***
Ничего не спасет от жуткого холода, ни костер, ни кипящая вода, ни дорогие меха. Тело жреца вечно вынуждено страдать от нехватки тепла, а все из-за проклятого дара самих Богов. Как бы хотелось сейчас пироманту протянуть руки над костром и почувствовать хотя бы на мгновение жар… Да только вместо него лишь неприятный сквозняк пройдется по тонким пальцам, заползая под мантию и делая только хуже. Ничего не поможет, и Энки смирился с этой мыслью еще тогда — 23 года назад, когда поддался мести и боли, поддался искушению принести боль такую же, какую и ему, хотя в жизни был крещен и верен Аллл’Меру. Солнце казалось ему холодным, зима не отличалась от лета, а ремесленники на рынке, облаченные в легкие одежды, вызывали ужасную ненависть у жреца. Он проклинал всех: сестру, что долго и нудно добивала брата, прежде чем подставить ритуальный кинжал к горлу; жрецов, что не увидели в юноше потенциала; даже себя за то, что поддался животной жажде мести и так глупо и тупо обрек себя на страдания. Недостаток тепла — проблема намного более вопиющая, нежели истощение в ужасных казематах Страха и Голода, куда Энки пришел доживать свои дни, вместо того, чтобы висеть распятым на площади Рондона. Он смотрит на своих союзников и молча завидует им. Завидует тому, что те протягивают руки к костру и ощущают жар, едят приготовленную еду и согреваются, а он не может даже на мгновение почувствовать тепло большую часть своей жизни. Трясущиеся то ли от холода, то ли от пошатнувшегося рассудка руки в перчатках тянутся к недопитой бутылке вина, поднимая ее с пола и откупоривая пробку. Жрец подносит горлышко бутылки к тонким, бледным и покусанным губам, поднимает бутыль повыше в руке и насильно вливает в себя алкоголь. И ведь даже он не помогает забыть о чувстве ужасного, пронизывающего холода. Горький вкус на языке уже перестал вызывать эмоции. Все перестало вызывать эмоций, даже долгие взгляды на его закрытое длинными волосами лицо и перешептывания каждый раз, когда он начинает отказываться идти дальше с отрядом из-за съехавшей крыши. Курительная трубка сломана в щепки, из-за чего Анкариану приходиться губить себя лишь старым вином, что, однако, неплохо так его охмеляет. Конечно, пить на пустой желудок — такая себе затея, это еще в десятом веке знали. Потеряв всю свою гордость вместе с трезвостью, Энки пьяно откидывается на плечо Рагнвальдра, что сидел справа от него, отчего тот на секунду замер, переставая жадно пережевывать вяленое мясо вперемешку с плесневелым и черствым хлебом. Мужчина поворачивает голову и, нахмурив брови, смотрит на жреца тьмы, не веря, что тот так бесцеремонно и бестактно смог даже дотронуться до такого «неотесанного дикаря», как он. А ведь Энки и вправду бы не сделал этого, только… Только он впервые ощутил… настоящее тепло. Тепло человеческого тела. Тепло, которое он забыл за столькие года. Тепло, которое сразу поманило к себе, одурманило хлеще алкоголя и так сильно засело в голове, что жрец, кажется, даже отрезвел от испуга. Он жил все эти года и даже не осознавал, что источник тепла здесь — так близко! Так близко, но, одновременно с этим, чертовски далеко, ведь тот никогда бы не посмел в уме и здравии даже прикоснуться к мерзкому телу чужого человека, запачкать руки о невежество и грязь, что никогда не должны пересекаться с его очищенным многими годами аскетичным образом жизни телом. И по коже стремительно расползаются мурашки, а кожа, кажись, на еще один тон бледнеет, в то время, как серые зрачки в темных глазах забегали из стороны в сторону. В Энки сейчас сцепились в ужасной бойне две крайности, первая из которых уверяет, что нужно остаться на плече Рагнвальдра еще немного, успеть насытиться теплом, дабы не обречь себя на большие муки из-за того, что тот так и не вспомнит и, перед возможной смертью, не ощутит жар на своей коже в последний раз; а вторая же напротив — утверждает, что нужно срочно взять себя в руки и подняться, не выставляя себя в дурном свете не столько перед людьми, окружающими его, сколько перед Богами, что поймут, насколько жалок и слаб жрец, не сумевший перебороть в себе столь низменное чувство. Но в реальности Энки так и не встает, он просто оцепенел в полном шоке, не обращая внимания ни на странные взгляды в его сторону, ни на поднимающееся плечо Рагна, пытающееся привести в чувство жреца. И только Д’Арс хотела задать вопрос, по типу: «он что, потерял сознание?..», как руки Анкариана медленно поднялись, потянулись к телу чужеземца, дрожа, и дотронулись кончиками пальцев, одернув руку, будто ошпарившись, но также быстро снова опускаясь на бедро Рагнвальдра. Жрец задержал ладони на бедре, его плечи медленно поднялись, напрягаясь. Движения мужчины были дерганные, будто грабли, что взял под контроль неумелый юноша, он двигался ближе, и еще немного… Вскоре просто прислонился головой к груди дикаря, опираясь руками на его ноги, часто дыша и дрожа, словно осиновый лист перед зимой. Выглядело все это, мягко говоря, нелепо, однако сам Рагнвальдр не видел в этом ничего смешного, в отличии от Кахары, что так и норовил выдать какую-нибудь колкость. Но даже если он что-то и говорит, Энки просто не слышит. Все немногочисленные эмоции, что тот каким-то образом смог собрать в кучу, уходили на все его действия, он просто старался двигаться так, чтобы в один момент не потерять источник тепла, не потерять его навсегда. Это шанс, единственный шанс, плевать на все, Господи, как же он соскучился по теплу. Волосы жреца спадали вниз, словно два водопада, закрывая его бледное лицо. Они… что-то напоминают. А что происходит внутри Рагнвальдра понять трудно. Он просто не может взять и грубо оттолкнуть мужчину, хотя-бы потому, что пропитался за все дни пребывания в этих катакомбах уважением к нему. Каким бы он не был моральным уродом, он знал на что идет, когда вступает на опасные земли, в отличии от Кахары или Д’Арс, для которых подземелья Страха и Голода до сего момента являлись простой тюрьмой Рондона, а не гробницей Богов. Однако это была не главенствующая причина. И чужеземец пытается понять, что же такого заставляет его испытывать такие странные чувства. Он, абсолютно невзначай, проводит руками по длинным, тонким волосам. И тут то до него доходит… О Боги, как же этот чертов жрец напоминает ему его жену… Покойную жену, Хильду. Как она тоже, будучи беременной, жалась к мужу и просила тепла, так… так любила его. Он никогда не сможет забыть ее нежную и по-своему задорную улыбку перед тем, как тот ушел на охоту в тот роковой день. В тот день, когда по возращению домой, весь Ольдегард был перебит рыцарями Полуночного Солнца, будь они все поголовно прокляты. Он не сможет забыть тела Бьорна, его сына, и Хильды, лежащие рядом. Эти черти не пощадили никого.Как же больно.
Нет, Рагнвальдр просто не может сопротивляться. Его сильные руки тянуться к хрупкому телу мужчины на нем, приподнимают его, чувствуя, как все оно напряглось в один момент, и, вопреки ожиданиям Энки, усаживают поудобней и прижимает к себе поближе, склоняется нам ним, дабы скрыть от удивленных глаза соотрядовцев, и просто греет. Он чувствует, просто чувствует, насколько холодно и почти безжизненно тело Анкариана. Рагн просто хочет представить хотя бы на секунду, что держит бедную Хильду на своих руках. Он не смог попрощаться с ней. Уже никогда не сможет. Ему все равно на то, насколько грешно обнимать одного человека, представляя другого, но кому сейчас не все равно? Точно не Энки, точно не Рагнвальдру. Для каждого этот обыкновенный жест имел огромное значение, отрицать это было бы глупостью. Дыхание Энки становится все ровнее и ровнее, его тело все больше прогинается под руки чужеземца, а мерзкие мысли перестают терзать измученный разум. Удивительно, в до этого не внушающей доверия камере тюрьмы стало намного безопаснее. Неужели тепло и вправду действует так на человека?.. Впрочем, не важно. Сейчас жрец чувствует себя слишком безмятежно, чтобы волноваться по этому поводу. Его и не интересует то, почему дикарь так радушно принял его в свои теплые объятья. Важно лишь… нет, сейчас вообще ничего не важно. Ничего не важно также и для Рагна. Зачем же нагружать себя, если можно просто дать себе пару минут передышки. Наверняка, после этого инцидента, они больше не смогут смотреть друг другу в глаза.