Плеть

      Странно, как мимолётный поцелуй может обжечь – обжечь, будто короткий хлесткий удар плети.       Энрике сжал виски. В голове шумело. Солдат, его беспечный страж, спал, привалившись к стене. В голове шумело. Стоило воспользоваться моментом и сбежать – от окна комендантской спальни в гарнизоне до земли всего ничего, – но Монастарио поминутно облизывал пересохшие губы и никак, никак не мог собраться.       …Когда капитан курил, ему на несколько мгновений показалось, что в тенях неподалеку скрывается одетый в чёрное… хорошо, хорошо, давайте без экивоков – скрывается проклятый бандит. Лис. Дон, чтоб его, Диего де ла Вега. Неужели так и сходят с ума? О нет, капитану было известно, что де ла Вега это Зорро, Эстебан Сьерра-и-Норьега – хитрожо…умная скотина, а Энрике Монастарио – вспыльчивый дурак, дело не в этом. Дело в том, что Энрике хотел бы напоследок повидаться со своей дикой кастильской розой. Не мог не попрощаться. И как бы все удачно сложилось, если бы Диего… Но зачем ему? Он или отдыхает, или в красках описывает отцу, как комендант своими руками вырыл себе яму. (Любопытно, какие книги читает де ла Вега? Точно не древних авторов, но что тогда? Романы о приключениях, сочиненные людьми, не покидающими своих кабинетов? Пожалуй.) Пусть его, неважно. Все, теперь точно – все. Их с сеньором де ла Вегой увлекательная история закончена.       Или… нет?       – Размышляете о своем незавидном будущем? – сверкнул улыбкой Зорро, оказавшись совсем рядом.       Разумеется, Энрике заметил его немного раньше, но даже будь он монстром, за которого его принимали – стоило подпустить ближе этого любителя опасности. Кажется, для де ла Веги отсутствие риска все равно, что для пьяницы – отсутствие вина.       – Простите, – неожиданно в манере Диего повинился бандит, – я слишком…       – Тише, здесь солдат, – перебил его капитан. – Знаете, вы… – Так и не соизволив парировать, Монастарио махнул рукой на все. Он мечтал попрощаться? Так стоит это сделать, и побыстрее, пока есть такая возможность! – Встаньте на стременах, я хочу напоследок поведать вам кое-что важное.       Уже не узнать, отчего Зорро повелся на такую простую уловку. Энрике лег грудью на подоконник, и когда его лицо оказалось рядом с лицом разбойника – без промедления потянулся к чужим губам. Надо отдать де ла Веге должное – ничего, кроме короткого касания, тот не позволил. Изумленное: «Вы!..» – и округлившиеся глаза в прорезях маски, а затем – только топот копыт.       Энрике длинно, шумно выдохнул. Ему было наплевать, проснулся ли солдат, настал ли конец света… он сжал виски. В голове шумело.              – …Вы сумасшедший, сеньор! – наконец выдохнул Энрике. Голос сел. Выпить бы воды… – Подойдите и сдайте шпагу.       – Нет, – отказался Эль Зорро. И солнечно, как де ла Вега, улыбнулся.       – Проклятье! – вышел из себя Монастарио. – Вы хоть понимаете, что я мог вас застрелить и все ещё могу это сделать? Что вы здесь забыли?       – Я пришел сказать, что вы рано празднуете триумф. Я добьюсь справедливости, – патетично заявил Лис и после паузы добавил, понизив голос: – И ещё… Что это было, там, у окна вашей спальни в гарнизоне пуэбло? Объяснитесь, команданте.       Энрике презрительно хмыкнул, хотя внутри все заледенело. Он уже сотню раз пожалел о содеянном. Почему Диего де ла Веге так легко удается выводить его из себя?!       – Это была, разумеется, шутка, ничего более. Меня не интересуют мужчины. Но меня вдруг озарило, что вас они могут интересовать. Простите, я сожалею, если оказался прав, но позволил себе… вольность. Я был зол на вас, сеньор де ла Вега.       – Команданте, – голосом Зорро можно было резать алмазы, – вы переходите все границы! Я… – он осекся и, как всегда восхитительно плавно и быстро, приблизился к Монастарио.       Тот, впрочем, успел бы выстрелить, однако предпочел сделать вид, что замешкался, и позволил Зорро выбить из своей руки пистолет. Энрике не хотел стрелять в противника. Де ла Вегу хотелось прогнать прочь, но не ранить всерьез. Уезжая из Лос-Анхелеса, капитан полагал, что простился с ним навсегда, и от облегчения, что это не так, был снисходителен. К сожалению. Да и прогнать Диего не получалось, также к сожалению. Даже любопытно, что же дальше. Энрике соскучился по такому де ла Веге. Возможно, лишь изображая Лиса, Диего и был настоящим, кто знает…       – Вас мало пороли в детстве, я намерен это исправить.       Зорро ошибся: в детстве Энрике пороли розгами, и часто. Было за что. Вот в армии плетьми, к счастью, уже нет.       – Только, будьте добры, не до крови, мне недосуг врачевать спину, – хмурясь, попросил Энрике.       Мечта спокойно отоспаться была окончательно похоронена. Очень хотелось съязвить, что некоторые люди, в отличие от де ла Веги, занимаются делами и по ночам вместо затей желают спать, но Монастарио прикусил язык – иначе Диего перестарается и как потом быть? Не ходить на службу и врать, что болен? Ходить, но мучаться, срываться на подчинённых и снова стать бедствием в облике коменданта? Ну уж нет. Поэтому Энрике молчал.       Он молчал, когда разбойник, связав ему руки, стал прикручивать их к столбику кровати. Молчал, когда на нем порвали рубашку, оставив совершенно обнаженным. Вздрогнул, но молчал, когда Эль Зорро громко щёлкнул плетью в воздухе. Молчал, когда первый удар обжёг спину. Мгновение боли – и все, не о чем говорить. Быть может, Лис впервые кого-то порол? С плетью он обращался мастерски, однако ранее Энрике считал ее оружием, а не орудием наказания либо… удовольствия.       Эль Зорро бил вполсилы, избегал болезненных ударов внахлёст; Энрике хотелось сильнее, ещё, ниже. Энрике хотелось, чтобы остались следы. Он не чувствовал себя униженным, напротив – Зорро мстил ему за тот поцелуй, Зорро мстил за подозрение, что ему хотелось того же, что и Монастарио. Но эти короткие, обжигающие удары, эта почти ненависть – все, что у них осталось. Диего де ла Вега завтра или на днях вернётся в пуэбло; вряд ли они увидятся в будущем – случайные встречи в столице не в счет. Если де ла Вега еще не влюблен в сеньориту – влюбится, женится. Возможно, как и сам Энрике, предпочтет менять женщин, как перчатки, неважно. Но де ла Вега отвечает ему на тот поцелуй вот так извращенно, больно – своей плетью, своим отторжением, своим возмущением.       Монастарио не мог судить, вовремя ли остановился де ла Вега, то есть Зорро. Да, спина и зад болели, но ему хотелось ещё – пожалуй, стоило ужаснуться своим дурным наклонностям, но Энрике давно перестала волновать глубина его извращенности. Сняв голову, о волосах не плачут. Единственное, что он ещё мог – признав за собой порочность, вовремя остановиться. Но не с Диего де ла Вегой, о, нет.       Когда Зорро развязывал ему руки, Энрике крепко сжал зубы, чтобы с его уст не сорвались смешанные с проклятиями просьбы сделать хоть что-нибудь. Как угодно прикоснуться. Он презирал себя за подобную слабость.       Опустив взгляд и, вне сомнений, увидев чужое возбуждение, Лис тихо спросил, запинаясь, как мальчишка, и явно пунцовея под своей полумаской:       – Я помогу? – Рука, затянутая в кожаную перчатку, тронула осторожно, неожиданно приятно приласкала.       Энрике закрыл глаза. Кто бы знал, как он в этот миг ненавидел де ла Вегу! До боли. И до безумия желал его.       – Иди к дьяволу! – прошипел капитан, все же найдя в себе силы не выразиться непечатно, как ни хотелось иного.       И, разумеется, Диего, то есть Зорро, ушел. Гордостью он обделён не был, а откуда ему читать в душах?              Впоследствии они будут делать вид, что ни поцелуя у окна гарнизона, ни порки плетью в спальне никогда не было.       Долго будут делать вид, невыносимо долго. Но когда Диего изранит себе руку теми дикими розами, которые хотел подарить Монастарио в знак примирения – и не подарил, а Энрике заметит царапины, и, взяв де ла Вегу за запястье, коснется чужой руки губами, вновь растревожив свою сердечную рану – Диего молча поцелует его. Не так, как у окна, а обжигающе, горячо. И снова у Энрике останется лишь одно желание: сильнее, ещё, ниже.