Победный трёхочковый

— Не давите друг друга, это вам не бойцовский ринг. Саша, ради всего святого, хоть иногда под ноги смотри, костей не соберёшь. Как котята новорождённые, ей богу. Не поубивайте друг друга, у нас с вами соревнования ещё скоро. Ваня, передавай мяч, что ты с ним носишься, как курица с яйцом? Очередная тренировка, очередная головная боль Владимира Петровича. В зале душно, стоит шум от топота и отбиваний тяжёлого мяча об пол, что эхом отражается от стен и долбит по затылку неприятной пульсацией, по вискам катится ручьями пот даже у тренера, который всего лишь наблюдает за игрой со стороны. Иногда Гаранжин то ли от усталости, то ли от испепеляющего и сводящего с ума зноя ловил себя на мысли, мол, повезло же Моисееву, у него в кабинете наверняка несколько вентиляторов работает, а он с ребятами в духовке парится. Позаниматься бы сейчас там, под дуновением лёгкого ветерочка. И ладно бы только ужасная жарища, были бы с неё взятки гладки, так ещё и парни чудят так, что глаз чуть ли не дёргается. Вроде и взрослые люди, и нет им в баскетболе равных, а вроде создаётся ощущение, что он пришёл в детский сад и перед ним сейчас бегают не рослые молодые ребята, а несмышлённые детишки, некоторые из них которые к тому же были готовы друг другу по голове настучать за мяч. Идеальная иллюстрация для фразы «Не тронь мои игрушки, не писай в мой горшок». Да, физические данные у спортсменов просто замечательные, но, тем не менее, этого было недостаточно, чтобы одержать первенство в жестоком и беспощадном мире «спорта истинных джентльменов». Хотел ли Владимир Петрович, чтобы его подопечные одним прыжком могли долететь до неба и сбить с тёмной глади все звёзды, которые светили американцам? О да, безумно хотел. Слишком долго они занимали заветный пьедестал, внушая всем, что они непобедимы. Но, с позволения сказать, даже страус сможет расправить крылья и взмыть ввысь, если очень постараться. А у тренера тут целая орава таких страусов, каждый вполне в состоянии показать на своём примере, что сборная СССР не пальцем делана. Им остаётся собраться с силами и схватить американцев за горло своей игрой. А пока парни будут только путаться у вечных лидеров под ногами. Всё как обычно: Сергей забрасывает больше всех и перетягивает игру на себя, Саша шустро проскальзывает среди товарищей и иногда получает незначительные травмы от собственной невнимательности, Зураб и Миша носятся, как угорелые, и быстро перехватывают нужные мячи, Ваня резво принимает подачи, Алжан не забывает смотреть по сторонам и не путать право и лево. Казалось бы, идиллия. Но Гаранжин знал, что этого недостаточно. Ещё сильнее он в этом убедился тогда, когда из общей картины, которая отчасти радовала глаз, пусть даже и совсем немного, выбивался только великий и неподражаемый Модестас. В последнее время капитан команды был сам не свой и плёлся по полю, словно сонная муха, получая несколько раз мячом по лбу и едва от этого не падая. Владимир Петрович всё время старался узнать причину столь апатичного и вялого состояния, спрашивал, сколько Пауласкас спит, что есть, отдыхает ли вообще, советовал ему сходить к врачу, если что-то беспокоит, но всё время получал один и тот же ответ: «Просто погода плохая, я метеозависимый.» Что за ерунда? Ну, может узнал человек умное слово, так при чём тут это вообще? Остальные, вон, живота своего не жалеют и лезут из кожи вон, погода им не мешает. Создавалось ощущение, будто литовец отчебучивает подобное нарочно, но в один момент это стало действительно сильно напрягать тренера и действовать ему на и без того уже расшатанные нервы. Такими темпами он бы просто не напасся игроков для команды. Как же такое может быть, чтобы один из лучших спортсменов сборной СССР не видел, как ему в лицо летит мяч? Ладно, не видит, ослеп, с кем не бывает. Но если он не старается играть в принципе? Сказать, что подобное было немыслимо и недопустимо — ничего не сказать вообще. Пусть даже Модестас был не идеальным человеком (а точнее, его с превеликим удовольствием взашей выгнали бы из сборной обратно в свой клуб в Литве), зато игрок навес золота, жалко такого проворонить из-за того, что у него под крышей пусто, и он мысленно пребывает где угодно, но не на поле. Факт всегда будет фактом — когда баскетболист теряет хватку и может быть в любой момент раздавлен собственными товарищами, пусть даже они и не особо крупнее его самого, то это просто катастрофа. Или, как любил восклицать Терещенко — нонсенс. И так продолжалось до конца тренировки. Мозолил глаза лишь рассеянный Модя, который лишь каким-то чудом оставался целым, когда на него то и дело налетали сокомандники. Казалось, Гаранжин был бы и рад соврать, что никаких проблем нет и всё просто чудесно, но язык у него не поворачивался. Улыбаться через силу и заливаться соловьём, мол, молодцы, товарищи, когда те того не заслужили, он не любил и не хотел. Окончательно Владимир Петрович потерял терпение или что-то отдалённо его напоминающее, когда под конец Пауласкас принял подачу Едешко носом. Да как принял, просто сказка: мяч по прямой траектории и на полной скорости вписался невнимательному литовцу в переносицу, отчего тот повалился навзничь и, проехавшись немного по полу, как лихач по МКАДу, с громким треском ударился затылком о трибуны. И не было бы молодому человеку с этого ничего, но вся команда подорвалась с места, со всех сторон окружая «раненого», словно то его не снаряд зацепил, а метеорит подбил. Повздыхав и сдержав в себе напрашивающееся острое словцо, Гаранжин затесался в общую кучу и принялся внимательно осматривать травмированного спортсмена. Живой. Мозг через ухо не вытек. Значит, всё в порядке. Вперёд выступили Сергей Белов и Иван Едешко, чья передача и стала причиной толкучки. Оба взяли товарища под руки и помогли ему подняться. Секунд пятнадцать Модя под звон в ушах пребывал где-то между нормальным миром и чем-то смутно его напоминающим. Он даже увидел звёзды сквозь потолок спорткомплекса, чёрт бы их подрал. Но через несколько мгновений соколиное зрение более-менее к нему вернулось, как и слух без помех, но уже тогда, когда Белов ему что-то говорил и когда пострадавший только успел понять, что с ним ведут диалог. — Ты как, не преставился?— осторожно спросил Сергей, придерживая Пауласкаса за спину.— Неплохо тебя отбросило, я аж испугался. — Порядок, жить буду,— Модестас небрежно отмахнулся от любых разговоров, самостоятельно вытирая с подбородка струйку крови, которая растеклась по губам, и старался проморгаться, чтобы из глаз окончательно перестали сыпаться искры.— А ты куда смотришь?!— он гневно зыркнул на стушевавшегося Ивана, старавшегося что-то сказать кроме многочисленных извинений.— Снайпер херов, ещё бы в висок прицелился. Уж в чём капитан команды хорош, кроме игры в баскетбол — так это в том, чтобы грубить окружающим, словно это уже какая-то жизненная необходимость. Не важно, какой повод, надо уметь правильно высказать своё недовольство в особой манере. Жаль только, что никому это не нравилось. Едешко виновато понурил голову, что-то залепетал, воистину уверовав в то, что чуть не убил собственного товарища по сборной, но вперёд выступил второй Белов, чтобы героически подставиться под удар и не дать колкостям проткнуть чувствительную натуру друга насквозь. — А он тут при чём?— резковато спросил Александр, закрывая белоруса собой, словно в того летел целый шквал из пуль автомата Калашникова.— Тебе вообще-то кричали, чтобы ты мяч перехватил, ты в облаках витаешь, мечтатель наш. Ваня здесь каким боком? — Откуда вы все умные такие? Могу на пальцах объяснить, что и как,— по окровавленным губам литовца расползся агрессивный оскал, а прибалтийский акцент стал колоритнее.— Я-то в облаках витаю? Может, просто это вы играть не умеете? Вам мяч в руки дай — толпу перешибёте. Начинается — так тут же подумал Гаранжин, едва только было положено начало перепалке. Можно было отмечать целый без происшествий, но, как говорится, посади свинью за стол... И он наивно успел понадеяться, что остальные подумают, прежде чем начать ругаться, но если гидре отрубить одну голову, то на её месте вырастает три новых. Взъелась вся команда так, что самому тренеру можно было бы только уносить ноги. — Эй, давай-ка полегче, брат!— возмущённо воскликнул откуда-то со стороны Миша Коркия, который обычно был кем-то вроде матери Терезы и сглаживал любые острые углы. Но не в этот раз.— Тут у нас не театр драмы, сам прекрасно знаешь, что надо ухо в остро держать. Раньше уже получал, сейчас чего злой такой вообще? — Это я почему злой?!— было видно, что с каждой секундой Пауласкас закипает всё сильнее и сильнее, голос его с каждым словом становился громче.— Потому что вы мяч в руках держать нормально не можете, а страдают все! Лапки новые купите себе, приштопайте, куда следует, все проблемы пропадут. Может и золото на олимпиаде выиграем тогда. Отфыркиваясь, как конь, капитан ещё раз пощупал переносицу. Та ужасно заныла, отчего её обладателю захотелось проронить парочку слезинок. Но вместо того, чтобы навести сырость при всех, он лишь сплюнул: — Черти слепые, сначала бьют, потом спрашивают. Запахло жаренным. И злоба поглощала не только Модю, но и остальных членов команды. Снова-здорово, ни дня без стычек. Волю дай, они тут устроят бои без правил. Хуже стало, когда в конце концов не выдержал Сергей, который такие выходки мог стерпеть только в том случае, если друг не наглеет в речах своих и не плюётся ядом в тех, кто того не заслуживает. Прищуривший и смерив инициатора конфликта испепеляющим взглядом, от которого обычно мурашки пробегали даже у тех, в чью сторону этот самый взгляд вовсе и не направлен, непробиваемый и рассудительный Белов вплотную приблизился к литовцу. Он мог бы и поравняться с ним, только вот тот был немного повыше. Но и это относительное преимущество молодого человека не помешало господину комсоргу прямо и пронзительно взглянуть в наглые глаза, хотя внешне он оставался более-менее спокойным. Какими бы хорошими друзьями они с Модестасом не были, но за каждое своё слово придётся отвечать. А уж если и у Серёжи сдавало терпение, что было сказочным и крайне редким явлением, то это пиши пропало, столкновение лоб в лоб неизбежно. — Черти слепые?— холодно процедил комсорг, хрустнув кулаками.— Выбирай выражения. Это тебе не Литва, что попало здесь сказать не получится. — Да, Серый, ты как обычно несомненно прав. Это хуже, куда хуже,— раздражённо хмыкнул тот в ответ.— Это сборная оккупантов, которая понабирала не пойми кого и ужасно гордится этим. Модя, явно руководствовавшийся правилом в стиле «если на тебя бежит медведь, то притворись больше него» с вызовом посмотрел на товарища, что лишь сильнее разозлило и без того осатаневшего Белова. Если бы этим двоим дали по ножу, то, без сомнений, они вонзили бы лезвия друг другу в горло, перед этим сломав по хребту на каждого. Чтобы довести невозмутимого и всегда спокойного как удав Сергея нужно очень постараться и приложить гору усилий. И если бы за такие подвиги давали по медали, то Пауласкас ходил бы и позвенивал, как колокольчик на шее у телёнка. И лишь когда событие начало принимать не самый хороший оборот в дело вступил Владимир Петрович, встав между молодыми людьми, чтобы прекратить распространение пожара, иначе бы плохо пришлось ему самому в первую очередь. — Успокоились оба,— твёрдо и громко воскликнул тренер, заставляя спортсменов разойтись по углам.— Модя, на разговор. Остальные, чешите отсюда. Хватит с вас на сегодня. Нехотя, сдерживая желание по очереди разбить и без того повреждённый нос Пауласкаса, лишь бы тот поменьше открывал свой рот, баскетболисты дружной колонной направились в раздевалку. В самом хвосте шёл Сергей, который напоследок фыркнул Модестасу в спину. Но этого литовец уже не видел. Гаранжин отвёл его к трибунам, куда тот ещё несколько минут назад со всей дури впечатался головой. Сразу было видно, что мужчине далеко не до смеха и разговаривать он настроен действительно серьёзно. Тренер и сам был бы не против дать юноше крепкую отцовскую затрещину, но положение не позволяло, не говоря уже о росте. Сжав пальцами переносицу, Владимир Петрович тяжело вздохнул. Он уже довольно сильно устал от замашек молодого дарования в шортах. Борзометр у него зашкаливал, за некоторые нелестные слова в сторону страны он вполне мог нарваться на крупные неприятности с КГБ, к тому же был до мозга костей антисоветчиком, притом ещё и ужасно бесстыжим, почти сто процентов любых стычек в команде приходились на его счёт. Говорил же Моисеев, надо турнуть его из сборной за длинный язык и противный характер, все спокойно выдохнут, но Гаранжин вступался. А в такие моменты жалел об этом. Временами он действительно считал, что стоило бы и ему промолчать, когда литовца поносили, на чём свет стоит. Отрицать то, что Модя самый настоящий баран, было нереально, а уж если он и рогами под зад поддаст — щемитесь. Но на каждого барана найдётся свой чабан. Только почему-то этим чабаном оказался тренер сборной. — Скажи мне, пожалуйста, что это было?— наконец-то спросил Владимир Петрович, подняв голову, чтобы видеть противное выражение лица Пауласкаса.— Не спрашиваю про то, почему ты ворон считаешь, бог бы с ним. Что опять начинается? Понимаешь, что за твои заскоки оба по башке получим? — Да не было ничего, не преувеличивайте,— молодой человек просто пожал плечами.— Я ж не виноват, что они не смотрят, в кого попадают.— Модестас сложил руки на груди, чуть склонив голову.— Нравится же вам видеть везде то, чего нет. — Прямо уж нет,— Гаранжин приподнял одну бровь.— Доведёшь тут всех до белого коления, если не станешь хотя бы иногда взвешивать сказанное. — Скорее, до колена Серого,— непринуждённо отшутился Модя, но, увидев, что его веселье явно не нравится мужчине, закатил глаза.— Слушайте, я тут и окочуриться мог. Почему претензии только в сторону пострадавших? — Пострадавших? Тебе руку сломали, зубы выбили?— пальцы тренера нервно простукивали какую-то дробь на собственном предплечье.— Любые травмы в баскетболе — дело техники. А чтобы их не было нужно следить за всем, что происходит вокруг тебя. Как маленький, честное слово. Но литовец оставался непробиваемым. Осознав, что всё это время Гаранжин просто любезно беседовал со стенкой, надеясь вложить в просветы между кирпичиками хоть что-то, лишь бы это отложилось в глупой голове, Владимир Петрович тяжело вздохнул и, как можно легче, чтобы не выдавать свою усталость, отчеканил: — С высказываниями аккуратнее будь. Иначе отправлю в отпуск к едрене фене. Бессрочный. А то и не я, а кто-то с верхушки. Уверяю, вариант не самый хороший. Дважды повторять не потребовалось. Дальше разговор не пошёл. Молодой человек свойственно для себя раздражённо фыркнул и быстро зашагал в раздевалку, по дороге выругиваясь про себя, как только можно. Опять беспочвенные угрозы. Он же прекрасно знал, что тренер ему ничего не сделает, рука не поднимется. Выбросить чуть ли не самого лучшего игрока из команды — вздор. Но в чём-то в его словах и была правда. Рано или поздно Пауласкас доиграется. Он не жалел о сказанном, только одно коробило: зря он ляпнул Сергею про оккупантов. Патриот, не простит же. А если и простит, то с большим трудом. Да уж, делишки. Уж с кем, а с Беловым отношения портить не хотелось. Других друзей у Модестаса уже не будет. Только вот он Серёжу и как друга не воспринимал. Скорее что-то большее — для литовца этот гений спорта был чем-то более масштабным, чем какой-то там друг. В понимании Моди это звучало даже как-то пренебрежительно. Они с Серым хорошо общались в рамках приятелей много лет, капитан команды даже сам не заметил, как проникся к этому человеку тёплыми и далеко не дружескими чувствами. Начиналось всё невинно, с поддержек и подколов, но в один момент всё поплыло совершенно не в то русло. Только вот капитан старался убеждать себя в том, что всё это надумано, пока в один миг не понял окончательно: нет, это всё по-настоящему. Странно, ненормально, обидно, но временами очень приятно. И непонятно, хорошо или плохо. Терять последние ниточки хорошего отношения с комсоргом Пауласкас не хотел, да и не надеялся на что-то большее. Во-первых, это 121-я статья. Во-вторых, они товарищи по команде, как минимум спустя много лет дружбы заявиться к Белову с букетом и конфетами будет очень странно. А в-третьих, Гаранжин оторвёт обоим голову. Что ж делать тогда. Хотя, извиниться правда стоило, но не на глазах у всех, перебьются. Иначе Серый снова будет своим пронзительным взглядом сверлить его спину каждую тренировку, ощущение не из приятных. Модя прекрасно знал, что Белов всегда уходит самым последним, поэтому принялся терпеливо ждать у дверей, когда из раздевалки поудаляются все. И это продлилось долго: сначала Едешко, который старался лишний раз не смотреть на товарища во избежание очередной перепалки (хотя и ему тоже хотелось ой как много всего высказать в край оборзевшему прибалту); за ним Алжан, который спокойно кивнул молодому человеку на прощание (он не имел свойство на кого-то злиться очень долго, добродушный тихоня), потом под шумный разговор заторопились домой друзья Мишико и Зураб, после них зал покинул и Сашка, не упустивший возможность «случайно» наступить капитану на ногу. Удивительное дело, но тот и не подумал что-то отвечать на такой выпад, лишь пренебрежительно поворотил нос, как от кучки зловонного мусора. И вот, последний игрок уходит. Наконец-то, это томительное ожидание кончилось. Это предало Пауласкасу даже каких-то душевных сил и какой-никакой, но моральный подъём, поэтому он посчитал нужным прямо сейчас идти и брать быка за рога. Открыв дверь и пройдя вглубь раздевалки, литовец перевёл дыхание. В нос сразу же ударил едкий запах пота и крема для бритья с ментоловой отдушкой, который заменял баскетболистам дезодорант. На скамье валялась одна единственная спортивная сумка, поверх которой лежала промокшая до нитки форма. Слава богу, Серёжа ещё и не думал уходить. Затем в ушах Моди как будто прозвучала автоматная очередь — тишину нарушил громкий всплеск включаемого напора воды в душевой. Тогда и юноша решил времени зря не терять, заодно и сам помоется, а то пахнет от него, как от трески, оставленной под солнцем. Что плохого в том, чтобы совместить приятное с полезным? Правильно, ничего. Чем просто стоять и ждать лишний раз, можно самому сполоснуться. Сбросив с себя одежду и накинув на бёдра полотенце, Пауласкас тихо вошёл в душевую, сходу начиная искать глазами Белова. Благо, поиски не продлились долго: Сергей стоял в самой дальней и излюбленной своей «кабинке». Расправив плечи, комсорг проводил длинными пальцами по тёмным волосам, с которых лилась вода. Он не замечал вошедшего Модестаса, а тот в свою очередь почувствовал, как вокруг разлился ледяной бриз. Белов любил после тренировки принять холодный душ, чтобы держать тело в тонусе, пусть даже это и было не совсем правильным решением. Тем не менее, было видно, как он млел под каплями, как вода стекала по светлой коже и огибала каждый крепкий рельеф подтянутого тела — от изящной шеи до неширокой груди, медленно скользя всё ниже и ниже к подтянутому долгими тренировками торсу. Изредка Серёжа проводил ладонями по лицу, чтобы ему не заливало глаза. Эти красивые светлые глаза с длинными ресницами… И такая картина Пауласкасу очень нравилась. Казалось бы, чего он не видел? Он даже не раз пялился на упругий зад товарища, удерживая себя от того, чтобы не влепить по нему ладонью со всей дури или неприкрыто облапать, но каждый раз это было, как впервые. Молодой человек не мог перестать глазеть. Для него этот субъект был прекраснее всех, кого ему когда-либо приходилось встречать. Сразу же капитан вспомнил слова Владимира Петровича: «Сергей, никогда не будет команды только из таких как ты.» Что за бред? капитану было настолько смешно от этой фразы, что даже после тренировок он невольно ни с того ни с сего прыскал со смеху. На самом деле, он был бы очень рад, если бы вся команда состояла из одних лишь Беловых. Сергеев, не Александров. Или только из него в паре с Пауласкасом. Но это только глупые мечты, которым не суждено сбыться. Сергей никогда не станет личной командой только для него. Для Моди это было бы лучше любых побед. Сергей. Только его Сергей. Столько мыслей внезапно заполнили его голову, что он даже не сразу заметил, как товарищ комсорг повернулся в его сторону и, равнодушно хмыкнув, отвернулся обратно. — Решил пёрышки почистить?— спокойно спросил он, прокручивая вентиль с горячей водой. Холодная уже ломала ему кости. — Не всё же по полю скакать, как козлам,— легко отпарировал Пауласкас, скинув с бёдер полотенце и вставая под душ рядом с товарищем.— А ты припозднился что-то. — Меньше народа — больше кислорода,— голос Белова звучал как обычно монотонно. Модестас криво усмехнулся и принялся настраивать температуру воды, параллельно подбирая нужные слова, чтобы подступиться к Серёже. Любая ошибка могла стоить ему всего. Нет, он и будет продолжать видеть друга практически каждый день. Но будут ли эти встречи не приносить дискомфорт? Спорно. Рука неосторожно дёрнулась, и загорелую кожу обдало кипятком, отчего Модя шарахнулся и звучно выругался. Что ж такое… А стоящий неподалёку Сергей и ухом не повёл, лишь косо взглянул на друга-неудачника и продолжил намываться. И чем больше длилась немая пантомима, тем сильнее Пауласкас хотел встать под душ там, где был объект его симпатий. Но, увы и ах, тот бы наверняка неправильно расценил такой шаг и с большой вероятностью литовец получил бы в челюсть с кулака. Поэтому пришлось продолжать держать дистанцию, пусть даже особого удовольствия это не доставляло. После этого они несколько минут молчали. Каким бы Модестас не был упрямым, но, в конце концов, прокрутив у себя в голове всё, что собирался сказать товарищу, он взглянул на Серёжу и, сделав максимально виноватый вид (что, к слову, выглядело и не слишком правдоподобно), выдохнул: — Ты извини, наверное, за то, что ляпнул,— баскетболист поджал нижнюю губу.— Не сдержался. — А передо мной ты что извиняешься?— комсорг взглянул на него, как баран на новые ворота.— Перед остальными прощения попроси лучше, всем настроение подпортил. Мне ты ничего такого не сделал, чтобы обижаться. На самом деле, он был бы и рад признать, что действительно злится, но гордость не позволяла. Тем более, Модя тугодум, не сразу сообразит, что не так. Но Сергею легче было сказать, что ничего не было, чтобы иногда упиваться чужим чувством вины (действительно, оно же ещё имеет место быть) и с осуждением поглядывать в сторону проколовшегося, чтобы в конце концов к нему не цеплялись после тяжёлой тренировки, чем прямо сказать, что он на самом деле был до глубины души задет сказанным. — Да уж прямо не сделал?— ухмылка расползлась по губам литовца.— С радостью бы и сам мне нос разбил. — Ты сейчас от меня что хочешь?— его друг выключил воду и повернулся к собеседнику.— Чтобы я сказал, что ты действительно придурок? Лично я не злюсь, и не такое с твоей стороны приходилось слышать. С этим к ребятам обратись, они не против высказать пару ласковых. Сашка даже ради этого некоторые твои выражения на литовском вспомнил. — Да засунь ты себе это чувство справедливости куда подальше,— Пауласкас закатил глаза, отмахнувшись от слов молодого человека, как от назойливой мухи. Он уже и забыл, что Белов ужасный правдолюб.— Я захотел извиниться — я извинился. И перед тобой, а не перед кем-то ещё. — Я очень рад, что у тебя появилась совесть. А теперь уж пардоньте, товарищ, у меня полно важных дел. Хорошего мытья. Сказав это, Сергей собрался уходить, как прямо перед ним возникла высокая фигура Модестаса. Это ещё что за номер? Нахмурившись, Белов попытался сделать шаг в сторону, но и тут ему преградили путь. Модя выглядел довольно серьёзным и решительным, будто не выпустил бы друга из душа, если не услышит заветное «я тебя прощаю». И ничего более. Не это перефразированное «я на тебя не злюсь, ты мне ничего не сделал». Да за что же это? Сергей был готов даже громко воскликнуть «господи», но, вспомнив, что за такое его отхлестают партбилетом по щекам, целомудренно воздержался. Комсорг страдальчески вздохнул и посмотрел прямо в чужие глаза. Зелёные, лучистые и невероятно наглые. Оставить бы под одним «фонарь» для красоты, так и напрашивается. А Пауласкас будто заранее чувствовал свою безнаказанность. — И всё же, мне правда жаль. — Я понял. Дай мне пройти. Отчасти победа, а отчасти поражение. Литовец покорно отступил, давая молодому человеку возможность выйти. И за это Сергей был ему невероятно благодарен. Обстановка разрядилась, даже стало как-то легче дышать, это не могло не радовать обоих. А вот правду ли сказал Белов или нет — загадка. Но, по крайней мере, Пауласкаса это особо теперь не беспокоило. Он свой план выполнил. — И что у тебя там за важные дела такие нарисовались?— хмыкнул Модестас, вновь вставая под струю воды.— Очередная сто первая тренировка? — Почти,— сухо ответил его товарищ, повязывая на бёдрах полотенце. — Да ну, приятель,— простодушно продолжил наступление капитан команды.— Другу не расскажешь? Да ладно, не смотри на меня так, только между нами же. Помолчав немного, Белов вздохнул. Он вообще не хотел никого посвящать в свои дела, но раз уж Моде интересно, то почему бы и не рассказать? Может, порадуется. Или хотя бы вид сделает. Друзья же вроде как-никак. — Предложение буду делать. За кольцом сходить надо. Модестасу потребовалась почти минута, чтобы вдуматься в чужие слова и вникнуть в их суть. И тут внутри Пауласкаса что-то со звоном раскололось. Он не верил своим ушам. Для начала, он впервые слышал о том, что у Сергея всё это время была девушка. Да и не только он, никто об этом и подумать не мог, ведь тот был закостенелым холостяком, который предан только спорту. Ни о каких-либо отношениях с женщинами речи никогда не шло. И тут какая-то непонятная гражданка всплыла из неоткуда, негаданно-нежданно. Это выбило из-под ног Модестаса всё, от пола до земной коры. Признаться, он до последнего надеялся на то, что есть хоть какой-то, пусть даже и призрачный шанс быть с Серёжей. А если даже и не быть, то хотя бы просто любить, искренне и от всего сердца. Но теперь он и на это право не имел. Его забрала какая-то… мадам. Это было самое приличное описание, которое на тот момент всплыло в мыслях спортсмена. Литовец сразу почувствовал, как в области сердца всё завыло, словно голодный волк. А потом смолкло. Стало пусто, будто никогда ничего там никогда и не было. Новость абсолютно не радовала его. Если бы слова имели вес, то навернякаПауласкас был бы раздавлен этим грузом в лепёшку. Он же даже извинился перед этим без пяти минут женатиком, хотя, по сути, и не должен был этого делать!Обида постепенно перерастала в злость на Белова. При понимании, что комсорг абсолютно не виноват в том, что Модя оказался в таком положении, тот всё равно очень хотел треснуть по этой пустой голове, чтобы друг понял, что ни в какой ЗАГС ему идти вовсе и не нужно, тем более с женщиной. Но при всём обилии желанных высказываний, которые роились в голове, Модестас молчал и угрюмо смотрел в пол, стоя спиной к Сергею, пока по рыжеватым волосам и бронзовой коже стекали капельки воды. Спасибо, друг. Счастья полные штаны. Но и Серёжа был далеко не идиотом, сразу почувствовал, что ещё недавно облегчённая атмосфера вновь стала тяжёлой. По крайней мере, для литовца, а не для него самого. Не сводя глаз с Пауласкаса, комсорг лишь поправил большим пальцем усы, чтобы те были уложены, как надо, после чего осторожно спросил: — Может… посоветуешь, как это правильно стоит провернуть? — Nežinau[1],— грубовато и оборванно бросил через плечо молодой человек. Он ещё и спрашивает, мерзавец?!— Я таким не занимаюсь. — Какой-то ты странный в последнее время,— Белов приподнял одну бровь, сложив руки на груди.— Ещё более невыносимый, чем обычно. — Ох, ну простите, товарищ комсорг, что действую на ваши нервы,— с напускной учтивостью фыркнул Модя, выключая воду, чтобы её шум не перебивал его собственного голоса.— Я всегда такой, вы просто не замечаете. Да и куда вам. — Ладно-ладно, не заводись. Все за тебя переживают, а ты только огрызаешься. — Все это кто? Серый, все это кто?!— тут уже Пауласкас не собирался держать себя в руках, рванулся с места и в несколько шагов оказался перед другом.— Ты, Гаранжин, ребята? Может Моисеев? Да вы все момента ждёте, когда меня со всеми пожитками обратно в Литву вышлют, руки потираете. Вот радости наверное будет, Модестаса исключили из сборной! Сделаете это федеративным праздником, может, станет выходным для всей спортивной ассоциации. — Да с чего ты взял вообще?— в отличие от приятеля Сергей оставался спокойным.— Напридумывал какой-то ерунды и накручиваешь себя, зачем? — Это для тебя ерунда, а для меня нет. Да и хорошо будет свалить отсюда, подальше от таких как вы,— литовец ухмыльнулся, но эта ухмылка была больше похожа на неестественный оскал.— Ещё и ты со своей дрянью лезешь. Я-то откуда знать могу?! Подошёл, кольцо дал и пошагал в прекрасное далёко со своей избранницей под ручку, строить светлое социалистическое будущее. Как говорится, patarimas taip meilė[2], слава Советскому Союзу. — Я не...— молодой человек вздохнул, повторяя любимое телодвижение Владимира Петровича: сжав пальцами переносицу, тяжело перевёл дыхание.— Ладно, забудь. Бесполезный разговор. Но Модестас и не думал отступать так просто. Что-то в глубине души у него переклинило, захотелось отыграться на Белове за все годы молчания, которое вынуждало капитана команды держать все свои чувства по отношению к другу в себе. При этом отыграться жестоко, так, чтобы тот навсегда это запомнил. Казалось, что тормоза больше не действуют (если они когда-то вообще были), открывшееся второе дыхание заставило Пауласкаса одним рывком прижать Сергея за плечи к плиточной холодной стене под растерянный и отчасти возмущённый взгляд оного. Картина со стороны выглядела немного нелепо: абсолютно голый, мокрый и злой Модя сжимал пальцами узкие плечи товарища чуть ли не до синих отметин, а тот, придерживая полотенце, просто стоял на месте истуканом, держа с молодым человеком зрительный контакт и не предпринимая ни одной попытки вырваться. Невольно один напоминал волка, который загнал в угол добычу, а второй бедную и беззащитную овечку. Хотя, Белов не был беззащитным, даже наоборот — мог настучать обнаглевшему литовцу в бубен так, что тот будет долго зализывать раны, но он предпочёл ожидать того, что будет дальше. А Пауласкасу это было только на руку. Усмехнувшись, он разглядывал симпатичное и мужественное лицо товарища, наслаждаясь каждым точёным изгибом. Никаких препятствий у него не было, никто не сопротивлялся, значит и ограничений в действиях быть не может. — И что ты собираешься сделать?— холодно спросил Сергей, слегка прищурившись. — Порушить твою помолвку. Стоп, что? Он же не ослышался? И едва только светлые глаза комсорга округлились от удивления, как Модестас резко подался вперёд и впился в чужие губы. Поцелуй был грубый, литовец терзал укусами уста товарища, старался сделать ласки более развязными и откровенными, проводил по искусанным участкам языком и в один момент грубовато сжал ладонью пах, скрытый под ворсистой тканью полотенца, как вдруг резкая боль в области солнечного сплетения выбила из его лёгких весь воздух и заставила отшатнуться. В одночасье в глазах Пауласкаса потемнело. Сложившись напополам от боли, последним, что он увидел, было раскрасневшееся от ярости лицо Белова и его высокая фигура, торопливо покидающая душевую. Что ж, план перевыполнен. Теперь друг ему больше не друг. Пока Модя старательно приходил в себя, по ушам ударил оглушительный хлопок двери в раздевалку. Ушёл… Считай, что последняя надежда упорхнула. — Bybis tay issubine, kad kjalnas njanusmuktu[3],— процедил сквозь зубы литовец, через силу выпрямляясь. Он злился на кого угодно, только не на себя. О содеянном жалеть не пришлось.— Да пошёл ты со своей лярвой. Мразь коммунистская.

***

Если этот вечер не обещал быть спокойным, то Белов готов был спрятать голову в песок и оправдать своё почётное звание «страуса». Слишком много событий на один день, ещё и это чёртово колено сводило его с ума. Тренировка сделала положение дел хуже: Сергей с радостью отрезал бы себе ногу, лишь бы боль перестала его мучать. Сил не было даже на то, чтобы открыть дверь в квартиру и попасть домой, но пришлось собрать остатки воли между пальцами и несколько раз провернуть ключ в замке. Нет, никуда он больше сегодня не пойдёт, в лучшем случае даже не поднимется, если присядет на диван в гостиной. Жаль, свет в прихожей не имел свойство зажигаться сам собой, это было бы просто прекрасно. Тренировка, колено, Модя, кольцо… Господи, избавь и без того не соображающую голову от лишних мыслей. Сейчас абсолютно не до этого. И так уже поздний вечер, не грех завалиться спать без задних ног, а не думать о том, что происходим в этом рехнувшемся мире. Скинув с плеч олимпийку и повесив её на крючок в прихожей, Белов вздохнул, словно его освободили от смертной казни. Спать. Сейчас ему нужно только спать до завтрашнего дня так, что даже сотня танков под окном его не разбудит. Но перед этим стоило хотя бы ещё раз сходит в душ и поесть. Да, придётся снова брать себя в руки и ещё немного поработать… Едва переставляя ноги, Сергей шагнул в темноту коридора (свет от так и не посчитал нужным включать) и чуть не споткнулся, тихо шикнув от неожиданности. Сперва он не разглядел в непроглядной черноте препятствие, которое почти помогло ему упасть, но затем, заслышав глухое стрекотание, а за ним и громкое и протяжное мяуканье, устало выдохнул, не в силах даже улыбнуться. — Лёша… Небольшой чёрный кот вертелся под ногами и что-то увлечённо рассказывал на своём кошачьем языке, будто ждал хозяина, чтобы поведать ему обо всём, что произошло за день, пока его не было дома. Острые коготки цеплялись за ткань штанов, на весь коридор было слышно довольное урчание. Наверное, никто и никогда не был рад видеть Сергея так сильно, когда тот откуда-либо возвращался. А вот Лёша ждал, упрямо и преданно ждал, иногда дежуря у двери или на подоконнике, как бдительная вахтёрша, и всякий раз пулей подрывался с места, когда в замке щёлкал заветный ключ. И кто вообще сказал, что только собака может быть самым верным другом человека? Потрепав кота по маленькой головешке, Белов зашагал на кухню, включая везде свет по дороге. Хвостатый друг не отставал, семенил следом и продолжал мяукать, мол, столько ты всего пропустил. Зачем нужны всякие новости по телевизору, когда есть этот маленький рассказчик? А молодой человек лишь поддакивал и подыгрывал: — Да что вы, Алексей Сергеевич? Прямо так и было? Ну дела. Болтун — находка для шпиона. Но Сергей был преданным слушателем, иногда даже и сам по простоте душевной мог в красках описать коту тренировку или что-то другое. Тот не понимал, но всё равно не упускал возможность навострить уши, ведь если будешь хорошо себя вести, то тебя обязательно погладят и накормят. К сожалению, сейчас Белову было не до рассказов. Он слишком сильно устал. Пройдя на кухню, спортсмен поставил греться на плиту чайник и опустился на стул у окна. На его коленях сразу же устроился Лёша, ластясь к чужому лицу с оглушительным мурчанием, как у трактора. Пару раз поцеловав котейку между ушами, Белов опустил его на пол рядом с двумя мисками под столом, где обычно лежала кошачья еда, представляющая собой размороженный с утра хек. — Твоё вот тут. Картошкой ты вряд ли питаешься. Точно, картошка… Он совсем забыл. Завтра придётся готовить ещё, идти в магазин… Но завтра это не сейчас. Приготовленная ещё вчера целая сковорода жаренной картошки с луком стояла на плите рядом с чайником. Ничего лучше и быть не может. А если ещё и вприкуску с салом, то можно и душу за это продать. Правда, сала не было, была только целая палка копчённой колбасы, которая Сергею не особо нравилась, и полбатона хлеба, но выбирать не приходится. Вот уж везёт тем, кто может ежедневно ходить по ресторанам и питаться новыми блюдами, когда вздумается. Белов и не жаловался особо: минимум каких-то нужных продуктов есть, чай есть — на том спасибо. Сладкого правда почти не было, кроме одеревенелых карамелек ещё со Сталинских времён, но это уже третье дело. Пока Лёша довольно трескал свою рыбу, его хозяин прямо из сковороды, чтобы не мыть потом посуду, неторопливо смаковал картошку и глядел в окно. Ночной Москвы за ним не было, только тёмный двор, где уже собирались на детской площадке сомнительные личности, расставляя импровизированный фуршет на карусели, подстелив снизу кусок фанеры. Уж сколько Сергей жил в этом районе, он наблюдал подобную картину через день. Вот она, Россия-матушка. Некоторые из выпивох знали, что в одном из домов живёт знаменитый баскетболист, поэтому не упускали возможность всякий раз помахать рукой в сторону одной из квартир на третьем этаже, когда Белов вечером трапезничал. Тот лишь кивал в ответ, что с них ещё взять? Ещё и как назло соседи сверху завели свою шарманку с ремонтом и руганью. Чуть ли не каждый день под самый его конец Серёжа проходил через все восемь кругов соседского ада: потопы, лай собаки, плач ребёнка, ругань, шум сверления, скрип от перестановки мебели, громкая музыка, стоны. Ещё один, и Данте бы поаплодировал стоя. У этих людей нет ничего святого, пусть даже и все тут атеисты: они орут на сына, они орут на дочь и это всё, как правило, в ночь и под вой их противного пса, который не стеснялся лишний раз нагадить в подъезде. Белов уже не ходил разбираться, бесполезно. Выяснялись отношения только тогда, когда его квартиру топили, стабильно раза два-три в неделю. Съезжать он не собирался, не на того напали, тем более квартиру ему выдали от спорткомитета, но можно хотя бы раз в год устроить ему праздник тишины и спокойствия? На плите засвистел чайник, оповещая баскетболиста о том, что вода закипела. Предварительно достав из морозилки небольшой кусок говядины, чтобы сделать завтра что-то съестное, спортсмен с горечью убедился в том, что та опять сломалась. Мясо было сырым и не промороженным, в лучшем случае доживёт до утра с этой жарищей. Видимо, придётся просыпаться раньше, чтобы его пожарить, в холодильнике оно устанет так же сильно, как устал и сам Белов. Но это уже будет завтра. Оставив говядину на тарелке рядом с раковиной и заварив себе чай, да покрепче, Сергей удалился в гостиную, чтобы насладиться кипятком с привкусом сухих листьев перед телевизором. Потом можно было со спокойной душой уйти спать. Включив первое, что могло бы идти по вещанию, Белов приятно удивился: это был концерт «Весёлых ребят». Хоть что-то хорошее. Но насладиться этим в полной мере он не успел. Раздалась трель дверного звонка. — Да вы издеваетесь…— страдальчески застонал молодой человек, ставя кружку на небольшой столик перед диваном.— Отдохну я сегодня или нет? В коридор сначала метнулся взбудораженный Лёша, за ним неторопливо вышел и Сергей. Ему и в голову не могло прийти, кого принесло так поздно. Опять что ли Галина Степановна не может дверь открыть и помощь нужна? Милая старушка, иногда выпечкой подкармливает, только вот любые казусы с дверьми случались днём, а не на ночь глядя. Даже свет в прихожей пришлось включить, чтобы посмотреть в глазок на запоздалого гостя. И едва только Белов выглянул в подъезд, то сразу же ему захотелось запереться на все замки. Уж кого, а ЕГО никто не ждал. Но, стиснув зубы, молодой человек всё же открыл дверь. Перед ним стоял не кто иной, как сам Модестас Феликсович Пауласкас собственной персоной. Он был до того страшен и пьян, вернее, страшно пьян, что едва держался на ногах. Стеклянный рыбий взгляд и запах перегара был направлен прямо на Белова. Тот не стал нарушать немую паузу, сверлил товарища таким же взором. И сперва Сергей хотел спросить, откуда литовец знает, где он живёт, но потом вспомнил, что когда-то просил приятеля помочь ему вынести из квартиры ковры, чтобы те не висели на стенах и не собирали пыль. Вот и вернулась ему эта помощь бумерангом. Модя выглядел потрёпанно. Шатаясь, он старался не перевалиться на бок, ведь тогда поднимать его никто не станет. Если бы молчание продлилось ещё несколько секунд, то Белов просто напросто закрыл бы перед разбитым носом друга дверь, но тут же тот подал голос: — Я это…— полупьяный голос со знакомым акцентом был тихим.— Можно переночую у тебя? — У тебя своего дома нет?— без особого участия ответил Сергей, приподняв одну бровь. — Есть. Я ключи потерял. Вот это номер. Но это было лишь отчасти правдой. Пауласкас предпочёл умолчать о том, что на самом деле он в пух и прах разругался с женщиной, у которой жил, и та пинком под поджарую задницу выставила его на улицу и забрала ключи. Оттого он и залил себе за воротник, причём довольно прилично: глупость после тренировки сделал, без дома остался, так ещё и дождь начался, когда он только-только подошёл к многоэтажке, где жил Белов. Податься ему было некуда, по крайней мере, в отключившийся мозг не пришло идеи лучше, чем навестить старого друга и слёзно попроситься на ночь. Не день, а приключение. Товарища комсорга литовец во все подробности своих похождений так и не посвятил, ограничившись простой отговоркой про ключи. Серёже было жалко смотреть на дружка, который настолько уже отчаялся, что готов был ночевать даже на улице, где-то на скамейке, укрывшись газетой, лишь бы не шататься по Москве. Да уж, без слёз не взглянешь. Модестас больше напоминал выброшенного и ненужного котёнка. А животных Сергей любил и жалел. Пусть даже и таких, помоечных и потерявших всякий стыд. Взвесив все за и против, молодой человек всё-таки сделал шаг в сторону, давая приятелю возможность пройти в квартиру. Пусть останется, чтобы не нажить себе проблем с милицией за гуляние в нетрезвом виде. Утром уйдёт восвояси. — Проходи. Разуйся только. Благодарно улыбнувшись, Пауласкас ввалился в коридор и сразу же нарвался на Лёшу, который пулей метнулся под ноги к незнакомцу и принялся о них с урчанием тереться. Энтузиазм капитана сборной был подкреплён выпитым им портвейном, поэтому котик приподнял ему настроение лишний раз. Опустившись (вернее даже сказать, упав) перед ним на одно колено, Модя тихо захихикал, наглаживая худенькую пушистую спинку. — Не знал, что у тебя есть кот,— полупьяно хмыкнул он, оглянувшись на Белова, который с тяжёлым вздохом закрывал дверь. — Завёл недавно. Вместе не так одиноко,— спокойно ответил Серёжа, поднимая товарища под руки, чтобы тот ненароком не встретился лицом с полом.— Вставай давай. Есть хочешь? — Наверное,— Пауласкас кое-как поднялся и, сбросив на ходу ботинки, направился изучать квартиру. Жилище небольшое, сразу видно, холостяцкое, женской руки тут и отродясь не было. Но, несмотря на это, всё было чистенько и аккуратно, уютно. Удивительно, как только у Серёги хватало времени на уборку? Ещё и животное завёл, кудесник. Самому небось жрать нечего, а он ещё и котейку кормит. А планировку квартиры Модестас знал хорошо, без лишних проблем нашёл кухню и брякнулся на табурет у стола. Подошедший Сергей в сопровождении с котом по-хозяйски взял с плиты заветную сковородку с картошкой и поставил лакомство перед молодым человеком, после чего принялся заваривать тому крепкий чай, чтобы прояснить тугодумную голову. Казалось, что Пауласкас не ел ничего несколько дней. Он жадно набросился на предоставленную еду, поглощая её с таким удовольствием, какое не получал даже от игры в баскетбол. Тогда Белов понял, что завтракать ему будет нечем, но это не так уж и страшно, хлеб тоже еда. Как и ожидалось, минуты через две пустая сковорода уже стояла в раковине в очереди на опомой, а сам «картофельный расточитель» неторопливо попивал горячий чай, пока Сергей с серьёзным лицом изучал своего гостя. — И как ты только умудрился потерять ключи от квартиры в центре? Пришил бы себе колечко с цепочкой, чтобы никуда не девались,— задумчиво хмыкнул молодой человек, пока Модя старался совмещать приятное с полезным: одновременно пить чай и тискать любвеобильного Лёшу.— Точно только ключи? А то и паспорт посеял, понабирают на твоё имя кредитов. Какой сердобольный, ещё и шутки шутить изволит. — Да точно, точно. Я ж не дебил какой-то, паспорт терять,— фыркнул в ответ литовец, но тут же сам засомневался в том, что сказал, в подтверждение своей фразы похлопал себя по карманам и через секунду облегчённо выдохнул, обнаружив документ в пиджаке.— Завтра пойду к хозяйке, скажу, мол, так и так, без ключей. Выплачу, что надо, замки поменяю, и будет всё лучше некуда. — Меня не это больше удивляет. До сих пор в голове не укладывается, как у тебя совесть не подаёт признаки жизни. Хоть бы предсмертный хрип издала, а то молчит и молчит. Сперва Модестас не понял, о чём речь, но затем в его одурманенную портвейном голову пришла мысль, что Белов всё ещё злится на него за то, что произошло сегодня в спортзале. И оттого ему стало неловко. Стушевавшись, как нашкодивший щенок, капитан сборной отставил кружку в сторону и виновато посмотрел на комсорга, который внешне оставался абсолютно спокойным. Умеет же держать морду кирпичом, чёрт усатый. — Давай я не буду тебе ничего объяснять, а?— деликатно увильнул от ответа литовец, насупившись.— Уже извинялся сегодня. — Бога ради,— Сергей пожал плечами.— Не заставляю. Как бы Белов не показывал, что ему всё до звезды, но всё было на самом деле предельно ясно. Лучше бы он этого не говорил, почему-то от этого Моде стало ещё более совестно. И почему такое происходит именно тогда, когда он пьян?! Да уж, он действительно баран. И не просто баран, БАРАНИЩЕ. Сергей лишь тихо хмыкнул и направился в гостиную. Обида обидой, а гостеприимство есть гостеприимство. Ему самому придётся поспать на диване, пока Пауласкас будет дрыхнуть на его кровати в комнате. Ладно, это ещё меньшее из зол, лишь бы и этот не буянил, а то ему соседей хватает. Молодой человек проводил приятеля взглядом и, вздохнув, опустил глаза на топчущегося рядом кота. В животной психологии он разбирался плохо, но по логике вещей, если так называемый Алексей Сергеевич не оставляет его в покое, то он просто голоден. И в этом его Модестас отчасти понимал, правда не имел абсолютно никакого понятия о том, чем Белов обычно кормит своего любимца. И первое, что ему бросилось в глаза — кусок мяса рядом с раковиной. Точно, вот оно! Вот уж будет этому шерстяному товарищу праздник. И весь кусок мяса оказался в миске, тут же замеченный и терзаемый тощим Лёшей, который был чуть побольше самого шматка. После этого, гордый своим поступком, Пауласкас направился к Серёже и, столкнувшись с ним у входа в зал, с улыбкой заявил: — Я тебе кота покормил. Комсорг смотрел на товарища, в недоумении хлопая серыми глазами. — Чем? Он же ел недавно. — Как чем? У тебя там мясо лежало, его и дал. Белов вздохнул и удержался, чтобы не ударить себя ладонью по лбу. Поел называется… — Я, конечно, не хочу прерывать твоё торжество, но это мясо не для кота было, а для меня. Как ты умудрился скормить ему полкило говядины? Если раньше Модестас думал, что хуже уже не будет, то сейчас в этом разубедился целиком и полностью. Сегодня самой настоящей катастрофой был он сам, при этом ещё ладно для самого себя, но для Серёжи… Ему даже самого себя жалеть было противно. — Прости, я не знал,— молодой человек старался выглядеть менее уязвлённым, хотя ему очень хотелось дать самому себе крутой подзатыльник за глупость.— Если хочешь, я с утра схожу что-то куплю. — Забудь,— сухо ответил Белов, устало прикрыв глаза.— Зато у Лёши праздник живота. Потом сам разберусь. Никто не может себе представить, как сильно Пауласкасу захотелось обнять товарища. Обнять настолько крепко, насколько только это возможно, чтобы тот сразу всё понял и перестал упираться. Но, учитывая то, сколько косяков числится за ним за день, Серый его даже на пушечный выстрел к себе не подпустит. Пришлось лишь стиснуть зубы и мысленно назвать себя идиотом. Обычно Модя не имел свойство чувствовать себя виноватым, даже когда действительно был таковым, но выпитый алкоголь заменил ему ту самую пресловутую совесть, которую Сергей обругивал ещё несколько минут назад. И, O Dieve[4], эти угрызения ему ни капли не нравились. Хорошо живётся бюрократам, взяточникам, чиновникам, у которых душа всегда спокойна. Надо было идти в политику, а не в спорт, тогда, может, сейчас ничего бы сверху не давило. Снова литовцу не оставалось ничего, кроме как поджать хвост. Запал стух, фитиль поник, агрессия растворилась где-то на дне той самой кружки, из которой Модестас пил заботливо (или не очень) приготовленный комсоргом чай, от крепости которого аж скулы сводило. Казалось, что его подменили: некогда взбалмошный и готовый на любые поступки молодой человек как-то осел и теперь не особо проявлял характер, будучи похожим на безобидного пушистика. Стоило бы прекращать пить, себе же во благо будет, но Пауласкас был из числа тех, у кого «завтра завязываю» откладывается каждый раз на месяца, а то и на года, если повезёт. Хотя, дело даже не столько в алкоголе, сколько в том, что госпожа совесть, своим падением пробившая второе дно, с него же постучалась. Вовремя изволила, спору нет. Забить бы её мячами до смерти, чтобы ни перед кем не чувствовать себя так, будто это ты гадишь в подъезде дома, где живёт Белов, а не собака его соседей сверху. Пока капитан прибывал в своих мыслях с головой и не спешил всплывать в реальный мир, Сергей уже успел постелить себе в гостиной и найти что-то вроде пижамы для товарища Пауласкаса, чтобы он не дай бог не завалился на чистую кровать со свежим бельём прямо в одежде. Пижамой это было правда сложно назвать — в глубине шкафа нашлись треники, которые могли быть довольно крупному Моде не по размеру, потому что им непонятно сколько лет, а выкинуть жалко; и простая белая майка. Особо в гардеробном плане Белов не шиковал, да и незачем: пара-тройка рубашек, примерно столько же свитеров (один из которых заботливо связала ему Галина Степановна, живущая через стенку), несколько пар брюк, парочка водолазок, две майки, полосатая пижама, два спортивных костюма, конечно форма и стопка трусов. И это если не брать в расчёт носки и махровый халат, висящий в ванной. И такие вещи литовцу было жалко доверять, не из вредности, а из личных соображений. Особенно пижаму, уютная, хорошая, материал просто фантастический, и если у штанов окажется на заднице дырка, то это будет как минимум печально. — Я посплю в зале. В комнате уже постелено. Окно можешь открыть, иначе сваришься. Ах да, Лёшу не впускай, если собираешься дверь закрывать, иначе он будет шлындать туда-обратно,— монотонно начал объяснять Пауласкасу молодой человек, впихивая в его руки свёрток с вещами, как вдруг его речь прервало ужаснейшее жужжание где-то под потолком.— Что ж ты будешь делать… Если что, есть беруши. Тут такая красота каждую ночь происходит. — И ты в этом дурдоме умудряешься спать?— искренне удивился Модестас, поднимая голову, словно мог разглядеть через потолок то, что происходит на верхнем этаже.— Поразительно. — За три года и ни к такому привыкаешь,— хмыкнул в усы Сергей, пока под его ногами не начал мяукать подоспевший кот, которого мгновенно сгребли в охапку.— Ты-то хоть не начинай. А ты,— он снова посмотрел на литовца, но уже куда более холодно и строго.— Знай, я встаю рано. Советую прийти в себя до момента, когда мне нужно будет уходить. Ферштейн? — Ферштейн,— кивнул тот в ответ, прижимая к груди сменные вещи.— А душ в этом all inclusive[5] номере предусмотрен? — Угу. Сауна с бассейном,— через силу съязвил комсорг.— Сам прекрасно знаешь расположение. Вперёд и с песней. Дважды повторять не пришлось, в ту же секунду на крутом вираже Модя развернулся и направился в ванную. Белову оставалось только остаться ждать его в зале под ужасную какофонию соседей сверху.

***

За несколько часов пребывания в доме Сергея Модестас успел всей душой возненавидеть людей, которые живут прямо над его головой. Время было всего половина пятого утра, в течение всего этого временного промежутка от начала отбоя до нынешнего желания поджечь этим извергам дверь и разбить окна прошла целая вечность. Белов же тихо и мирно спал на диване в соседней комнате, никакими силами нельзя было его разбудить, пока внутренний будильник сам не прикажет ему начать бодрствовать и жить жизнь. Кажется, если бы и у Пауласкаса были такие железные нервы, да ещё и целые огромные их катушки, то ему бы и жилось проще. Но лучше бы не жилось, а спалось! Серьёзно, какой нормальный человек будет сверлить чёртовы стены дни и ночи напролёт? — Kalė[6],— ещё немного, и литовец завыл бы во всё горло, чтобы точно перекричать этот ужасный грохот.— Чтоб вас всех там перебило. Сколько бы он не ворочался, уснуть не получалось. Приходилось даже несколько раз поправлять простыню, потому что она вся собралась в кучу от многочисленных телодвижений спортсмена. Приём с прижиманием подушки к ушам и к лицу не срабатывал. Казалось, что на четвёртом этаже обитает сборище чертей, которые получают самое настоящее удовольствие от людских страданий. Как же тогда и Модестасу хотелось пошуметь в ответ, лишь бы они позакрывали все щели, из которых вырывался звук, но тогда Серёжа настучал бы ему по голове, если бы проснулся. Вдобавок ещё и ужасная жарища его добивала, даже открытое по советам хозяина квартиры окно не спасало — воздух на улице был ужасно удушливым даже ночью, поэтому, чтобы минимально уберечь себя от перегрева под одеялом, Пауласкасу пришлось ложиться в одной лишь майке и трусах, без штанов, лишь бы ничего не прело. Ещё недавно лил дождь, но аномальная жара, сжигающая все уголки Москвы, не давала никому забыть о своём существовании и при любой возможности пылала так, что даже асфальт на дорогах таял. Тогда литовец решил: если они с Сергеем всё же помирятся, что будет очень и очень кстати, то он просто купит ему по вентилятору в каждую комнату. Надежда возникла сама собой, настолько ничтожная, что можно было считать, что её и не было вовсе. Перед тем как уйти в зал, Белов заглянул в комнату, чтобы проверить, спит ли его хмельной товарищ или нет. Тот не спал, хотя старательно делал вид, что прибывает в царстве Морфея целиком и полностью, чтобы Серый как можно скорее ушёл спать и отдохнул наконец-то. Бережное и едва весомое касание чужих пальцев вселило в капитана сборной новую жизнь — прикосновение ко лбу, которое осторожно переходило к поглаживанию скул и подбородка настолько взбудоражили практически отрезвевший ум, что Модя в тот момент кое-как сдержался, чтобы не обнять комсорга за шею. Что это было? Забота, беспокойство или Белов просто проверял, жив гость или нет? Пауласкас не имел ни малейшего понятия. Больше всего его пугали эти быстрые, недодуманные, но очень искренние мысли, которые будто специально наводили беспорядок в его голове. Скрывать то, что ему это нравилось — огромная глупость. Да, ужасно нравилось. Больше баскетбола, больше чего-то ещё. Только вот наверняка это всё простая и причиняющая боль сказка, в которую баскетболист так наивно влюблён. Его сказка, сероглазая, высокая, с густыми тёмными волосами и сногсшибательными усищами, с длинными ногами и рельефным телом. И Модестасу было всё равно, потеряет ли он рассудок от этих мечтаний, которые поглощали его всецело. Он уже проклят. Остальные часы он самозабвенно смотрел на освещённые луной и многочисленными уличными фонарями фотографии в рамках, что стояли на комоде перед кроватью. На одной Серёжа был с родителями, вероятнее всего, снимок очень старый, так как на нём он ещё без усов и чуть более щуплый, чем сейчас. По прикидкам ему было где-то лет шестнадцать. Он был ужасно похожим на свою маму: такой же тёмненький, стройный, с резными чертами лица. Только широкий подбородок отцовский. Странное дело, Пауласкас практически никогда не видел, чтобы Белов улыбался во весь рот, а на фото его чуть ли не разрывало на куски от счастья, пока с обоих сторон оба родителя приобнимали его за плечи. Тогда, наверное, он ещё умел радоваться мелочам от всей души. От изображения так и веяло теплотой какой-то семейной лаской, отчего молодой человек даже сам невольно начал скучать по своей семье, которая осталась там, в Литве. Может быть, поэтому рамка занимала самое видное место? Тему родителей они с Беловым обычно не затрагивали, а если даже и затрагивали, то очень поверхностно, но после увиденного Модя лишний раз убедился — даже Серый очень тоскует по своим близким, и в утешение ему в дни разлуки только это фото. Рядом располагалась картинка их команды, где был Гаранжин. Относительно новая, прежде никогда они не собирались для общего снимка. А чуть подальше — институтская фотография ещё со времени, когда Сергей учился в Москве. И на остальных кадрах он серьёзный, даже без намёка на лёгкую улыбку. Интересно, его будущая невеста одна из тех девчонок, которые стоят рядом с ним? От этих мыслей у Пауласкаса даже челюсть свело. Вот бы и ему фотографию, где он рядом с ним. Нет-нет, без остальных людей. Только он и Белов, никого лишнего. Она бы тогда стояла у всех на виду, но, увы, для такого нужно как минимум не портить отношения с окружающими тебя людьми. От сладких грёз его отвлёк резкий удар где-то над головой, будто что-то тяжёлое рухнуло там, где этого не видно. Они вообще когда-нибудь ложатся?! Адская вакханалия стихла, но ненадолго. Сиюминутно ремонт сменился криками и лаем собаки. И Модестас не выдержал. Тут уже никакого терпения не хватит! Шёпотом выругиваясь на литовском, молодой человек тихо вышел из комнаты и направился прямиком в коридор, чтобы пойти и разобраться с этими… гражданами. По дороге он мельком заглянул в гостиную, где, сопев, спал Серёжа. И на секунду литовцу стало перед ним стыдно. Казалось, что он просто бесцеремонно влез в чужую жизнь. Его жизнь, спокойную, по крайней мере, казалось, что спокойную. И ведь Белов не виноват в том, что Пауласкас такой балбес. Загорелая рука сквозь тьму легла на густые тёмные волосы, путаясь в них пальцами. — Прости, что я столько не могу сказать тебе,— одними губами проговорил Модестас, после чего отстранился, чтобы не разбудить товарища.— Надеюсь, когда-нибудь мы выделим для этого время. И тут он почувствовал, как на макушку что-то капнуло. Только не это. Они ещё и потоп решили устроить, черти полосатые?! Половина пятого, вашу мать, чего вам неймётся?! Захватив из ванной тёмно-синий халат, который Модя облюбовал ещё во время своего похода в ванную, он прямо так, в чём и был, в трусах, майке и в халате тихо вышел из квартиры, предварительно надев тапочки и загнав шмыгнувшего в подъезд Лёшу обратно, и зашагал по лестнице на четвёртый этаж. Что и говорить, Пауласкас выглядел на все сто: растрёпанный, злой, в чужом халате, в плавках и с желанием поубивать всё живое. Для полной картины ему не хватало только взять в руки что-то тяжёлое, вроде биты. Тогда вряд ли кто-то после этого осмелится хотя бы громкость на телевизоре или радио прибавлять. Скандала было не избежать, спокойно выяснять отношения с людьми Модестас не умел, а в данном случае и не считал нужным. Если Серёга всё спускает на тормоза, то неудивительно, что они уселись ему на шею и свесили ножки. Нет уж, дудки. Любите сверлить и горло драть — любите и трёхэтажный мат выслушивать. Хоть на русском, хоть на литовском, какая разница? Оба языка капитан сборной СССР знал, поэтому никаких проблем с коммуникацией не должно возникнуть, а если даже и возникнут какие-то нюансы, то придётся разбираться по-старинке. Нужную дверь литовец нашёл сразу, поэтому терять время на подбор нужных выражений не стал и сразу же принялся остервенело прожимать кнопку звонка. Шум внутри квартиры прекратился, едва сквозь него прорезалось мерзкое для уха щебетание. Через несколько секунд в проёме показалось худенькое лицо женщины средних лет, а из самой квартиры потянуло тошнотворным запахом табака. Сама хозяйка жилища выглядела очень недовольной, а выражение её лица, которое больше напоминало лошадиную морду с толстыми слоями макияжа, в непосредственной близости вряд ли можно было назвать привлекательным даже с натяжкой. Одни только чёрный пеньюар с уродливыми красными цветами и бигуди на волосах чего только стоили. Да и пахло от неё, как от пропийцы из рюмочной. Тут даже обращение «товарищ женщина» будет ни к селу, ни к городу. Ещё и с сигаретой в руках вышла, посмотрите на неё! Концентрированным неуважением за версту тянуло. — Доброе утро, гражданка,— резко начал Модестас, складывая руки на груди.— А разрешите поинтересоваться, какого лешего вы устроили какую-то оргию в половину пятого утра?! Да ещё и с водопадами с потолка, это как понимать?! Та сначала оценивающе оглядела его сверху-вниз и уже собралась было начать нападки, но, оценив свои шансы против высокого и спортивного молодого человека, который тоже явно на приятную беседу за кусочком торта не настроен, пренебрежительно скривилась. — Мы закончим в ближайшие часы. До свидания. Женщина захотела закрывать дверь, но Пауласкас решительно не дал ей этого сделать. Это война только начиналась. — Ну нет, дамочка, раз пошёл такой разговор, то будьте добры затихнуть прямо сейчас! И разберитесь с водой до кучи, иначе я сам разберусь, мало не покажется. — Я не могу вызвать сантехника по щелчку пальцев,— огрызнулась она, скаля кривые жёлтые зубы.— Если вы не понимаете по-русски, то я объясню иначе: нічого я зараз не можу вдіяти. Всього хоро-шо-го. — Paklausyk manęs, mieloji[7],— чаша терпения Модестаса была переполнена до такой степени, что он на секунду даже забыл язык страны, в которой живёт на данный момент. Обычно он, если с кем-то сильно конфликтовал, не мог говорить на каком-то конкретном диалекте, поэтому получалась сборная солянка из русского и литовского.— Если ты не можешь вызвать, то вызову я. Да я сам тебе готов починить этот треклятый кран, только посидите в тишине хотя бы день! Хоть трубы за свой счёт заменю и проведу тут звукоизоляцию, только дайте поспать! — Ты мне ещё условия ставить будешь?! Да ты кто такой есть?! — Сейчас узнаешь, если не прекратите весь этот кошмар! На звучную перепалку из «дьявольской квартиры» выглянул сонный мальчик лет восьми. Вероятнее всего, это был сын той самой гражданки, которая цапалась с Пауласкасом. Мальчонка сначала не привлёк к себе внимания, стоя за кривой фигурой мамаши с интересом глазел на спортсмена. И никто бы на него не взглянул, если бы в один момент он с восхищением не протянул: «В-а-а-ау…» Мать обернулась и злобно шикнула на него: — Ты чего вскочил? Ну-ка марш спать, завтра вставать рано! — Вы же тот самый, да?— пропустив её слова мимо ушей, малец заулыбался, потирая глаза маленькими кулачками.— Я Вас по телевизору видел! Пауласкас зыркнул на него с лёгким раздражением. Ну здрасьте, приехали. Ещё при ребёнке ругаться, чего не хватало. — Мама, мама!— затараторил малый, дёргая хозяйку квартиры за прожжённый в нескольких местах рукав её пеньюара.— Этот дядя в баскетбол играет! Мы с папой смотрели, как он заграницей в соревнованиях участвовал! — Очень рада за него,— буркнула она в ответ, небрежно отдёрнув руку.— Бегом в постель. Живо. Но малыш не слышал её. Протиснувшись вперёд, он прямо в носочках вышел в подъезд и поднял голову, чтобы видеть лицо литовца. Он был тому буквально по колено, но весь светился от радости так, что одним этим светом можно было бы осветить весь Союз, во всех его даже самых тёмных уголках. Никогда прежде Модестас не видел такого искреннего счастья. Это заставило его оттаять и даже немного перестать злиться. Парнишка же ничего плохого не сделал, в отличие от его родителей, которые, без сомнений, являли собой термин «неблагополучная семья». Через силу Пауласкас улыбнулся мальчику, отчего тот воссиял ещё сильнее и, позабыв о том, что в дверях осталась его злая, как бес, мамаша, аккуратно взял молодого человека за руку и повёл в квартиру, подпрыгивая от нетерпения. Модя и не сопротивлялся. Сначала из-за того, что растерялся, а потом и из-за того, что не хотел расстраивать мальчонку, который наперебой тарахтел: — Пойдёмте, я Вам покажу, какой у меня мячик есть! Мне папа купил! И марки покажу, и самолёты! Вы же любите самолёты? Мы с Дашей собирали! Пойдёмте скорее! — Слава!— возмущённо прикрикнула на него мать, которая вынуждена была отойти в сторону.— Неприлично заводить домой незнакомых людей. — Мамочка, я только покажу, честно-честно! Скрипнув зубами, женщина закрыла дверь и метнула в спину литовца взгляд, словно нож в мишень. Но тот и не почувствовал этого, следуя за маленьким Славой вглубь его грязной и пропахшей насквозь сигаретами квартиры. На последок он лишь повернулся к нахальной особе и, прищурившись, прошипел сквозь зубы, отчего та даже уронила сигарету на пол и потушила её носком облезлого тапочка, поражаясь подобной наглости: — Хоть при мальчишке не кури, поимей совесть. — Папочка очень любит баскетбол,— объяснял ребёнок, заведя Пауласкаса в свою маленькую комнату.— Я тоже хочу стать спортсменом! — Что ж, хорошо?— слабо и даже как-то натянуто улыбнулся Модестас.— Если будешь много тренироваться, то обязательно всё получится. На лягушачьем рту Славы расползлась лучезарная улыбка. Он безоговорочно верил каждому слову своего кумира. Включив маленькую настольную лампу, малыш принялся наперебой показывать молодому человеку все свои сокровища. Сначала большой мяч, который был футбольным, но никак не баскетбольным; затем альбом с большим количеством самых разных марок из разных республик, несколько самодельных моделек самолётов, которые были неаккуратно, но с любовью раскрашены… Потом в малюсеньких ручках оказались фотокарточки советских баскетболистов, которые Слава достал из укромного уголка за ящиками стола, что Модю приятно удивило, ведь все они были в идеальном состоянии, без сломов и загибов. Тут тебе и Сашка Белов, и Миша Коркия, и Зураб Саканделидзе, и Алжан Жармухамедов, и Ваня Едешко… А под всеми ними были спрятан и он с Сергеем Беловым. Пауласкас не смог сдержать улыбки, в этот раз самой настоящей, не наигранной. Мальчик мечтательно вздохнул и протянул Модестасу картинку с его собственным изображением с надеждой в больших карих глазёнках. — Можете подписать, пожалуйста? Папа будет очень рад, и я тоже. Отказать в такой просьбе было бы полнейшим свинством, поэтому он кивнул и, взяв из чужих ручонок фотографию, схватил с письменного ручку. Долго думать над подписью не пришлось, пальцы сами собой вывели: «Модестас Пауласкас. Никогда не отступай от своей мечты.» А что? Хорошо получилось. И Слава зарадовался сильнее, глядя на кусок бумаги с кривыми каракулями, как на что-то бесценное. И едва на рыжую голову посыпался целый дождь из благодарностей, то спать в момент расхотелось. Это грело Моде сердце, но, тем не менее, с потопом разобраться надо было бы, иначе бедного Серёжу внутри просто зальёт. — Покажи, пожалуйста, где у вас ванная,— как можно ласковее попросил Пауласкас, потрепав мальчика по кучерявой голове. И тут же, вспомнив о том, что у пацана есть ещё куча фотографий, которые его товарищи по команде могли бы подписать, добавил:— Давай я починю вам кран, а ты мне отдашь свои карточки? Я потом верну, попрошу ребят подписать каждую. Как, договорились? Тот оживился и, быстро закивав, повёл спортсмена в ванную, где ещё и, как совпало, был ящик с инструментами. Ночь обещала быть весёлой. Разговаривать с его чокнутой мамашей было себе дороже, та скорее в лепёшку расшибётся, но весь этот соседский ад не прекратится. Оставалось только действовать в обход, делать всё самому и без её согласия, чтобы проблема пропала хотя бы на несколько дней. Пусть хоть в шею ему вцепится, зато он хоть чем-то полезен будет. Правда, дело было в другом: Модестас совершенно не разбирался в сантехнике, это ведь не баскетбольная система. Поэтому он решил, что придётся действовать на авось, на крайний случай он просто замотает злосчастную трубу изолентой и забудет её, как страшный сон. Выбирать не приходилось. Может тогда и Белов ему спасибо скажет.

***

— Ты чего такой мокрый?— растерянно и полусонно спросил комсорг, едва только зашёл на кухню, чтобы попить воды.— В одежде покупаться решил? Литовец сидел на уже обогретом стуле у окна и смотрел на улицу через стеклянные панели. И действительно, он был насквозь мокрым, зато донельзя довольным. Благо, Сергей ещё не заглянул в ванную, там на верёвке сушился халат, который тоже пострадал так, что будь здоров. Сухими остались только тапочки, им досталось меньше всего. Волосы Пауласкас так и не вытер, тогда бы они высохли быстрее, влажная ткань майки прилегала к широкой крепкой груди. Про купаться было громко сказано, но Модя уж точно недели на три вперёд умылся. — Решил твою проблему с соседями,— простодушно ответил тот.— Тш… Слышишь? Сергей, будучи в кромешном непонимании, прислушался и, так ничего и не уловив, приподнял одну бровь. — Нет? — Вот именно!— усмехнулся Модестас, положив ногу на ногу с самодовольным выражением лица.— Тишина, покой и сухость. — Ну, сухость — явно не про тебя,— комсорг не смог сдержать язвительную ухмылку.— Из ведра окатили что ли, когда ты пришёл? А то у них так бывает,— затем он подошёл ближе и, принюхавшись, насторожился.— От тебя сигаретами пахнет. — Да у вас, месье, соседи вообще без тормозов, и врагу не пожелаешь,— пожаловался литовец, чуть нахмурившись.— Попросил эту фройлин сбавить громкость, а она как давай голосить. Думал, что быстрее от её визгов оглохну. Ну, по доброте душевной и вызвался кран починить, если у них руки не доходят. Если коротко, то я сначала вообще понять не мог, как это работает, сорвал что-то не то, в итоге струёй окатило. Как видите, товарищ комсорг, до трусов,— удивительно, как он ещё мог шутить.— Потом как-то приловчился, что-то подкрутил, изолентой замотал и всё, byla padaryta[8]. И ни копейки с них не взял, представляешь? А там ещё вонища такая, словно цыганский табор неделю дымил, весь насквозь этой дрянью пропитался. Как ты вообще живёшь с такими монстрами в одном доме? А там ещё и мальчонка маленький… Забавный парень кстати. Не забудь карточку ему подписать, я обещал. Слушая всё это, Белов хотел рассмеяться в голос и точно сделал бы это, если бы не был таким сонным. Всё это звучало как какой-то анекдот, который начинался бы со слов «Пришёл однажды Модестас Пауласкас к своему другу ночевать…» Он два года не мог решить проблему с этой семьёй, а Модя всё разрулил всего за несколько минут. Надолго ли, правда, разрулил? Может, они на следующий же день опять свою волынку затянут. Хотя, стоило отдать капитану должное, по крайней мере, до утра они оба могут спать спокойно. — Спасибо,— это единственное, что Сергей смог ответить.— Правда, спасибо. — К вашим услугам, товарищ,— тихо хохотнул в ответ Пауласкас, поднимаясь с места и шустро зажигая газовую плиту, на которой стоял чайник.— Не знаю, как ты, а я бы после такого с радостью чего-то горяченького пригубил. — Горячительного, Модь, горячительного,— шутливо поправил его молодой человек, усаживаясь за стол и потирая ладонями лицо.— Что ж ты сделал, я после таких баек глаз не сомкну. — Не умничай, Серый, я всё правильно сказал,— литовец сделал вид, что обиделся, но на самом деле шутка пришлась ему по душе.— И, между прочим, для тебя старался. За ремонт не придётся раз-другой платить. — Пф, за это не беспокойся, деньги всегда найдутся. Если не в моём кармане, так в чужом. — Оу, где ты потерял своё чувство справедливости? Норовишь в чужой карман залезть, как не стыдно? — Там же, где ты потерял свою трезвость, дружище. Где-то заграницей. Оба вполголоса захохотали. Впервые за день Модестас даже почувствовал себя легко, а от непринуждённого «дружище» у него сразу гора упала с плеч. Вся напряжённость куда-то мигом улетучилась, казалось, что Белов уже забыл о том, что произошло сегодня в спортзале. Это не могло не радовать — друг остался при себе, чего ещё желать? Хотя, желать можно было чего угодно и бесконечно много, но Пауласкас решил ограничиться тем, что сейчас ледяная корочка на его любимых серых глазах растаяла и до утра как минимум на него никто не посмотрит с осуждением. На кухню прибежал Лёша, который, несмотря на всю свою безудержную энергию, успел подремать и сейчас с новыми силами приставал к хозяину и его товарищу. И лишь бы никто не заметил, что он подрал в комнате Белова занавески от скуки, иначе по маленькой пушистой попе точно прилетит тапочком или газетой. Забравшись на колени Сергея, он свернулся на них клубком и замурлыкал. Уж у кого не было проблем, так это у маленького чёрного комочка с хвостом-шнурком и большими изумрудными глазищами. Пока его человек неторопливо гладит его, то ничего больше и не нужно. Ну, кроме еды, воды и фантика, который можно гонять по квартире. Сев напротив комсорга, Модя залюбовался его лицом. Со сна молодой человек выглядел даже чуть более обаятельно, чем обычно, особенно его растрёпанная копна почти чёрных волос так и просилась к тому, чтобы её заботливой рукой пригладили. Серые глаза всё ещё через силу закрывались, но в них уже не было той усталости, которую литовец увидел, когда только явился на ночёвку; ресницы подрагивали, а брови иногда сами собой сводились домиком от лёгкого желания пойти и отдохнуть ещё хотя бы часик. Как в эти мелочи можно не влюбиться? Хотелось огладить ладонью впалую щёку, так же коснуться пальцами этого выразительного подбородка, как сделал Сергей, когда Пауласкас выдавливал из себя все качества великого актёра. Даже эта белая футболка и нелепые полосатые пижамные штаны подчёркивали утончённость, тесно перекликающуюся с привлекательной простотой. Модестас не жалел о том, что чувствует, не жалел сейчас и вряд ли пожалеет потом, ведь нигде он не найдёт такого человека. Одно лишь его не красило — одиночество. Сколько бы Серёжа не старался создать вокруг себя картину того, что всё в его жизни лучше некуда, всё равно всё было как на ладони. И, заведя кота, ничего не изменилось. А уж если у комсорга появится жена, то может дело и пойдёт на лад, но он всё равно в глубине души останется один, потому что уже привык идти так по жизни, когда рядом никого. Занимать место под солнцем литовец не хотел, чтобы не рушить стены, которые Белов выстраивал вокруг себя годами, но что делать, если сердце ежедневно истерически орёт, что нужно это сделать, чтобы самому не погрязнуть в этой пучине? Они были чем-то похожи: оба идеальные (или стараются казаться таковыми), нечитаемые на первый взгляд, но абсолютно одинокие, хотя рядом столько людей. Это их и сближало. Пауласкас вздохнул, подпирая щёку ладонью. Сложно всё это, крайне сложно и непонятно. Белов же тайком и искоса изучал его в ответ. Да, характер у Модестаса далеко не простой, но по его лицу было прекрасно видно, что он не так плох, каким хочет для всех казаться. Загорелый, рыжеволосый, с пронзительными орехово-зелёными глазами, правильными чертами и небольшой ямочкой на подбородке он был таким красивым, что не взглянуть на этого прибалта было бы преступлением, особенно когда у молодого человека не вечно недовольная чем-то физиономия. И даже сейчас, не в форме, а в какой-то мокрой майке и не высушенными после своих геройствований волосами он оставался всё таким же, по-экзотически манящим. Особенно был заметен весь шарм тогда, когда литовец о чём-то задумывался, в такие секунды его лицо становилось ещё более выразительным. И как только Сергей не замечал этого раньше? Они долго и тесно общались, как друзья, но никогда прежде он не обращал такого пристального внимания на внешность приятеля. Толпы женщин были у его ног, но он не пользовался этим, хотя прекрасно знал свои преимущества, почему же? Вроде ответ и очевиден, а вроде и нет. Насколько комсорг помнил, в Литве у Пауласкаса осталась женщина и их общий ребёнок, но они не были расписаны с ней и как таковых официальных отношений не имели. Наверное, она такая же, подстать ему: высокая, смуглая, худая, ухоженная, с такими же красивыми глазами. Но даже так он почему-то делал вид, что всего этого не существует. Лезть в душу с этим не хотелось, но какие-то догадки появлялись сами собой и тут же оставались отброшенными в сторону. Да, странно видеть такого человека, как Модестас, в столь бедственном положении. Без сомнений, будет у него всё в жизни хорошо, обязательно будет, в этом Белов ни капли не сомневался, но… скорее всего, будет тогда, когда он покопается в себе и разберётся в том, что происходит, раз думать головой явно не его конёк. Создавалось ощущение, будто немая сцена тянулась целую вечность. И за эту вечность Сергей был готов простить всё. Может, он просто не понимает до конца мотивы друга? Кто его знает. Но, так или иначе, в этой Москве у него больше никого и нет. Команду можно назвать семьёй, каждого из них, Владимира Петровича, но Модестас… Он тот самый незаменимый элемент, с отсутствием которого всё может превратиться в руины. Только вот понимание это пришло только тогда, когда настырный баран-Пауласкас полез чинить водопровод у соседей, чтобы самому Белову спалось спокойно. И тот был искренне за это благодарен. Казалось бы, мелочь, ничего такого, но это было так приятно, что поражало до глубины души. — Серёж,— подал голос спустя несколько минут молчания Модя. — М?— будто бы очнувшись ото сна Белов поднял голову на друга. — Спасибо, что приютил. Я в долгу. — Нашёл, за что благодарить. Не чуди только больше, пожалуйста. — Куда уж там…— кротко улыбнулся литовец.— Иначе в следующий раз ты меня и на порог не пустишь. Сергей хмыкнул. Ну куда он денется? Пустит, конечно. Только с вещами, иначе он своих на этого балбеса не напасётся. Засвистел на плите чайник и Пауласкас, подорвавшись с места, деловито принялся доставать чистые кружки и сыпать в них заварку. Что и говорить, обжился, теперь уже и хозяина квартиры обслуживает. Но ему только в радость. Разговоры за чашкой чая никогда лишними не будут. — Сахарку?— участливо спросил он, из-за чего акцент выделился ещё сильнее, чем обычно.— Или не жалуешь такое? — Можно,— Сергей пожал плечами и снова принялся гладить спящего на коленях Лёшу.— Только не столовыми ложками, прошу. — Очень жаль, я думал, ты сладкое любишь. — Люблю. Но не так, чтобы на зубах хрустело. Модестас сдержал смешок. Он придумал шутку, но не стал её озвучивать во избежание получения пендаля. Поставив перед молодым человеком чай с одной лишь ложкой сахара (не столовой, как и просил заказчик), он снова сел напротив, ставя на стол и свой. — Расскажи мне лучше о своей девушке. А то чего как чужие с тобой? — Учились в институте вместе, на одном курсе. Сначала просто общались, а потом слово за слово,— поверхностно поведал Белов, уставившись в тёмный омут, из которого тонкими струйками вырывался пар.— Хорошая девчонка, комсомолка, красавица. — Русская?— без капли чего-то негативного поинтересовался Пауласкас.— Видел у тебя в комнате снимок, но догадок не возникло, где она. — Русская. Третий ряд, вторая справа,— на коленях комсорга чуть заёрзал кот, что заставило его невольно говорить немного тише. — Говоришь так, будто я помню. Как зовут хоть? — Надежда. — Хм… Надежда Белова. Звучит неплохо. Сергей пожал плечами. Может и неплохо. Очень странно ему было видеть столь спокойную реакцию Модестаса на последующее обсуждение его личной жизни. От внимания Белова не ускользнуло и то, что спрашивает всё это литовец через силу, будто каждое слово сильно его душит, но он всё равно настойчиво переступает через себя и делает вид, что всё хорошо и беседа ничуть не доставляет ему дискомфорт. — Скажи честно,— комсорг с лёгким беспокойством посмотрел на товарища.— Тебе неприятно? — С чего ты взял?— Модя тихо хмыкнул, бездумно уставившись на тёмную улицу за окном.— Если ты про то, что произошло сегодня, то скорее нет, чем да. — Тогда я не понимаю,— молодой человек чуть подался вперёд к собеседнику.— На тебе лица нет. Если всё же не хочешь говорить на эту тему, то не будем. — Серый, ну чего цепляешься?— тихо фыркнул Пауласкас, в этот раз уже прикрывая глаза, чтобы перед ними ничего не маячило.— Всё хорошо. Я просто…— он заметно замялся, будто смаковал то, что собирается сказать.— Я просто рад за тебя. Серьёзно. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть, после чего, слабо и даже в какой-то степени искренне улыбнувшись, он продолжил: — Этой девушке очень повезло. На свадьбу позови главное. Всю команду причём, устроим тебе праздник жизни с битьём посуды. Белов покачал головой. Давить на Модестаса он не собирался, чтобы не напороться на очередной гвоздь, ведущий к безудержной истерике и скандалу. Если он нашёл в себе возможность порадоваться, то это же наоборот прекрасно. Но в этот раз что-то начало коробить уже его самого. Был ли тому виной недосып или что-то другое — неясно, скорее всего, его просто не устраивала эта притянутая за уши учтивость. Комсорг привык разговаривать с другом без задней мысли, чтобы было ощутимо, что не существует между ними никаких недомолвок. — Обязательно,— Серёжа двояко ухмыльнулся и сделал глоток ещё не остывшего до конца чая.— Сначала только предложение надо сделать. — Тебе виднее. Так они и сидели несколько минут, иногда перекидывась парой-тройкой коротких и ничего не значащих фраз, чтобы поддержать домашнюю и уютную атмосферу. И даже когда оба молчали, то не возникало чувства какой-то напряжённости, скорее обоим эта тишина ложилась бальзамом на душу. Разговаривать можно и без слов, по чужим глазам всё прекрасно видно: так можно обсудить всё на свете, от литературы до путешествий. Оба спортсмена понимали друг друга, обмен тёплыми и какими-то откровенными взглядами, в которых было заключено всё то, о чём они не привыкли вещать вслух, стало тем самым недостающим звеном в их взаимоотношениях. Никогда прежде они не сидели друг напротив друга так, без повода, будучи даже не заграницей или в каком-то баре. Жадная душа требовала ещё и ещё, цеплялась за каждую искорку в серых или зелёных глазах, расплывалась по груди приятной волной спокойствия и умиротворения. Не хватало только какой-то тихой музыки, но, вероятнее всего, она бы просто помешала им понимать друг друга, как слова, которые не имеют абсолютно никакого смысла. Ни о каких недоразумениях тогда не могло идти и речи. Казалось, что не существует больше никого и ничего, кроме Сергея и Модестаса, которые то и дело одаривали друг друга кроткими улыбками и после этого на долю секунды опускали глаза, будто смущаясь от всего этого, словно неопытные и неокрепшие умами подростки. Если бы они могли снова и снова оказываться в этом дне, то они без раздумий снова и снова пользовались этим шансом: сидели на кухне, молчали, играли в переглядки, иногда трепались о пустяках под шелестящий с улицы шум, который не перебивают вопли соседей сверху. Минуты пробежали так, словно минуло всего несколько секунд. Опустевшие кружки вернулись на своё место, точнее, были оставлены в раковине. Белов, приученный к какому-никакому порядку, уже стоял напротив крана и под струёй ледяной воды споласкивал керамические толстые стенки, старательно проводя по ним подушечками пальцев, когда его со спины осторожно обнял Модестас. Трепетно и ласково, чтобы не спугнуть, литовец уже не просчитывал несколько шагов наперёд, чтобы прикоснуться к товарищу. А тот и не был особо против, хотя, признаться, такое неожиданное действие немного ввело его в краску, пусть даже и почти незаметную. Длинные руки капитана сборной обвивали сильную прямую талию комсорга, подбородок сам собой лёг на неширокое плечо. — Серый… Тот не говорил ни слова, только стоял на месте с закрытыми глазами, наслаждаясь какой-то необычной неуверенностью, веявшей от Пауласкаса. — Может ну её, эту твою Надежду?— чуть слышно спросил литовец, прижимаясь гладкой щекой к чужому виску.— Найдёт себе кого-то другого, а ты...— он на секунду стих, но потом тяжело выдохнул, словно других мыслей ему в голову не пришло.— Ладно, не важно. — А я останусь с тобой?— попробовал довести до конца рассуждение спортсмена Сергей. — Да, получается так,— прибалтийская речь ласкала слух молодого человека.— Я же… Ну…— Модя и сам сомкнул веки, будто это могло как-то ему помочь.— Myliu tave[9]. — Ты меня только что проклял?— попытался отшутиться Белов как можно непринуждённее. — В каком часу закрывается твой рот?— недовольно пробубнил Пауласкас в ответ, словно в один лишь миг сделался неудачливым героем-любовником.— Я тут ему в любви признаюсь, душу изливаю, а он... — Модь, я это прекрасно знаю, всё невооружённым глазом видно было,— как ни в чём не бывало комсорг продолжил мыть посуду, пока чужие руки заботливо обнимали его сзади.— И, наверное, не поверишь, я когда-то то же самое чувствовал. А потом как-то смирился. Помнишь те цветы, которые тебе в номер прислали во время чемпионата Европы в Италии? — А, те уродливые нарциссы, которые на следующий же день дух испустили? Ещё и чётное количество, я-то думал тогда, на что намёк. Такое хрен забудешь. — Поэтому ты решил их выкинуть? — Если бы я знал, что этот веник от тебя, то оставил три цветка. Ты бы намекнул, не знаю. — Я намекал, ты не понял. — Спросить меня про то, что за ерунда в мусорке валяется и от кого это — не намёк. — Ну простите, как умею. Модестас глухо засмеялся. Да уж, та история с нарциссами навсегда вгрызлась в его память. Кто ж знал, что это был презент не от очередной поклонницы, а именно от Сергея Александровича Белова? — А сейчас?— Пауласкас чуть отстранился, чтобы разглядеть лицо молодого человека.— Сейчас ты что-то чувствуешь? Серёжа опустил глаза и задумался, цепляясь взглядом за собственные костяшки пальцев. Он и сам не до конца понимал, но, судя по тому, что он сегодня пропустил через себя, стоило скорее склоняться к тому, что чувствует, чем наоборот. — Возможно, врать не буду,— он пожал плечами, изворачиваясь в чужих руках, чтобы оказаться лицом к лицу к насторожившемуся Моде.—  Сам-то понимаешь, что оба тогда в тупик зайдём, если всё на самом деле так? — Ну и пусть. Зато вместе,— на губах капитана снова засветилась простодушная улыбка.— Я же никуда теперь от тебя не денусь. Чуть подавшись вперёд навстречу Белову, Пауласкас аккуратно коснулся губами чужой скулы, долго прижимаясь к ней. О большем в последнее время ему и мечтать не приходилось. Перекрыв одной рукой воду, чтобы Сергею не приходилось самому всё делать, молодой человек коснулся кончиком носа виска комсорга, вдыхая запах его волос. Наверное, теперь это его самый любимый аромат. — Пошли спать,— неожиданно предложил Сергей, неуверенно проведя ладонью по широкой спине товарища.— Тебе с утра ещё с квартирой разбираться. — Хай бы с ней, с этой квартирой,— небрежно отмахнулся Модестас, серьёзно взглянув на друга, который всё ещё стойко и спокойно держался.— Никуда не убежит. Лица спортсменов оказались на ничтожно маленьком расстоянии друг от друга, каждый мог почувствовать дыхание другого. И снова этот зрительный контакт, глаза в глаза, который пронизывал обоих насквозь. Первый шаг опять сделал литовец — огладив ребром ладони скулу молодого человека, он прильнул к его манящим и желанным губам. В этот раз не грубо, чтобы не испортить момент; едва весомо, но так нежно, что у самого внутри всё распустилось, как цветок в начале мая. Белов и не знал, что Пауласкас может быть таким обходительным, обычно он привык действовать наверняка, очень нагло и беспринципно, так что подобная манера поцелуя была для комсорга сборной приятным сюрпризом. Ответ на чужие ласки не заставил себя долго ждать, Сергей точно так же осторожно запечатлел на устах капитана поцелуй, в этот раз уже самостоятельно обхватывая торс спортсмена руками и обнимая его. Никто из них не пытался зайти дальше, сделать всё более интимным, но эта сладость первой взаимности произвела на обоих непередаваемое ощущение удовольствия. Отстранившись, литовец хитро прищурился и, ухмыльнувшись, отчеканил: — Может сбреешь эти усы? Лицо царапают. — Много хочешь,— беззлобно ответил Белов, усилив хватку на чужой талии. О да, он многого хочет. Как минимум, после этой фразы мысли Моди пошли совершенно не в то русло. И почему именно сейчас, в пять практически утра? А хотя, всё равно, была не была. И Сергей, и Модестас сами не поняли, как в ту же секунду, когда минула немая пауза, снова впились друг другу в губы. Теперь уже без капли спокойствия, совершенно голодно, жадно и с безудержным желанием в каждом движении. У обоих был большой опыт, как-никак, девушек через них прошло достаточное количество, поэтому годы практики за плечами пришлись им только на руку. Напор Пауласкаса заставлял голову Белова кружиться, таких настойчивых ухажёров можно было только поискать: его язык бесцеремонно проник в рот комсорга и, поддавшись его напору, Сергей полностью отдался во власть греховного и сладострастного искушения, пробуя обсасывать мягкие губы друга. Обоих охватила безумная страсть: они бы, наверное, никогда не оторвались друг от друга, если бы истерзанные ласками уста не уставали, а дыхание не сбивалось, отчего лёгкие с каждой секундой обжигало сильнее и сильнее. Если бы всё на этом и закончилось, то спортсмены наверняка пошли почивать по разным койкам, но нет — спать тогда перехотелось каждому. И неважно, что одному из них утром нужно рано вставать. По венам растекались блаженство, восторг и возбуждение, руки литовца беспорядочно блуждали по телу партнёра, скользили под ткань футболки, оглаживали рельефный и поджарый торс, опускались ниже к паху и массировали его через ткань идиотских штанов, пока комсорг с таким же упоением поддавался любому действию и вопреки любым своим соображениям приличия сжимал крепкой хваткой упругий зад товарища, всячески его ощупывая и облапывая. Через силу оторвавшись от бархатных губ Белова, Пауласкас сдавленно застонал. Томный,  жгучий и пылающий откровенной похотью взгляд больших серых глаз буквально раздевал его на месте. А казалось бы, перед ним самый настоящий советский человек, мальчик-зайчик, который никогда не предаст коммунистические взгляды. В тихом омуте черти водятся, да какие черти — завалили бы его прямо на столе, если бы возможность была. — Ну что, спать?— сквозь удушающий жар хрипло хохотнул литовец, всем телом ощущая, как чужие пальцы проникают под резинку плавок и стремятся к возбуждённой плоти.— Или прилежный мальчик Серёжа будет продолжать притворяться недотрогой? — В каком часу закрывается твой рот?— нервно усмехнулся Сергей, повторяя сказанную несколько мгновений назад капитаном фразу.— Мне кажется, всё уже предельно ясно. — Ох, mano saulė[10],— Модестасу не понадобилось особых усилий, чтобы одним блестящим подъёмом усадить объект своего обожания на столешницу у раковины.— Вот и будет месть твоим соседям. Он уже снова потянулся за поцелуем, когда ладонь молодого человека упёрлась ему прямо в губы. Возмущённо и отчасти растерянно посмотрев на Белова, Модя нахмурился. Вот прекрасно же знает, что капитан капризный и требовательный, а всё равно продолжает ломаться! — Не на кухне,— строго сказал он, отодвигая литовца от себя.— Это слишком. — А в трусы мне залезть на кухне — верх приличия и королевского этикета,— закатил глаза тот.— Если ты кота стесняешься, то давай просто дверь закроем. — Угу, и окна занавесим, лишь бы пьяницы со двора не смотрели. Для таких дел есть спальня. Как же временами раздражает это занудство, но что поделать, если человек так воспитан? Пауласкасу пришлось покорно согласиться и отойти в сторону, дабы Сергей встал на ноги и торжественно удалился с ним в комнату, чтобы заняться плотскими утехами. По дороге они несколько раз успели прижать друг друга к стенам и пораздражать томительными прелюдиями. Особенно сильно досталось Белову: Модя, который долго скрывал в себе любые замашки в его сторону, выплёскивал всё накопившееся, позволяя себе укусить товарища за шею, подбородок или мочку уха, параллельно с этим неторопливо оглаживая внутреннюю часть его бёдер под тихие вздохи. Казалось, что у комсорга скачет температура, нежная кожа то плавилась от чужих прикосновений, то по ней пробегал приятный холодок. Тогда ему даже показалось, что до комнаты они не дотянут — кто-то точно не выдержит первым и засадит второму прямо в коридоре без каких-либо колебаний. И всё бы к этому шло дальше, если бы маршрут в спальню не был полностью пройден, к лёгкому разочарованию Пауласкаса, ведь тот пусть даже и совсем немного рассчитывал на то, что в его интимной жизни появится хоть какое-то разнообразие помимо того, что он сейчас может овладеть мужчиной. При этом ещё и мужчиной, которого безумно любит. Закрыв за собой дверь, Модестас хищно усмехнулся и, притянув Сергея к себе за руку, выдал на выдохе: — Я не позволю тебе этого сделать. И сперва Белов не понял, о чём идёт речь, но едва литовец принялся стаскивать с себя майку, то его мигом осенило. — Ты хочешь сказать, что я под тебя лечь должен?— спросил молодой человек, уперевшись ладонями в широкие загорелые плечи, едва первый элемент одежды оказался на полу.— С ума сошёл? — А разве нет?— капитана уже было не остановить, он упрямо шёл напролом, оцеловывая чужую шею и стараясь снять с желанного тела футболку.— Не вижу в этом ничего криминального. — Да стой ты,— Сергей сделал шаг назад, чтобы быть вне досягаемости для этого ненормального.— Я думал, что всё наоборот будет. — Какая разница?— Пауласкас не отступал, прижимая комсорга к себе.— В следующий раз ты меня поимеешь. Одно и то же. Убедительный аргумент, сказать нечего. Белов уже во что угодно был готов поверить, не зря же его облобызали всего с ног до головы. Принимая свою участь (с условием, что при следующем акте соития он окажется сверху), спортсмен самостоятельно принялся раздеваться, тем самым давая команду к старту. Участливый Модестас не остался в стороне, принявшись стягивать с партнёра его дурацкие полосатые штаны, которые уже начинали действовать литовцу на нервы одним своим видом. — Они меня бесят,— вслух прокомментировал он, фыркая Сергею на ухо.— Не надевай их больше. — У тебя всегда будет возможность их снять, не переживай,— прерывисто засмеялся комсорг, запуская всю пятерню в рыжие волосы на затылке и начиная покрывать чужие плечи многочисленными поцелуями.— Если хочешь, куплю тебе такие же, чтобы всё было честно. — Не дай боже,— выстанывает на выдохе литовец.— Ещё чего не хватало. Один резкий рывок заставил Белова оказаться на кровати, пока затуманенные глаза с вожделением изучали нависнувшего сверху Пауласкаса. Тот выглядел настолько уверенным, что у Сергея в глубине души даже возникли сомнения в том, что когда-нибудь он сможет оказаться на его месте. Но это лишь сильнее раззадоривало и возбуждало и без того разгорячённую голову. Окончательно выбило молодого человека из реальности то, что друг снова поцеловал его, небрежно, жарко и дико. Поцелуй кажется самым настоящим требованием, поэтому Белов не сразу осознаёт, как юркая рука капитана сборной тянет за резинку его нижнего белья и старается высвободить для себя всё самое сокровенное. К такому жизнь его явно не готовила, но кому это сейчас нужно, когда прямо над ним нависает один из самых талантливых спортсменов СССР, который ещё вдобавок и является прекрасным любовником, судя по тому, что вытворяет. Прежде Модестас уже видел член друга, но не так близко, да и не в состоянии эрекции. Картина показалась ему довольно заманчивой, ведь когда-то в своих мокрых фантазиях он представлял и прикидывал, как чужая плоть будет помещаться в ладони или во рту. И он почти не промахнулся, за исключением того, что размер у них с Сергеем практически ничем не отличался, только достоинство Пауласкаса было немного толще в обхвате. Никто даже представить себе не может, как же ему хотелось коснуться губами горячей головки, провести языком по стволу и по каждой выступающей на нём венке, как хотелось ласкать его без остановки, пока вся рука не будет перепачкана липким семенем… Грязные мысли не покидали головы спортсмена, он очень бы хотел озвучить их товарищу, но тот бы, наверное, счёл приятеля психом, раз он в мельчайших подробностях представляет каждое своё желание. Модя слишком долго ждал этого момента, чтобы ограничивать себя в каких-то размышлениях, они лишь подталкивали его к действиям. И вот, теперь уже синие плавки Модестаса оказались на полу рядом со сползсшим одеялом. И Белов невольно поймал себя на мысли, что будь он девушкой, то с удовольствием бы сидел на члене капитана сборной сутки напролёт. И эти думы заставили его густо покраснеть, благо, что Пауласкас этого не увидел, иначе бы точно поднял его на смех. Действительно, параметры у них не особо отличались, отчасти комсорга это даже немного удивило, хотя до этого он ни разу не представлял себе орган литовца в возбуждённом состоянии и не пытался сравнить его со своим. Он даже попробовал податься бёдрами ближе, но те уже двигались сами по себе, пытаясь тереться обо что угодно, но этого было мало — хотелось куда большего. От Модестаса это телодвижение не ускользнуло, он уже и так прекрасно понял, что комсорг хочет, чтобы его поимели, заполнили всего, это лишь сильнее воодушевляет и будоражит. Тихий стон обжигает слух Сергея, дрожь пробирает его тело так, что уже хочется побыстрее закончить это ужасное ожидание. Хватка Пауласкаса останавливается на мускулистых бёдрах, пальцы сами сжимали кожу так, что после них могли остаться яркие бордовые отметины. Наверное, он будет не в восторге, когда придётся ходит на тренировку в шортах и светить этой красотой, но это проблемы будущего Белова, который точно будет потом ходить и бубнить что-то себе под нос, как старый дед. Комсорг же обвивает шею друга руками и, чуть подтянувшись, сперва выцеловывает висок, а затем и покусывает полюбившуюся ему мочку уха, не забывая между делом глухо простонать разок-другой. Это выбило из памяти Моди все русские слова, любые последующие изречения наслаждения проскакивали теперь исключительно на литовском. Но в устах капитана сборной это звучало так плавно и тягуче, словно мёд, что Сергей не мог остановиться: укусы расцветали на изгибе шеи, у кадыка, под нижней челюстью и на плечах. Ему так хотелось обласкать каждый участок подтянутого тела, но пока власть была в руках доминирующего Пауласкаса. Односпальная кровать очень тесная, чтобы уместить хотя бы двоих довольно рослых молодых людей, но Белов предпочёл не замечать этого, концентрируя внимание на прекрасном лице Модестаса, на его руках, сокращающихся мышцах и том, как его грудная клетка вздымается и опускается с тяжёлым дыханием. Сергей вспомнил до неприличия пошлый анекдот про спортсменов и слишком тесные кровати, который когда-то рассказал Мишико после тренировки, но у него не было времени озвучить его, потому что внезапно Пауласкас вновь навис над ним, вбирая в рот кожу поверх ключиц. Останется метка, но эта мысль лишь сильнее раскаляет, и он томно вздыхает, обнимая Модю за шею и раздвигая ноги, чтобы прижать его ближе. Капитан лишь неоднозначно зарычал, как голодный пёс, после чего коснулся губами затвердевшего соска комсорга, несколько раз проводя по нему языком, и прикусил тёмную «бусину», слегка оттягивая её. Это действие заставляет Белова звучно застонать, едва ли не вскрикнуть, тело извивалось в сильных руках литовца и само поддавалось к любым манипуляциям. Приятная тяжесть в нижней части живота уже перестала быть такой нравящейся и стала причинять обоим лёгкий дискомфорт. Свободная рука Пауласкаса вдавила Сергея в кровать, пока он сам уже норовился ворваться в желанное тело, в то время как обезоруженный комсорг старался не искать прикосновений, чувствуя чужую эрекцию всего в нескольких незначительных миллиметрах от своего тела. — Серый, послушай меня,— от нахлынувшего возбуждения акцент Модестаса практически полностью перебивал его русский язык.— Сейчас я тебя трахну. — Серьёзно?— зашипел в ответ Белов от того, как отчаянно в этом нуждался, и товарищ вдруг захотел поболтать.— А я-то думал, что мы будем в баскетбол играть. Нелепый каламбур не был взят в оборот, хотя у литовца уже родился ответ в плане «сейчас я явно забью победный трёхочковый». Голос Серёжи звучит до одури непристойно, кто бы мог подумать? Тихий и прилежный спортсмен, коммунист со светлыми взглядами и идеалами — какая же чушь. Под всем этим холодом и невинностью скрывался развязный и ненасытный человек, и, безусловно, Пауласкас был от этого в восторге. Головка члена Модестаса упёрлась в сжатое колечко мышц, отчего Белов прикусил нижнюю губу в нетерпении и попытался податься на встречу. — Перестань меня мучать, ради всего святого,— страдальчески застонал он, прикрывая глаза.— Просто сделай это. — Теперь мы можем официально носить статус пары?— нагло сверкнул глазами молодой человек, слегка двинув бёдрами вперёд, чтобы Сергей с каждой секундой взвинчивался сильнее и сильнее. — Никакого статуса не получишь, пока не закончишь. — Какой ты зануда. Как бы Пауласкас не старался, аккуратно не получилось — желание было слишком велико. Одним толчком он попробовал войти, но неподготовленное тело комсорга не впускало его. Последовало ещё несколько поступательный движений, и когда получилось протолкнуть одну лишь головку, Модестас почувствовал, как в его спину вцепились короткие ногти Сергея, расцарапывая кожу. Белов зажмурился и стиснул зубы, приятного в новых ощущениях ничего не было, они доставляли острую боль, которая даже с ноющим коленом не могла сравниться. Хотелось вскрикнуть, но он упорно молчал, сжимаясь каждой клеточкой своего тела, лишь бы противиться этому ужасному чувству. Каждый нерв тела горел, заставляя спину прогибаться, но лучше от этого не стало, а литовец всё продолжал настойчивые попытки пробить оборону, пока Белов не сжал руками волосы на чужом затылке, приказывая прекратить. — Остановись,— сдавленно прошептал он, хмурясь и стараясь немного отползти, ведь Пауласкас вряд ли бы иначе понял, что делает что-то не так.— Мне больно. — Прости,— молодой человек виновато опустил глаза, касаясь своим лбом чужого лба.— Есть, чем смазать? — В ванной на полке был вазелин,— с едва уловимой дрожью в голосе ответил Сергей, стараясь проморгаться, чтобы на глазах не выступали слёзы.— Гуталин нам тут вряд ли поможет. — Хорош острить,— никакого раздражения в голосе Пауласкаса не было, только беспокойство и нежность.— Подожди, я сейчас принесу. Поднявшись с кровати, он одарил Белова кротким взглядом и скрылся за дверью, оставляя того в гордом одиночестве. Комсорг ожидал, что первый раз будет далеко не самым безболезненным, но чтобы настолько... Может, он просто не создан для таких развлечений? А ведь всё только начиналось. Модестас наверняка привык брать прямо так, без подготовки, но после такого Сергей просто бы развалился на части. Оставалась маленькая надежда на то, что капитан сборной знает, что делает, но всё равно в душе молодого человека периодически поскуливало волнение. Через минуту литовец вернулся, что-то напевая себе под нос на родном языке, и застал товарища в той самой откровенной позе, в которой несколько минут оставил его. Вазелин придётся как нельзя кстати, но, видимо, нужно будет потом покупать новую баночку, если всё пройдёт гладко. Вновь устроившись рядом с засмущавшимся Сергеем, Пауласкас растянул на губах доброжелательную улыбку и, одним движением пальцев открыв маленькую жестянку с вазелином, жирно зачерпнул маслянистую субстанцию пальцами, отчего опустевшее серебристое дно чуть засверкало в темноте. — Теперь будет полегче,— тихо промолвил Модя, устраиваясь между чужих ног.— Не так больно. — Я знаю,— так же тихо ответил Сергей, потому что, чёрт возьми, если столько вазелина не облегчит проникновение, то такое расточительство не будет и рядом стоять с тем, что происходит. Распределив мазеподобную жижу сначала по всей длине члена (о боже, Белов не мог перестать глазеть на него), Пауласкас принялся обильно смазывать анальное отверстие друга, изредка поднимая глаза, чтобы увидеть реакцию, что иногда проскальзывала на невозмутимом лице, которое Белов так старательно пытался сохранять. И тот бы не поверил, если бы ему сказали, что у литовца долгое время ни с кем не было — такого оголодавшего взгляда, пронизывающего насквозь, ему прежде не приходилось видеть. Скопища мурашек пробегались по коже, когда глаза встречались, что побуждало немного уставшего от томительного ожидания комсорга отворачивать голову в сторону. — Что тебе опять не нравится?— как-то властно и даже требовательно спрашивает Модестас, надавливая пальцами на сжатую точку, из-за чего Сергей вздрагивает. — Ещё бы мне что-то не нравилось, Модь. Ты меня с ума сводишь. Было видно, что литовцу это ужасно льстило, но тот изо всех сил держался, чтобы не растерзать молодого человека на месте. Бёдра Сергея предательски вздрогнули, едва он почувствовал, как разгорячённая плоть снова оказалась прямо у тела. — Можешь дыхание задержать, если что. Главное расслабься. — Не разговаривай со мной, как с дураком, пожалуйста,— комсорг хрипловато и почти умоляюще заскулил, ощущая в горле ужасную сухость.— И я тебя прошу, осторожнее. У меня не девять жизней. И мгновение спустя по комнате разнёсся громкий стон, когда Пауласкас мощно толкнулся внутрь, глубоко, как можно глубже в Белова в один толчок. И ему больно, действительно больно,  его тело даже не растянуто, но в то же время это просто восхитительно. Чувство полнейшей эйфории и наслаждения полностью перекрыло всё остальное. Молодой человек в одночасье почувствовал себя заполненным до остатка, не мог продохнуть от волны смешанных ощущений, которые его захлестнули. В этот раз всё в прямом смысле прошло, как по маслу. Сергей крайне плохо понимал, что завтра утром после такого рандеву ему будет очень сложно подняться с кровати, когда адреналин в крови спадёт до нормального уровня, не говоря уже о том, что он не соберёт костей перед вечерней тренировкой, но всё это уходило на задний план, ведь прямо над ним был разгорячённый Пауласкас, который явно не меньше партнёра получал от начала процесса удовольствие. Белов не мог сдержать крупную дрожь в теле и просто старался сделать судорожные глотки воздуха ртом, словно выброженная на берег рыба. Несколько раз, как будто прощупывая почву, литовец сделал несколько пробных толчков, отчего перед серыми глазами комсорга заплясали искры. Он прикидывал примерный последующий ритм, который не выбьет из неподготовленного Сергея душу, но темп определяется сам собой — не такой медленный, чтобы Модестас не уснул, и при этом не сумасшедше-быстрый. Откровенные стоны, которые товарищ уже и не пытался подавлять, ласкали слух Пауласкаса, отключали всякие способности здраво и трезво мыслить, а то, что комсорг чувствительно реагировал на каждое движение, утыкаясь лбом в вспотевшую кожу и сжимаясь вокруг члена, вообще заставляло капитана сборной потеряться среди смазанных и размытых ощущений. Он вбивался глубоко, насаживал Сергея на плоть сильнее и сильнее, но безбожно вколачивать его в кровать пока никак не решался, чтобы не навредить. — Модя, Модя...— Белов не слышит сам себя, шепча имя друга, словно помешанный в бреду.— Аккуратнее, пожалуйста… — Всё под контролем,— ломанный русский резал по ушам, как нож.— Потерпи немного. Больше ничего внятного комсоргу слышать не пришлось. Любые резкие и грязные выражения были теперь на литовском, но это ему только нравилось. Странно, никогда прежде этот язык его так не заводил, но в устах Пауласкаса он звучал так бархатно и жгуче, что ничего понимать не хотелось. Напряжение в теле молодого человека разливалось по венам со скоростью света, особенно тогда, когда один из толчков буквально вбивает его в матрас под тихий и жалобный скрип кровати. Никто с ним больше не церемонился, Модестас буквально втрахивал его в следующий день, в следующий месяц, порывисто вздыхая и изредка позволяя себе довольно застонать, едва до его слуха доносились далеко не самые приличные звуки хлопков тело о тело. И если Белов мог себе ещё несколько минут назад представить, что весь процесс пройдёт аккуратно и даже как-то лениво, то сейчас он готов был предъявить самому себе за это, особенно тогда, когда литовец закинул его ноги себе на плечи, не собираясь останавливаться, выходя и тут же стремительно врываясь вновь, до упора. Тогда комсорг наперёд знал, что не сможет сидеть завтра, не говоря уже про ходьбу или про бег, что придётся придумывать какие-то оправдания для Гаранжина, лишь бы тот не присел ему на уши с нравоучениями, но всё это казалось не таким страшным. Все последующие движения Пауласкаса приходятся аккурат по простате, поддерживая до конца не сошедшее возбуждение Сергея и разжигая его с новой силой. Он уже не различал, где начинается тело друга и заканчивается его собственное, казалось, что они оба стали одним целым, двигаясь в одном безудержном темпе. Пальцы одной руки сами собой впиваются в бледную кожу на бедре, оставляя на ней ещё несколько отметин, пока свободная рука самовольно обхватывает ствол члена комсорга, сжимая его у основания. Белов, не в силах даже спросить, что он делает, лишь давится очередным стоном и изгибается так, что в один момент поясница начинает болеть. Это так приятно, непередаваемо и неповторимо. Окончательно он потерял связь с реальность тогда, когда Модестас принялся ласкать его плоть, сначала неторопливо, изучая каждый сантиметр ладонью, а потом уже и в привычной своей манере. Господи, как долго это продлится? Лучше как можно дольше, такого сладкого наслаждения он, наверное, больше никогда не испытает. Железная сила воли мгновенно исчезла. Едва только очередное поступательное движение сверху вниз проскользило по стволу, Сергей кончил прямо себе на живот, задыхаясь от головокружения, при этом каким-то чудесным образом ещё и испачкав руку Пауласкаса. И ему на долю секунды даже стало стыдно, ведь он явно не планировал изливаться первым, но Модя лишь хищно оскалился и взглянув на ладонь, перепачканную  спермой, которая так соблазнительно растекалась по пальцам, провёл по коже языком, пробуя чужое семя на вкус. — Kalė,— уже знакомое выражение, перевод которого Белову был прекрасно известен, звучало гортанно и порывисто, словно было аналогом просто слова «великолепно». Тогда литовец опустился на локти, не сводя затуманенных глаз с лица комсорга, на котором явно читались блаженство и непередаваемое удовольствие. Обрушиваясь на тело молодого человека быстрым шквалом, он с упоением вслушивался в стоны, вздохи, хлюпающие звуки и хлопки. Хотелось бы сказать, мол, бедные соседи Серёжи, которым приходится слушать их ранним утром, даже фактически ночью, но любые угрызения совести или намёки на это полностью перекрывал факт того, что его соседи те ещё сволочи, поэтому одним выстрелом было убито сразу два зайца. Модестас уже не понимает, что сильнее ему нравится: то, что он сейчас буквально отжаривает лучшего друга у него в квартире и они вроде как уже и не совсем друзья, или то, что они с Сергеем не дают спать той женщине сверху, которая ещё час с лишним назад чуть не вцепилась капитану в лицо. Определённо, оба варианта не так плохи, первый вообще, без лишних комментариев, прекрасен во всех отношениях. Удивительно, как он вообще мог злорадствовать в такой момент? Белов снова вцепился ногтями в широкую спину Пауласкаса, всем телом стараясь прижаться к подтянутому торсу. Если бы сейчас его мозг работал, как надо, то он бы столько ему сказал, но любые слова превращались во что-то невнятное. Губы комсорга вновь прижались к губам капитана сборной, пока на тело продолжали сыпаться многочисленные мощные толчки. Они становятся дёрганными и нестабильными, кажется, что и сам Модя готов задрожать, будучи в доминирующем положении. Определённо, это самый лучший секс в его жизни. Ни одна женщина не сравнится с этим великолепным баскетболистом, который всё притворялся паинькой, а в итоге мог бы вместе с литовцем сниматься в фильмах далеко не самого приличного содержания. Наверное, если их спортивная карьера когда-то закончится, то они и станут этим промышлять, особенно после того, как у Сергея появился более широкий опыт в интимном плане. Модестас наслаждался чужими губами, покусывая их в порыве страсти, запах пота и возбуждения, который исходил от практически полностью обессилевшего комсорга, подводил его к разрядке. Его пробирала насквозь волна жара, удушающего и дурманящего, который лишь усиливался от кошмарной жары в комнате. Резко вся тяжесть в районе паха пропала — издав горловое рычание, перерастающее в довольный стон, кончил и Пауласкас, после чего без сил повалился рядом с Сергеем, что сразу же расслабился, едва почувствовал в себе чужое семя. — Неплохо,— литовец с трудом вспоминал слова, тяжело дыша и смотря немигающими глазами в потолок.— Боже, ты прекрасен, Серый. Просто прекрасен. Даже лучше, чем прекрасен. — Здорово ты меня отделал,— Белову казалось, что от бесконечных вскриков и стонов у него сел голос.— Готовься к тому, что в следующий раз я отыграюсь. — Можем отдохнуть, и тогда ты займёшь своё место,— криво усмехнулся Модестас, пододвигаясь к молодому человеку поближе.— Или товарищ комсорг не выдержит ещё одного захода? — Надо же тебе своим ртом всё испортить. Сколько времени?  Пауласкас хмыкнул и, потянувшись к прикроватной тумбе, взял с неё будильник, смотря на положение стрелок. — Половина седьмого,— поставив часы обратно, молодой человек лёг на место, обнимая Сергея и подминая его под себя.— Мне кажется, сегодня ты уже никуда не пойдёшь. — Определённо. Составишь мне компанию?— Белов устало улыбнулся, оставляя ленивые поцелуи на чужих щеках, скулах, губах. — С превеликим удовольствием,— литовец тихо засмеялся, кладя подбородок на чужую макушку.— Если что, скажем Владимиру Петровичу, что нужно было уехать по делам. Комсорг прикрыл глаза, утыкаясь носом в плечо Пауласкаса. У него не было сил и желания спорить с тем, что предложенный им план очень глупый и наверняка ничего не принесёт, главное провести вместе с этим человеком как можно больше времени, чтобы лучше его узнать, пусть даже и знакомы они уже несколько лет. Дыхание постепенно восстанавливалось, сон сам собой начинал овладевать и без того изнеможённым Сергеем, пока в один момент за дверью не послышалось громкое мяуканье. — Мы забыли про кота,— через силу вздохнул Модестас, понимая, что ему сейчас придётся покидать объятия молодого человека, чтобы открыть Лёше вход в комнату. — Ничего страшного,— отмахнулся тот, не давая ему подняться.— Посидит снаружи. Возражать Пауласкас не стал, не до того было. Сейчас для него не существовало ничего, кроме обнажённого Белова, который находился так близко, что любой части его тела можно было коснуться. Он любил всё — и эти прекрасные глаза с длинными ресницами, и эти точёные черты мужественного лица, и каждый изгиб сильного натренированного тела, даже эти усы, которые чуть царапали кожу над верхней губой во время поцелуя. И всё это принадлежало только ему, Модестасу, никому больше. Никто не посмеет отнять у него его Сергея, а если даже и попытается, то будет жестоко за это наказан. А тот и не думал уходить к кому-то, да и вряд ли решился бы после того, что произошло между ним и этим загорелым литовцем. Сомнений в том, что чувства действительно взаимные больше не оставалось, казалось, что они вновь вспыхнули спустя какое-то время затишья. Если бы комсорг мог вернуться назад во времени, то не стал бы скрывать факт того, что те «уродливый нарциссы» подарил именно он. Может тогда он бы стал счастливым куда раньше. Заботливая рука капитана сборной ласково легла на чужую голову, путаясь пальцами в тёмных прядях коротких волос. Да уж, видимо, теперь им обоим придётся разбираться со всеми соседями, которые слушали через картонные стены и потолки их громкие душевные порывы. — Серёж… — Да?— Белов уже наполовину погрузился в сон, но даже так бархатный голос Пауласкаса приводил его в чувства. — Я тебя люблю,— мягкие губы нежно касаются гладкого лба. Да, наверное, самое время об этом напомнить. Несколько секунд Сергей молчал, но затем, еле слышно хохотнув, прижался щекой к плечу Модестаса, предварительно приластившись к нему. — Я тоже тебя люблю. Спи уже, дурень.