silver strand

      Закрыв входную дверь на два оборота, Чонин прислонился к ней и устало выдохнул. Чтобы успокоить бешеное биение сердца, блондин заставлял себя мысленно отвечать на самые простые вопросы в поисках истины, которая могла остудить разум.       Когда в последний раз он появлялся дома так рано при свете дня? Кажется, это было, когда они с ребятами решили зависнуть у него и поиграть в новую приставку. Тогда было шумно, задымлённо и, как обычно, весело.       Когда он в последний раз надевал этот дорогущий официальный костюм? Наверное, это была свадьба одного из членов его многочисленной семьи пару лет назад. Тогда он всеми силами старался выдавливать из себя улыбку максимально естественным способом.       Когда он чувствовал себя настолько подавленным, разбитым, близким к самой смертельной грани во всей бескрайней вселенной? На этот вопрос у него не было ответа, даже хоть немного близкого.       Похороны всегда давались ему морально тяжело, блондин старался избегать таких «мероприятий». Тема смерти пугала его до чёртиков, он предпочитал оставить это более эфемерным и незнакомым облаком. Пару раз он с группой писал странную лирику о смерти, но «вау-эффекта» не случилось.       Группа. А какая теперь будет группа без неё?       Чонин раздражённо приспустил галстук, который обхватил его горло удушающим захватом, и скинул новые туфли, которые уже успели запылиться в кладбищенской земле. Оглядев своё пристанище, молодой человек каждую деталь ощущал уже не такой приятной и родной. Будто всё было чужеродным. Будто всё потеряло смысл, искру, свою особенность. Всё это было так по-глупому, так бессмысленно. Без неё.       Какого дьявола Ян позволил этой наглой девчонке засесть в его извилинах? Просочиться сквозь паутину вен так глубоко? Девчонка с ореховым каре и серебристой прядью засела слишком прочно. А нужно было выкинуть, избавиться. Прогнать. Скорее выдворить.       Душа поэта требовала выплеска эмоций в той форме, что была знакома, на бумагу. Создать новый текст, наложить на музыку и разнести мотив по всему свету, чтобы люди неосознанно впитывали боль страдающей души. Напевали заедающий мотив, снимали несуразные видео для социальных сетей, пока весь невероятно невыносимый смысл таился вдребезги разбитом и бесполезном сердечном мешке.       Слишком спешные движения сталкивали неудачно поставленные предметы, привлекая к себе внимание. Чонин бы и не хотел заостряться на них, если бы упавшие предметы снова не возвращали его память к ней.       она она она она       Блондин не позволял себе проявлять страдающую сторону, он просто не мог так поступить. Но действия, что стали слишком резкими и дёргаными, с потрохами выдавали его состояние, граничащее с сумасшествием.       Кое-как добравшись до своей комнаты, в которой всё ещё стоял дым от скуренной пачки сигарет за утро, блондин бросился на поиски своего блокнота, куда старательно вписывалась лирика будущих хитов. В ореховом кожаном блокноте с гравировкой маяка на обложке почти с насмешкой торчала детская ручка с лисёнком на колпачке.       Эта девица посмела просочиться во всю жизнь. Она раздражала этим фактом, даже уже находясь под двумя метрами земли.       Новый текст лился из гитариста сплошным потоком, ничто не могло его остановить, помешать, сбить с уничтожающего желания избавиться от оглушающей и тупой боли где-то в районе грудной клетки. Возможно, через пару лет это покажется Яну бессвязным бредом, но в этот час его сердце решало за него. Парень не понимал, что пишет, не осознавал. Он ощущал злость, потерянность, разбитость.       Какого дьявола она оставила его одного в этом кошмарном и ненавистном мире?       Нажим ручки на бумагу усиливался, демонстрируя сильные эмоции. Тайны раскрывались, то, что не хотелось открывать никому, обнажалось. Скорость письма больше походила на истеричную, нежели на спокойную и выверенную, к которой Чонин так привык. Но сейчас он не нуждался в тактичности и правильности. Он нуждался в выплеске всего это дерьма внутри. Он нуждался в ней.       Перед карими глазами всё ещё стоял образ тела Лирён.       Почему она не говорила ему, когда считала его самым лучшим другом во всех мирах?       Её мерзкая предсмертная записка с отвратительной рифмой настолько врезалась в память, что это не сбить никаким алкоголем. А излишне бледный цвет и так светлой кожи девушки будет мучить его в кошмарах до конца дней.       «Передозировка психотропными веществами».       Бездушно, пусто и так глупо. Но как уничтожающе до самых костей. Она должна была ему сказать, что не справляется со всем тем, что её окружало. Она должна была хотя бы намекнуть, что она всего лишь натягивала маску радости так реалистично, будто собиралась получить за неё Оскар.       Чонин злился на Лирён так сильно, что даже лирикой было передать невозможно.       Но больше злился на себя.       Когда хаотичный текст песни был дописан и финальная точка поставлена, блондин раздражённо откинул ручки и стал перелистывать блокнот. Он не хотел сейчас читать то, что создал его воспалённый разум. Но гитарист не готов был в эту минуту увидеть тот самый текст.       Песня-признание.       На рассвете августа на их с Лирён крыше парень должен был спеть эту песню только для неё и признаться в своих самых нежных чувствах, которые жили в нём так долго. Он любит её так ярко, почти полоумно. Чонин группу создал для девчонки с серебристой прядью только потому, что она этого хотела. Он прорабатывал бэк-вокал, чтобы её чарующий голос добавлял в каждый их хит магию. Он готов был положить всё звёздное небо к её ногам, ей стоило только намекнуть, шутливо попросить.       Но Лирён его оставила.       Злость начинала душить с новой силой не хуже дизайнерского галстука, который так и висел безвольной петлёй. Светло-серые страницы блокнота, который привезла любовь всей его жизни из-за границы, напоминал цвет её охладевшего тела. Дыхание блондина учащалось из-за нарастающей агрессии. Педантичный, аккуратный перфекционизм оставил Чонина, уступая место чистому негодованию, бушующей энергии, сметающему потоку безумия.       С озлобленным криком гитарист швырнул блокнот куда-то в угол комнаты, а после встал со своего места и начал судорожно мерить шагами пространство. Но куда бы он не посмотрел — всё напоминало о Лирён. Ему казалось, что даже сквозь тяжёлый запах сигарет он всё ещё мог почувствовать нежный запах её парфюма с французской карамелью. Ярость заполняла его сознание слишком плотным туманом, не давая просочиться здравому смыслу даже тонким лучом света. Темнота сгущалась, не позволяя вздохнуть без болезненных отголосков по телу.       Плакаты с любимыми фильмами срывались с шумным треском. Маленькие памятные статуэтки разбивались, усыпая пол, словно пазлы. Башня из банок энергетических напитков рушились, как Помпея. Но Чонин не мог успокоить свой порыв — руки уничтожали, стирали из памяти то, что стереть из головы уже было невозможно.       Злобные крики от собственных действий сменились на жалобные, молящие о помощи. Блондин не ощущал, как по его щекам стекали обжигающие слёзы. Ему было невыносимо больно, это ощущение было невозможно с чем-то сравнить.       Молодой человек так отчаянно нуждался в объятиях о той, которая больше не могла к нему прикоснуться в том жесте, который сметал все тревоги с его пути. Ему так нужно было услышать, что всё это никчёмная шутка, чтобы её мелодичный смех ласкал слух, как раньше.       Ян так старался выбить из своего жилища все воспоминания о Лирён, но даже созданный его руками хаос напоминал о ней. Отчаянный крик раздирал его горло, но он не ощущал этого, душевная боль терзала намного болезненнее. Безвольным камнем рухнув на пол, блондин потянулся к своему запястью, где находилась единственная его татуировка — две линии в круг, которые были дурацкой метафорой о цикличности всего в этом мире. У девицы с ореховым каре была такая же.       Слёзы с новой силой начали струиться по его лицу, стекая по вискам, путаясь в светлых прядях.       Написанная лирика пронеслась в голове. Блондин никогда не сможет рассказать миру историю о той, что теперь будет освещать его бессмысленную и опустевшую жизнь холодным серебряным свечением с небес.