греции ты никогда не смотрела по сторонам, и даже на меня согласилась прямо взглянуть только после того, как убедилась, что моей магии хватит, чтобы сопротивляться твоему интуитивному дару. Медузия кривится, когда Сарданапал называет даром то, что всегда было для неё проклятием. — Я не хотела, чтобы ты видел меня... такой, — Медузия ищет слова и не находит приятных, — Тогда я не так хорошо умела это контролировать, не хотела на твоих глазах случайно превратить кого-то в мрамор. Не хотела, чтобы ты видел меня чудовищем. Её ледяные слова тяжело падают в зимнюю ночь, не хотят растворяться в дожде, неловко повисают между ними. Прошло много лет, но эта женщина с несгибаемой осанкой и всегда расправленными плечами звучит так же, как та испуганная девушка, которая была уверена в том, что она монстр. Она так же, как и сто лет назад, отводит глаза в сторону, смотря куда-то сквозь него, и её голос так же ломается на последнем слове. — Не существует такого поступка, после которого я смогу считать тебя чудовищем, — Убеждённо говорит Сарданапал, и касается ладонью её щеки. Не пытается притянуть, не нарушает границ, ждёт, пока Медузия сама повернётся к нему. Пальцы у него подрагивают от холода и от того, каким нежным фарфоровым лепестком чувствуется её кожа. — Ничего? — Медузия поднимает бровь и улыбается одним уголком рта. Её глаза зелёные, переливающиеся золотыми искрами, блестящие от непролитых слёз и морского ветра, и нисколько, нисколько, н и с к о л ь к о не чудовищные. — Ничего, — Кивает Сарданапал, и ни в каких своих словах он не был так уверен, как в этих.