Когда свет разлучил нас

      Райнер вошел в комнату и осторожно закрыл за собой дверь. В ночной тишине едва слышно раздался глухой щелчок дверной ручки.       Холодный, тусклый лунный свет озарял тонкие контуры крохотных плеч Анни. Та неподвижно лежала под одеялом, повернувшись лицом к окну.       И при свете дня, и сейчас в полумраке эта комната оставалась серой. Небольшой письменный стол у окна, деревянный стул и кровать — вот и все, что здесь находилось. Ни зеркал, ни картин, ни даже фотографий — ничего, что могло бы добавить красок безжизненному жилищу.       Пробежавший ветерок легонько качнул занавеску. Браун на мгновение замер и прислушался, будто бы за окном промелькнуло что-то… Нет, неважно. Лишь наваждение.       Раздевшись и повесив одежду на спинку стула, он лег на кровать и укрылся согретым Анни одеялом. Та сонно дернула плечом, с которого сползла бретелька сорочки.       — Прости, я… Старался тебя не будить, — почти прошептал Браун, обхватывая Анни крепкой рукой.       — Я не спала, — тихо ответила она, ощущая затылком теплое дыхание, а спиной — широкую, сильную грудь.       Бледная луна скрылась за ночными облаками. Комната потонула в густой, непроглядной темноте.       В этой комнате никто не искал их — мирные времена давно наступили. Ни на острове, ни в восстановленном Либерио уже не от кого было прятаться и не с кем было сражаться. Но Райнер каждую ночь прижимал к себе Анни так сильно, словно до сих пор пытался закрыть ее собой от пуль.       Дети войны резко стали посланниками мира. Бороздя бесконечные лазурные моря, марлийцы и эльдийцы, наконец-то объединенные общим стремлением, вставали на трибуны перед главами государств, чтобы поведать свою историю. Но казалось, что лишь один Армин верил в то, что говорил. Анни с Райнером же произносили затверженные речи, не испытывая никакого воодушевления. Ведь их собственная история — история потери дорогого друга, сослуживца и любовника — никого не интересовала.       Постепенно Арлерт, почти ежедневно навещавший Анни в годы заточения, начал вызывать у нее равнодушие, отторжение и, наконец, презрение. Однако она стала ощущать эту чуждость намного раньше — в тот самый момент, когда сила прародительницы Имир окончательно исчезла. Потому что вместе с ней в глазах Армина потух до боли знакомый блеск — блеск серо-синих глаз Бертольда.       Под одеялом Леонхарт нащупала ладонь Райнера и, переплетя пальцы, легонько ее сжала. Свободная рука, отодвигая подушку, инстинктивно потянулась вперед… Но пальцы ухватили лишь кусок остывшей простыни. На мгновение Анни замерла, широко распахнув глаза, а потом сжала ладонь крепче, почти в кулак — ногти впились в тонкую кожу у запястья.       После нескольких лет — нет, не жизни, — а существования в кристальном стазисе Анни почти забыла, что такое прикосновения. В одиноком кошмаре, растянувшемся на годы, она слышала чужие голоса, но разве могли они сравниться с теплыми человеческими объятиями? С отцовской лаской? С нежностью и страстностью разгоряченных тел Райнера и Бертольда, с которыми она коротала холодные ночи в кадетском корпусе? В заточении Анни испытала такой сосущий тактильный голод, что, казалось, потеряла связь с собственным телом. Теперь, спустя столько лет, она остервенело добирала то, чего ей так не хватало… а насытиться все равно не получалось.       Она никогда не говорила Райнеру, что любит его. И ни разу не слышала подобного от него. Но все же ближе друг друга у них никого не было и никогда не будет. Они без слов поняли это уже тогда, когда обнялись на пристани перед последним боем. Ведь тогда никто и подумать не мог, что получится пережить эту войну.       А потом череда кошмаров прекратилась. Небо уже не прорезали гремящие истребители и пылающие дирижабли, воздух не сотрясался от какофонии артиллерийских обстрелов, а люди не боролись за силу титанов. Однако к мирной жизни ни Райнер, ни Анни оказались не готовы. Проклятие Имир отпустило им всего по тринадцать лет, и они жили с ощущением, что осталось недолго. Когда же они получили шанс на долгое, мирное, безмятежное существование… они не поняли, что с ним делать. Тех, кто с самого детства не ведал, что такое свобода и простые человеческие радости, такой подарок судьбы не радовал, а бесконечно угнетал.       У них не было будущего. Было только горькое прошлое, которое они согласились делить друг с другом до конца своих дней.       Анни перевернулась на другой бок и прижалась к покрытой мелкими жесткими волосами груди Райнера. Браун пах их разрушенным домом, который уже было не вернуть. Точно такой же запах был и у Бертольда. Каждую ночь они пытались найти друг в друге отголоски его аромата.       В потемках Райнер прикоснулся кончиком носа к нежной, чуть дрожащей от дыхания шее Анни — так, как это делал когда-то Гувер. И хотя Анни отзывалась лаской и изгибами, все это было не то. Робкий по натуре, проницательный, глубоко проникавший в суть вещей, Бертольд всегда оставался их золотой серединой — мостиком, алхимическим элементом, соединявшим столь непохожих людей, как отстраненная Леонхарт и импульсивный, неосторожный Браун. Как же много Анни испытывала к Бертольду благодарности… и как же мало она успела выразить ему вслух.       Она тихо выдохнула, слепо потянувшись к губам Райнера. По всему телу пронеслось мимолетное воспоминание. Порой под прикрытыми веками Анни все еще видела полупрозрачный, подрагивающий от времени образ: лежавший на боку, мягко улыбавшийся Бертольд с ниспадающими на лоб темными волосами.       Бертольд всегда касался ее с неизбывной осторожностью — будто бы гладил фарфоровую куклу, а не женщину, жаждавшую разнузданных ласк. Анни отчетливо помнила, как в первые ночи требовательно хватала его руки и тянула к тем местам, где хотелось получить больше, сильнее, грубее. В его нежности она видела одну лишь нерешительность и лишь со временем осознала, что эти полные обожания движения всегда сообщали больше, чем казалось поначалу.       Райнер, вдавливая ее в кровать, покрывал быстрыми, жадными поцелуями шею, грудь и живот. Он знал, что не сможет дать Анни всего, что они когда-то давали ей вдвоем с Бертольдом. И все равно не мог остановиться — тело воина, перенесшего когда-то столько боли, исступленно требовало забвения в мягком, чувственном и женском. Не давая Анни перевести дыхание между обрывочными стонами, сжимая до синяков кожу на ее бедрах, он опускался губами все ниже.       На миг его сознание пронзил луч радостного, солнечного воспоминания. Точно так же восемь лет назад он гладил загорелый живот Бертольда, уверенно закидывая себе на плечи его длинные худые ноги и оставляя на внутренней стороне бедер нетерпеливые влажные поцелуи. Тот тихо посмеивался, глядя на него, — в ответ Браун, подтягиваясь на локтях, с благодарностью припадал к счастливо изогнутым губам.       Леонхарт, на лбу которой выступила страстная испарина, скинула на пол мешавшую ей сорочку и подалась навстречу движениям Райнера. Тот поднял голову — Анни кивнула, шире раздвигая ноги.       Темноту прорезал несдержанный стон — ощутив внутри твердый, обжигающе-теплый член, Анни выгнулась всем телом и вцепилась пальцами в широкие мужские плечи. Райнер двигался медленно, но все равно неаккуратно, нетерпеливо, наваливаясь всем своим недюжинным весом, словно пытаясь схлопнуть между их телами незаполнимую пустоту.       Каждую ночь, возвращаясь домой, они попадали в сети жестокой игры воображения. Бертольда уже никогда не будет на этом свете. И образ его начнет постепенно искажаться, пока не растворится вовсе.       Исступленно проталкиваясь глубже, мешая нежность с яростью, Райнер что-то шептал на ухо Анни, но та не могла разобрать ни слова. Осыпая лицо Брауна поцелуями, про себя она молила, чтобы безжалостное солнце никогда не сходило в эту комнату с низким, давящим потолком. Им обоим было бы легче, растянись эта ночь в бесконечность. Ведь тогда они могли бы навечно забыть о несовершенстве этого нового мира, лишившего их самого дорогого. В кадетском корпусе первые лучи солнца всегда вероломно разлучали их троицу, но лишь на время. Теперь же белый свет разлучил их навсегда.       «Еще, — умоляла Леонхарт про себя, чувствуя, как от ощущений кружило голову. — Еще… Еще…»       Сильнее. Глубже. Тверже. Чтобы не думать и не вспоминать все пережитое хотя бы несколько минут. Крепче. Жестче.       Ногти бледных пальцев оставляли на руках и спине Райнера глубокие царапины, которые уже не заживут, как раньше, в мгновение ока. Да и не всякую рану можно было залечить.       Волны оргазма на несколько мгновений захлестнули Анни, а следом за ней и Райнера. Тяжело дыша, он бессильно опустился на намокшую от пота простыню. Анни повернулась к нему лицом и приложила к его щеке мягкую ладонь. Поглаживая кожу Райнера большим пальцем, она чувствовала, насколько уязвимым и поломанным остался носитель Бронированного титана и защитник континента от «островных демонов». Сердце содрогалось от внутренней боли и желания находиться рядом, как бы ни переменилась в будущем их жизнь.       Глядя на нее из-под опущенных ресниц, Райнер перехватил ее руку и оставил в самой серединке ладони нежный, трепетный поцелуй.       Жар тел постепенно остывал, а мысли все больше уносились в тихие задумчивые дали. Где-то среди осколков воспоминаний все еще таились бесконечные подготовки кандидатов в воины, мелькали вспышки радости перед священной миссией, смешанной с детской тоской по дому.       А дальше память затапливал сплошной, беспросветный страх, блиставший своими черными гранями. Страх перед титанами, страх смерти в гаснущих глазах Марселя, страх перед бесконечно огромной стеной, за которой трусливо прятался, возможно, единственный шанс потомков Имир на достойную жизнь.       Образы предателей своего рода быстро утопали в беспомощных криках простых, ни в чем не повинных людей из плоти и крови. Анни вспомнила, как они пробрались за стену и скрылись среди тех, кого они, три маленьких ребенка, обрекли на страдания.       На холодных тряпках в бараке сидели Райнер и Бертольд, и их лица были красноречивей всяких слов.       — Что же мы наделали?.. — дрожащими губами прошептал тогда бледный Бертольд, комкая пальцами края запылившейся кофты.       — Анни… — позвал Райнер. В темноте та не увидела, как скатилась на подушку горячая слеза. — Что же мы наделали?..