Lobo & Lamb

Ветер слегка трепал легкие занавески открытого окна, позволяющего неярким утренним лучам медленно наполнять комнату светом. Та не была обставлена богато — большой платяной шкаф, столик, укрытый вязаной скатеркой, на которой стояла ваза с слегка подсушенными полевыми цветами, кровать и неказистая тумбочка рядом с нею, явно сделанная наспех. Пиала на ней опасно накренилась, рискуя проронить свое содержимое на тканный ковер, заполняя воздух специфическим ароматом горьких трав. У человека, обессиленно дремлющего под тонким покрывалом, были гости. Тихий перезвон колокольчика сидящей лицом к окну фигуры, из-за чего ее силуэт был объят светом, разбавил меланхоличный свист появившегося в тени Жнеца. — Его время уже пришло, Ламб. На самом деле, ты задерживаешься. Снова. Звон колокольчика, наигрывающего нежную мелодию, секундно изменился, начав напоминать смех. — Помню, Лобо. И все же… Он хотел застать рассвет. — голос, полный ласки, был тих и непреклонен. — С каких пор сама Смерть прислушивается к желаниям жалких людишек? — тихий рык Волка прорывался сквозь насмешливую интонацию, пока взгляд кроваво-алых глаз был прикован к смоляным кудрям, прикрытых тонкой мантильей, в кружеве которой можно было различить десяток цветов — акация, кипарис, розмарин, мак, фиалка, эустома, гвоздика, лилия, роза и еще что-то, что Волк не собирался угадывать. Полы накидки скользили по хрупким плечам, подчиняясь едва заметным движениям копыт, продолжающим покачивать колокольчик, и в свете солнца отбрасывали тень, усеянную проблесками лучей словно звездами на ночном небе. — Полагаю, с тех самых, с каких самолично идет прерывать чью-то жизнь. – повернувшая голову черная Овечка лукаво прищурила золотой глаз, разглядывая зверя за собой без тени страха. И вправду, к чему одному Жнецу боятся другого? — У каждого свое Право, дорогой Лобо. Тебе нет нужды беспокоится за выполнение моей работы. Ну а что же до твоей? Была ли Охота успешной? — Увы, кошак образумился. Похоже, в свое время тебе придется наведаться к нему. – преувеличенно раздосадовано проворчал Волк, оперевшись спиной о шкаф и сложив лапы на груди. — Только если в твоей компании — я слышу твое обещание Гато. — улыбка Овечки была полна нескрываемой радости, которую не омрачило гневное фырканье, с помощью которого Жнец сдерживал ответную. Некоторые обещания имеют особую силу — и свою цену. И старик, лежащий на кровати, едва дышащий, слабый — тому подтверждение. Внимание Овечки вновь вернулось к нему и под медленно стихающий перезвон она достала из-за пояса витые стригальные ножницы, отбросившие солнечных зайчиков на фотографии. При виде них Лобо против воли потянулся к своим серпам, одним касанием к холодному металлу впитывая привычные ощущения страха и боли жизней трусов, бегущих от него. От его серпов пахло ужасом, от ножниц Ламб — принятием, ведь приходила она к тем, кто жизнь любил всем сердцем, даже Смерть воспринимая как нечто неотъемлимое от нее, встречая Овечку как ту, коей и являлась — учителем и проводником. Прежде чем она начала работу, Волк растворился в тени — ему здесь не место. Однако, скрытый от взглядов, он продолжил наблюдать за плавными жестами, отчего-то медлящими, ожидающими чего-то. Вдалеке зазвонили колокола местный церкви. Под бой Большой Марии звонко щелкнули лезвия. Старик, еще секунду назад спавший, открыл ясные голубые глаза, поначалу с удивлением, а после — с все более возрастающим пониманием и смирением глядя на гостью, мягко и нежно сморящую на него в ответ. — Здравствуйте, синьора. — старик осторожно сел, все еще ожидая привычной боли, преследующей его на протяжении последних лет. — полагаю, пора? — Верно, дорогой. — Ламб кивнула, улыбнувшись. — Вставай, я провожу тебя. — Куда? — не смог остановить жгучее любопытство старик, споро поднимаясь на ноги и, как подобает воспитанному человеку, подал руку Овечке, помогая встать и ей. Та задержала его руку в своих и провела по блеснувшему в свете солнца золотому ободку. — Туда, где тебя давно ждут. Полагаю, она будет рада что ты выполнил обещание. — Ламб, видя просиявшее от ностальгии и любви лицо, дружески приобняла мужчину и вновь позвонила в свой колокольчик, переплетая его со стихающим перезвоном церковных колоколов. Стоило тем замолкнуть — и комната опустела, оставив пылинки танцевать в свете лучей. Волк тоже собирался покинуть этот мирный край, но его прервали шаги, предшествующие скрипу открывающейся двери. Вошедшая женщина, чьи яркие вышитые ленты давно сменило благородное серебро, замолкла на полуслове у кровати и, изогнув губы в печальной улыбке, сложила холодеющие руки отца у него на груди. В любопытстве заглянувшей в проем внучке она тихо указала позвать священника, выйдя из комнаты следом за ней и скрытно утирая слезы скорби. Лобо лишь усмехнулся этому — по его жертвам не звонят колокола, не плачут любимые. Те, кто боятся смерти настолько, что судорожно бегут от нее — и не живут вовсе. Тратят драгоценные годы на то, чтобы избежать неотвратимого, опутывают себя цепями и запираются в четырех стенах от тревог, в конце умирая от самых нелепых вещей — к примеру, сойдя с ума или испугавшись собственной тени. Общий лишь итог — две монетки на глаза. А вот какова Смерть их настигнет — улыбка Овечки или оскал Волка… Что ж, каждому по делам их. Тихий свист возвестил об уходе Жнеца, на этот раз — окончательном.