долго и счастливо

вестеросское солнце никогда не бывает ласковым. из раза в раз, являя себя, вездесущий надменный бог, словно издеваясь, воздаёт слабым смертным света за все недели тягостного отсутствия. однако сегодня… в этот день он столь далеко раскинул свои жгучие косы, что даже теплолюбивые драконы, существа, рождённые в пламени и золе, не оценили почестей. заспанный люцерис проводил арракса на утреннюю разминку в одиночестве, едва горизонт зацвел, и тот, сделав над землями гавани несколько ленивых кругов, полез обратно в драконье логово. рассвет ли того не порадовал, не заболел ли его друг, могут ли эти могучие создания вообще болеть — юноша долго гадал, что лишило дракона привычно бодрого настроя, пока дневное светило не вошло в полную силу, и веларион сам добровольно не заперся в покоях, лишь бы не натягивать на липкое тело душный жесткий дублет. как часть королевской семьи, люцерис ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе показаться при дворе в неподобающем виде, посему было принято твердое решение, что ноги его в коридорах крепости до прошествия этой изнуряющей напасти не ступит. оставалось надеяться, что ночь пожалует людям за испытание спасительную прохладу. внимательные служанки неоднократно стучались к принцу по началу его вынужденной изоляции — работа в замке сроду не дремлет, — но юноше хватало свежих фруктов и примощенного в самом дальнем углу кувшина родниковой воды, а тёмные полотна, прямиком из погожего волантиса, прикрывали окна, и греховно было на что-то жаловаться. люцерис трижды вежливо развернул девушек, после чего решил вовсе освободить прислугу от обслуживания его и его комнаты на грядущие сутки, и позволил себе, наскоро разобравшись с присланными морским змеем указаниями, удивительную вещь — расслабиться. — он. веларион подслеповато щурится, чем вызывает у бесстыдного собеседника дурацкое хихиканье, и манерно цокает в ответ, присмотревшись по указанному направлению: — ты, должно быть, издеваешься. — отчего же? он вам не по нраву, мой принц? вас беспокоит его низкий статус или чересчур короткие волосы? юноша вызывающе дёргает бровью. виноградный сок приторно растекается под языком, но и в этом ощущении в такую жару есть своя прелесть. — этот конюх куплен деймоном, — люцерис облизывает губы. — неужели? — вне сомнений. и ты сам это знал. а меня спросил, чтобы подтвердить свои догадки, — улыбка, не скрываясь, обнажает зубы. веларион тихо смеется, — но ты не можешь быть уверен, что я не лгу тебе. давай дальше. эйгон откровенно забавляется, вытягивая перед собой руку, чтобы ткнуть пальцем в мельтешащую по саду точку. люцерис со стоном приваливается к подоконнику, прижимаясь виском к деревянной ставне, будто безмерно утомился за какую-то жалкую секунду, и драматично обмахивается перьевым веером вместо внятного пояснения своей реакция. чужой выбор красноречиво остаётся проигнорированным. таргариен давится фырканьем, быстро закачав головой: — о, нет, я понял. я буду предельно ответственен и избирателен, не покидай меня! вон тот, тот, что в зелёной накидке. юноша медленно моргает, отрывая взгляд от искренне распахнутых глаз на зарумянившемся лице, и просяще приложенной к груди, сжатой в кулак ладони, чтобы вернуть его к их маленькому развлечению. надо же, какой актерский потенциал гибнет в этих суровых стенах. веларион тщетно пытается сосредоточиться: накидка вправду зелёная, цвета едва пробившейся в почве летней травы. дорогая вещица. и где только достал её получающий эдакий скудный заработок мальчишка? у незнакомца загорелая кожа и крепкие руки, это представляется возможным разглядеть даже с их наблюдательного пункта, и, да, прямые вороные волосы до самых плеч. ещё немного и старшая служанка сочтёт длину вульгарной, устроив парнишке подлинную взбучку за невнимательность вкупе с неуважением к великому роду таргариенов. как будто их ветвь приватизировала себе возможность роста. люцерис скучающе вырывает у эйгона из рук фарфоровую тару с вином. не кувшин, не стакан и не бокал — нечто похожее, однако противоположное тому, из чего стоит испивать вино человеку их положения. — по-видимому, вы утопили свой рассудок в алкоголе, принц эйгон. — потерпит ли моя гордость сие безосновательное оскорбление, пусть и от любимого племянника? — не придумывай, драгоценный дядюшка, гордость неизвестный тебе зверь. а мальчик служит моему брату. он весь вечер обхаживал джоффри на пиру, что проводился неделю назад, и ты, прошу припомнить, тоже был там. сидел слева от нас, деликатно пригубив такое количество дорнийского портвейна, что к ночи не смог бы различить меня с моей матушкой. таргариен грязно играет бровями, не сдерживаясь ни на грамм, на что юноша закатывает глаза настолько глубоко, что видны остаются одни белки. — или я хотел оставить за собой подобное впечатление. — безусловно. служку кличут олли. и, кстати, он докладывается деймону. секунда, вторая, и эйгон взрывается, уронив голову на сложенные перед собой руки, разгоняя повисшую тишину хриплым заразительным смехом. — седьмое пекло, этот мужик... старший принц не успевает отдышаться, но уже начинает сокрушаться из-за неожиданного известия, добавляя к страстной речи пылкую и эмоциональную жестикуляцию. глаза люцериса блестят, когда он запрокидывает голову, чтобы сделать большой неосторожный глоток из чаши. жидкость отлично смывает приевшуюся во рту сладость огнём. близится поздний час, вот только темнеть на улице всё никак не начнёт. благо, что кардинально отличает ситуацию от утренней, море принесло ветер. молодые мужчины безмятежно нежатся под его порывами, распахнув окна и предварительно сорвав с тех занавески. покои велариона расположены крайне удобно — выходят прямо на сторону причала. а ягодная настойка из студёного погреба качественно дополняет компанию. плеснутое мимо рта люцерис собирает с подбородка запястьем. это нисколько его не расстраивает — не в редкий самовольный выходной, что внезапно оказался до неверия прекрасным днём. глаза эйгона очень уж трезвые для непросыхающего пьяницы, — тот делает небольшой шаг, оказавшись вплотную к юноше, и приподнимает его руку за локоть, успевая собрать языком сбегающую фиалковую каплю, так и норовящую впитаться в высоко закатанный кипенный рукав, — но вблизи дурманят не хуже ядрёного трактирного пойла. зрительный контакт не прерывается и стоит люцерису протянуть назад одолженный им ранее причудливый сосуд, в груди яростно печёт, так, что подвешенный палящий круг показался бы ливнем с севера. хорошо. — ладно, — эйгон отодвигается, но это скорее ощутимо, чем заметно внешне. его волнистые сахарно-белые пряди, свисающие по щекам, в оранжевых лучах отливают золотом, — ладно. тогда тот. видишь, у ступеней? — почему он? — умоляю, я отсюда вижу эти охерительно длинные ноги. даю тысячу оленей, что он и от волос избавляется, и в штанах у него есть чем поживиться. люцерис игриво скалится, качая головой. незамутнённое восхищение, которое он испытывает, слыша эти непотребства, наверняка привело бы все семь королевств в ужас. вероятно, большая часть их чувств вызвала бы в других отвращение. юноша теребит ворот рубахи, легкомысленно подмигивая родственнику: — мало. есть что-то ещё, продолжай. эйгон не отворачивается, нагло и беспардонно любуясь грациозной обнаженной шеей, скрытой чаще всего за высоким колетом одежд, наглухо застегнутых до последней запонки. впрочем, для его воображения и эксклюзивных преимуществ это не проблема, и всё же наблюдать её так просто… отрада для развращённой души. принц откашливается. люцерис веларион самодовольный гад, но даже сей факт таргариена не осаждает. — его привлекают мужчины. — он, кажется, работает на кухне? — в точку. и на бледную пиявку. — и на бледную пиявку, естественно. ты хочешь положить между нами личность, которая всё до последней детали изложит таинственной дьяволице с мутными намерениями? заскучал без прижигающих зад сложностей, эйгон? отблески солнца скользят вдоль балконов красного замка в последний раз и, наконец, начинают возвращаться к горизонту. зной утихает. в голосе велариона не слышно злости, он не выглядит раздражённым или разочарованным — слегка заинтригованным, пожалуй. и эйгона настолько окрыляет подобная реакция, что он, сам от себя того не ожидая, мягко улыбается. это откровение. ведь объяснение маячит поблизости: вера. доверие, что устоялось между ними с люцерисом надёжно выстроенным мостом. доверие, которое не пошатнется от непредвиденного налетевшего вихря. одна мысль об этом вызывает волнующие томительные мурашки. — я всего лишь хотел взбаламутить воду и порассуждать о возможностях, люк, ничего более. позволь мне и моему скверному характеру праздное любопытство. эйгон подталкивает вино поближе к люцерису по обточенной гранитной конструкции подоконника и целенаправленно глупо хлопает ресницами. веларион, мимолетно ухмыльнувшись, кажется, принимает предложенные в качестве извинения остатки вкусного напитка. — сколь много ты хочешь, — и как мало просишь. — на аппетиты не жалуюсь. таргариен уклончиво ведёт плечами, замолкая. стайка вьюрков на цветущих деревьях устраивает звонкую перекличку, очевидно, осчастливленная спустившимся на землю полусумраком. издалека слышится любопытствующий рокот санфайера. должен был вырасти грозный зверь, а получился дружелюбный сводник. — …что же, милорд, мне пора приступать к молитвам за государство, уповая на то, что сверху внемлют, и ты ни за что не сядешь в совет по правую руку от королевы? люцерис свистяще выдыхает. их перепалки с дядей ускорили бы и вечность до неуловимого мгновения. — неужели существуют известные тебе молитвы? эйгон прикусывает губу. его собеседник, не выдерживая тени поражения на смазливом — почти ангельском — лике, шаловливо перебирает в воздухе пальцами, подзывая таргариена к себе ближе, будто какая-то бордельная жрица. люцерису безмятежно весело. это — их вариант идиллии. пурпурные глаза исследуют его вдоль и поперёк, а после воровато окидывают помещение, как если бы здесь мог быть кто-то ещё кроме них, и комично расширяются. эйгон подплывает ближе, не выходя из роли, даже когда опирается ладонью на стену рядом с отмеченным обсидиановой серьгой ухом племянника. тот же отчаянно пытается не засмеяться, терзая щёку изнутри. — а ты не боишься… — веларион вопросительно мычит, отзываясь на туманную подводку к сути, и скользит кончиками ногтей по чужой скуле, отводя с хитрого лица белёсые пряди, — …что я тоже шпион твоего отчима? люцерис начинает мелко подрагивать в проступающем все более явно смехе, но сдерживает себя и порывисто обхватывает руками щёки эйгона: — а ты? не боишься? — он силится заглянуть глубже, за хмельно расползшиеся зрачки, и таргариен, ломаясь, отпускает смешок в чужие губы. эйгон наваливается на племянника, придавливая распалённое зноем и желанием тело к стене всем весом, словно пытаясь люцериса в ту втереть, и жадность растекается по его венам, стоит велариону развести колени — лишь бы для их близости не осталось преград, — а ему самому добраться пальцами до жилистой шеи, укрытой кольцами тяжёлых волос. — клянусь, порочный принц ненасытен, — фраза резко обрывается жарким дыханием люцериса, снимающим слова с губ старшего родственника своими. таргариен, подхватив мысль, размазывает те по влажному языку и зарывается в пушистые густые кудри ладонью, другой сжимая чужое плечо. от ощущения перекатывающихся под пальцами напряженных мышц остро хочется застонать, да так, чтобы все шныряющие в коридорах бездельники смутились, но ему действительно, блять, необходимо на что-то опираться. потому что ребёнок, которого он помнит ещё шагающим пешком под обеденный стол, в настоящем какого-то рожна целуется настолько умело и настойчиво, что эйгону давным-давно не требуется спиртное, дабы в висках застучало. — ты — порочный принц, эйгон, — елейно мурлычет юноша, улыбнувшись, как на саму собой разумеющуюся истину, и обводит пухлую губу кончиком языка, без лишней осторожности стискивая на ней зубы. эйгон вздрагивает, обречённо дергая велариона за волосы. — б-блядство… снова подловил… спустя некоторое время — таргариен не взялся бы сказать, сколько его прошло и за плату, утративший себя в пряном травянистом аромате люцериса, скандально зависимый и очарованный, — руки велариона вторгаются под легкую ткань его одежд, а собственные губы неторопливо блуждают по углу чужой челюсти. более умиротворяющей картины внутри проклятого красного замка нельзя и нафантазировать, не то что встретить. однако эйгон, вяло возвращая себе способность мыслить, вспоминает, что они, вообще-то, вели беседу. — не проще ли будет пригласить в нашу постель какого-нибудь уже знакомого? из, знаешь, ближнего круга, — голос звучит на грани шепота, позволяя сохранить объявший момент уют. ему не сложно признать, что происходящее — реальность, которую он держит в объятиях в это мгновение — лучшее, что когда-либо с ним случалось. и эйгон всерьёз постарается ничего не испортить. — например? — таргариен поднимает голову — люцерис же и век не открыл, спрашивая неохотно, будто не мог сбросить с себя накатившей неги, и не прерываясь от поглаживания чужой талии. — скажем, твоего благообразного брата. — может, лучше твоего? — уголки зацелованных губ чуть изгибаются, — того, который злобный. подозреваю, если удовлетворить дракона сполна, он прекратит рычать, — натренированные бедра плавно покачиваются, сжимая колено эйгона, — да и леди алисента до сих пор дивно выглядит. кто знает, вдруг она… таргариен резко выдыхает и угрожающе напрягает челюсть. в равной степени едкие ухмылки зеркалят друг друга. — люблю слышать превосходящие меня мерзости. люцерис знающе щерится: — я живу, чтобы радовать. за окном неожиданно громыхает: возможно, кто-то услышал их реплики и только что разбился; возможно, стража снова забыла смазать главные ворота. веларион не раз пенял брату на то, какие идиоты держат караул: теперь же сие его не тревожит. он ведёт раскрытыми ладонями по плоской груди напротив, оглаживает изгиб плеч, скребёт ногтем гравировку на ряде серебряных застежек и чувствует на своем лице пытливый взгляд, который совсем не отвлекает и не вызывает недоумения. люцерису известно наверняка, что этот взгляд означает. веларион рос обласканным и любимым, но эйгон? у того ничего подобного не было. вкрадчивые прикосновения ради прикосновений, чтобы выразить эмоции тактильностью — это таргариену незнакомо. тот более не настораживается — недюжинный успех, но всё ещё чутко следит за его мимикой, как будто пытается запомнить привязанность в деталях, впитывает недополученную нежность, словно внутри не душа, а бездонная неутолимая пропасть. люцерис собирается похоронить чужую горечь под иступлённой преданностью. он ловким движением выталкивает верхнюю пуговицу из прорези, не желая смущать любовника (или вернее сказать возлюбленного) своей внимательностью, у него здесь иное по важности дело. — если говорить серьёзно, то безопаснее рассмотреть кандидатуры не из гавани, а из земель подальше. кого-нибудь на драконьем камне. сорочка велариона, откровенно говоря, смотрится на эйгоне великолепно. безобидный собственнический укол касается сердца люцериса так же, как он сам гладит пальцем приоткрытые податливые губы. таргариен вторгся к нему при полном облачении, задыхающийся, почти разбил вино, выпрыгнувшее из потных рук, и гостеприимный хозяин покоев сразу же одолжил ему свою просторную ночную одежду. игрищ в образах мейстера и больного по планам точно не было, и шанс откачивать эйгона на полу (не впервые, к несчастью) совсем не прельщал. — или на дрифтмарке? думается мне, неведомый морской бог подобного уже навидался и желание не покажется ему преступлением, в отличие от осуждающей мнительности семерых. люцерис не присматривался, но, оказывается, он перегнал старшего принца в плечах. про рост же не следовало и упоминать. так вот почему портнихи горестно вздыхают, когда он приходит снимать мерки. — на острове этого лучше не произноси. люк ненадолго прижимается к эйгону губами и касается подушечками пальцев его ключиц в вырезе свободной ткани. тот, нетерпеливо подавшись к ласке, усмехается. — что ж. я могу поболтать по душам с леди бейлой. эйгон, многозначительно хмыкая на утвердительно брошенную фразу, неизменно чистыми от перстней и других украшений руками провокационно мажет по ягодицам велариона, крепче сдавливает упругое в ладонях и тянет племянника на себя, пока тот не выгибает спину, послушно притираясь в ответ. таргариен выплевывает неразборчивое ругательство. разум всё менее связно склеивает слова в предложения. люцерис практически покончил с бесчисленными пуговицами и лихорадочно чертит невесомыми касаниями напрягшийся торс эйгона, реагирующего до того аппетитно, что у велариона во рту скапливается слюна. — ох… очаровательная грозная сестричка. что ты намереваешься ей сказать? люцерис цепляет ногтем затвердевший сосок на мягкой груди, кружа подушечкой пальца по его бледному ореолу. — поведую о своей невинной прихоти, — принц пожимает плечами, развязно облизываясь. эйгон непростительно горяч. если тот вознамерится разговаривать со всеми подобным тоном, пост десницы плодотворнее предоставить ему. любые возможные проблемы пресекутся на корню на этапе переговоров. — расскажу ей, что всего лишь хочу свободно повеселиться с неизвестным мне молодым мужчиной, ощутить гибкое тело, зажатое между мной и моим привлекательным любовником. или, напротив. у малого совета прибавится куча, несметное множество проблем. таргариен, щемяще всхлипывая, отталкивает его запястье. чужие щёки раскалённые на ощупь — эйгон прижимается к плечу люцериса и тот поражённо стонет, подставляя шею. если уверенные руки ещё не оставили на нём свежих синяков, то отныне это явно пройденный рубеж. — скажу ей, что хочу… — у люцериса вспыхивают искры перед глазами от хватки зубов на горле, — с-сука, хочу насладиться зрелищем того, как ñuha rūs c удовольствием берёт кого-то сзади. хочу целого представления для одного меня. не располагающий сейчас и толикой терпения таргариен просто дёргает чужие завязки и застежки на одеждах по очереди, а те, что не поддаются, откликаются бряканьем по полу. он падает на колени вслед за ними. старший принц, оправдывая перенятый титул, одаряет тугой пресс люцериса короткими поцелуями, и, схватившись за кромку штанов, отгибает её вниз, обжигая языком солёную кожу, буквально чувствуя, как подкашиваются крепкие ноги и мутится сознание. люцерис неловко бьётся о стену затылком. — vēzos, мы ведь не закончили… эйгон жадно втягивает носом чужой запах и поднимает потемневшие, расфокусированные глаза вверх. — нет? это, нахуй, думает веларион, будет моим позорным концом. позорным, но счастливым. люцерис прикусывает язык и силится вернуть контроль над севшим голосом, зачёсывая левой рукой холёные, взъерошенные, насквозь таргариенские пряди назад. всё происходящее напоминает собой мокрый сон. — мм… jorrāelagon lēkia… переживает, что ты тлетворно на меня влияешь. эйгон полубезумно улыбается, и, наконец, зашевелившись, ластится к широкой тёплой ладони, дёргая лодыжку племянника с целью закинуть себе за спину. — тогда, видимо, тебе нужно рассказать не только yel ābrazȳrys, но и yel zirȳla, — искусные пальцы споро ныряют за границы чужого пояса. вдалеке безжалостное кровавое божество растворяется за величественными холмами, оставляя городу блаженную темноту. жара не спадает.