***
Телефон аль-Хайтама сыплет уведомлениями безостановочно вот уже минут пять как. Смотреть, что там, он не хочет, ответ очевиден: Кавех снова недоволен своим преподавателем. У друзей был общий чат, но тот предпочитал писать сообщения аль-Хайтаму лично. Это раздражало, и раздражало с каждым разом всё сильнее, но поделать с этим он ничего не мог, ведь добавить эту персону в чёрный список… Лучше уж сразу пойти и сброситься с десятого этажа. Обижающийся Кавех - это худшее, что случалось в жизни лучшего студента академии. Вынести на себе этот сверлящий взгляд, полный злости и желчи, и эти фразы «Да, этот пёс умеет дружить, не то, что некоторые», которые появлялись сразу же при виде аль-Хайтама, было тем ещё испытанием для него. И казалось бы, закрой глаза на это да радуйся жизни, но что-то в его сердце переворачивалось и больно тянуло, стоило этому прилипале мелькнуть перед ним. Он отрывает своё внимание от книги и берет в руки злосчастный телефон, где под аватаркой с каким-то котом высится стопка сообщений. ♡ Кавех♡: «… а я ему говорю «ЭТО ДОМ, ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВЫМ»» «на что он мне с ебучим умным видом ”Я начинаю сомневаться в Ваших способностях”» «Я ХОЧУ ЕГО УБИТЬ» Аль-Хайтам читает это, подпирая рукой голову, и не понимает: какого черта как наяву видит это недовольное красивое лицо и агрессивную жестикуляцию. Видит, как он злостно хмурится, и как при каждом движении перья в его волосах легко подрагивают. Не то, чтобы он присматривался к каждой детали, и не то, чтобы он пытался запомнить каждую его эмоцию, вовсе нет. Просто Кавех маячил перед ним настолько часто, что даже слепой бы уже увидел и сказал: «Да сколько ж можно».Хайтам: «Ты закончил?»
Ответ приходит не сразу. Минуты две он смотрит в телефон, пока не замечает «♡ Кавех♡ набирает сообщение…» ♡ Кавех♡: «я устал» «купи мне вина» Аль-Хайтам закатывает глаза и коротко отвечает «Нет.», после чего отключает звук уведомлений в этом диалоге.***
— Даже этот хлеб будет мягче тебя, — Кавех стучит точно камнем, а не хлебом, по столу академной столовой. — С ним и разговаривай, — чеканит аль-Хайтам и снова утыкается в какую-то супер интересную, по его меркам, статью на сайте. — Да что же ты за человек такой, — ворчит яркое пятно напротив, сощурив глаза, а затем тыкает своими изящными пальцами крепкую руку собеседника и проводит линию от большого пальца до костяшек. Прикосновение Кавеха очень явно жжёт. — Не прикасайся ко мне, я не хочу заразиться легкомысленностью и глупостью, — отдергивает руку тот, даже не взглянув на него. — Впервые слышу, что железки могут заболеть, — парирует он, и аль-Хайтаму не надо смотреть, чтобы понять, что этот человек ухмыляется. Но он всё равно поднимает глаза, которые снова цепляются за эти ужасные перья в волосах цвета пшеницы.***
Первый снег в этом году случается в середине ноября. Он большими хлопьями слетает из серого неба и оседает на всём, включая светлые волосы рядом. Аль-Хайтам***
В тот же вечер Кавех сидит в комнате Тигнари и хмурится. Градусник, нагретый теплом чужого тела, уверенно показывает отметку в 38 градусов. Нос плывёт, а в ушах немного звенит. — Ты каждый раз будешь падать с температурой, когда снег увидишь? — спрашивает Сайно, наливая отвар из лечебных трав в чашку Кавеха, с которой тот и пришёл. Вся яркая, с рисунком какого-то цветастого ловца снов на совсем не подходящем синем фоне. Он тянется за своей любимой чашкой и обнимает её пальцами, согревая и без того горячие руки. — Это всё аль-Хайтам, — шмыгает Кавех. — Это он бросил меня в снегопад, — звучит как-то досадно, и от этих слов на языке появляется горечь. Или, быть может, это отвар такой? Кавех не знает, но глаза его начинают блестеть не только от температуры. Спустя три часа после того, как Тигнари выпроводил Кавеха в свою комнату, при этом наградив парой пластинок каких-то таблеток (Кавеху, честно, было всё равно, главное чтобы помогли) и приказав пить больше жидкости, общий чат начал разрываться от приходящий сообщений. Аль-Хайтам специально не смотрит, что там, потому что уже наверняка знает, что Кавех опять на что-то жалуется. Не смотрит ровно до тех пор, пока не замечает личное сообщение от Сайно. Тот никогда не пишет ему просто так, а значит случилось что-то действительно важное. Сайно: «Приди и успокой его, он уже достал» Успокоить кого? Но следом приходит сообщение с пояснением, будто в этот же момент Сайно прочитал его мысли. Сайно: «Кавеха» Когда аль-Хайтам подходит к той самой комнате, он готовится ослепнуть от «красоты» вкусов Кавеха, но после того, как ему открывает дверь в ноль уставший Тигнари и пропускает внутрь, аль-Хайтам, честно, немного теряется. Яркий Кавех совсем не импонирует с этой тёмной комнатой, завешенной сложными чертежами и раскиданными конструкциями. Даже кажется, будто это и не его вовсе. Ни намёка на ужасный вкус хозяина, его выдают только лежащие на столе те самые пёстрые перья, которые тот, не пойми зачем, каждый раз пихает в свои волосы, да пачка листов на столе, рядом с которыми лежат краски и карандаши. А потом он замечает и самого Кавеха. Он выглядит ещё хуже, чем при первой встрече. С порога Тигнари заявляет: «Делай с ним, что хочешь, но сироп чтобы выпил, иначе до утра он не доживёт.», и уходит вслед за Сайно, который сбежал, только открылась дверь. На прикроватной тумбочке стоит тот самый заветный сироп. — Что за драму ты устроил? — спрашивает аль-Хайтам и подходит ближе, чтобы рассмотреть бутылёк. Кавех тут же начинает копошиться под слоем своих, и не только, одеял, а когда наконец выныривает из-под них, сердито заявляет хриплым голосом: — Это ты виноват, что я заболел, — на что брови аль-Хайтама приподнимаются в немом вопросе. Кавех хмыкает и продолжает: — Нечего было оставлять меня одного в такой-то снегопад, я легко простужаюсь и долго болею. — А самому об этом подумать мозгов не хватило? Он жалеет об этом вопросе буквально в ту же минуту, когда на лице Кавеха отражается не ехидство и притворство, а настоящая глубокая обида. Глаза сильно блестят, губы плотно сжаты в тонкую линию, а на лбу проступают бисеринки пота. Он отворачивается к стене и сворачивается почти клубком, обнимая себя и натягивая одеяло прям на голову, лишь бы скрыться от этого всего, и умолкает. Аль-Хайтаму становится сильно плохо, когда он слышит, как тот активно шмыгает носом. — …ты плачешь? — аль-Хайтам не узнаёт свой голос, почти слышимый и такой тревожный, и не верит, что он вообще может звучать так. — Нет, — раздаётся из кипы одеял, надломанно и тяжело, с ощутимой хрипотцой от простуженного горла. Хозяин комнаты явно там почти задыхается, но ему холодно и обидно, от чего желание покидать укрытие так и не наступает. — Тебе… надо выпить сироп, — откашлявшись, говорит аль-Хайтам и поворачивается к бутыльку, снимая крышку. Движение выходит рваным и резким, и он честно пытается себя успокоить. Сердце тревожно сжимается, в то время как мозг не понимает, что такого случилось. Объясниться с собой у него не получается. Впервые. — Не буду я ничего пить. Не успевает он закончить предложение, как аль-Хайтам тут же стягивает с него слой одеял. Кавех возмущённо взирает на него из-под пушистых ресниц, на которых всё ещё держатся капельки слёз, шмыгает и крепче обнимает себя. По взмокшей спине сильно гуляет холод, от чего тот начинает дрожать, и взгляд, обращённый на друга, становится злее. Почему-то аль-Хайтама это смешит. Он откладывает одеяла в сторону, а сам тянется к Кавеху. И тот застывает, когда холодная ладонь, с красивыми длинными пальцами, стирает с покрасневших щёк влажные дорожки недавних слёз. Сердце в момент заходится в таком бешеном темпе, что вот-вот разломает рёбра и выпрыгнет наружу, а температура поднимается ещё на пару градусов. — Сироп, — тихо говорит аль-Хайтам, и тянет Кавеха за разгоряченные руки, поднимая. Тот совершенно не сопротивляется, будто превратился в тряпичную куклу, и на автомате делает всё, что говорит ему приятный голос. Даже выпивает чертов горький сироп, от которого всё тело пробирает мурашками. Кривится, трёт губы, пытаясь избавиться от отвратительного привкуса, и обещает себе больше никогда не пить его, как бы плохо себя не чувствовал. Аль-Хайтам наблюдает, а потом молча поправляет выбившуюся светлую прядь за ухо, в то время как Кавеха опять пробирает волной дрожи, и он застывает. «Бессилен против своего же оружия» - думает он и не замечает, как ступор сидящего рядом проходит, и тот подбирается ближе, почти вплотную к груди, и укладывает голову ему на плечо. Руки аль-Хайтама действуют на опережение разума и прижимают ослабевшее тело за плечи ближе к себе. Кавех тяжело и жарко дышит ему в шею, жар тела под боком ощущается слишком хорошо, и какая-то часть аль-Хайтама всё же винит в этом себя, а другая кричит, что человеку рядом уже давно не десять лет. — Ты уйдёшь? — звучит даже слишком жалобно, от чего жаркое тело обнимают только сильнее. — Останусь, — на что Кавех тихо усмехается сквозь дремоту, а после расслабляется и проваливается в пучину сна полностью, не меняя положение. В ту ночь сон аль-Хайтаму и не виделся. Кавех изнывал от жара и дрожал от холода, а заботливый друг менял полотенце на его лбу каждые десять минут. То слишком быстро нагревалось, и аль-Хайтам невольно начинал тревожиться. От температуры Кавеха даже комната прогрелась, так что ему даже пришлось снять с себя свитер, в котором поначалу он чувствовал себя прекрасно. Ночь тянулась слишком долго. Лучше Кавеху стало только утром, когда за окном просветлело, а с неба так и кружили хлопья снега, накрывая собой всё вокруг, словно белым меховым пледом. Аль-Хайтам смотрит в одну точку, от чего в глазах начинает рябить. Он совсем не устал. Из-под одеял раздаётся недовольный стон, и те начинают съезжать на пол. Аль-Хайтам спешит накинуть их обратно на больного, на что тот кривится и тянет «Жарко», когда его лоб заботливо ощупывают на наличие жара. С радостью аль-Хайтам подмечает: температура почти спала.***
Вышибая дверь комнаты почти с ноги, Кавех с порога заявляет: «Таблетку. От головы. Срочно», и Тигнари вскакивает, выпутываясь из объятий Сайно. Аль-Хайтам тянет бровь, глядя на него, а тот возвращает ему взгляд, указывая на шарф, которым Кавех обмотан почти по самое не могу. Он закатывает глаза, на что его «собеседник» разводит руками и пожимает плечами. Получив свою дозу обезболивающего, Кавех благодарит и извиняется, а потом хватает