Не один

Теперь Алоис понимал, почему никогда не принимал гостей на Рождество, а сегодня убедился в этом ещё раз. Самое худшее, что это сделала она: это на её уговоры устроить праздник он поддался, ведь решил, что один раз никому не навредит. В конце концов, если он сделает, как она просит, то Эмили будет благодарной. Смирной. Будет делать всё, как он скажет: это же он, Алоис, прислушался к ней. И тем не менее все его планы шли прахом, а бесконечный шелест платьев, разговоры и громкая музыка раздражали. Он отпил вина из своего бокала и недовольно скривился, сам не понимая отчего: то ли от слишком терпкого вкуса, то ли от странного чувства в груди, которому он не мог дать определения. Это чувство появилось почти в самом начале вечера, а если быть точным, то в тот момент, когда они с Эмили подошли к Друитту и его компании друзей поприветствовать их. Эмили, всё ещё немного скованная (её ярко-розовые щёки выдавали внутреннее волнение), но отчаянно старающаяся выглядеть приветливой и радушной, глубоко присела и улыбнулась. И тогда случилось это: приятель виконта задержал свой взгляд на ней, а в глазах его промелькнуло то, что Алоису было знакомо очень хорошо, то, что возникало и в нём самом — когда он случайно заглядывал в её окно, гуляя по саду в сумерках, а сквозь мутное от горячего пара стекло поднималось из ванной тонкое девичье тело, или когда она плакала перед ним от его неосторожных слов, а её плечи смешно подёргивались, и в этот момент всё, чего он хотел, это сжать эти хрупкие плечи в руках, посмотреть — сломаются ли? Но когда Алоис узнал то же самое желание в других глазах, не его собственных, то крепко стиснул зубы, еле удержавшись от порыва взять Эмили за руку и грубо втолкнуть в комнату, запереть её там, чтобы она не смела… не смела что? Смотреть на других и улыбаться? И не просто улыбаться, а делать это так… так искренне, дьявол её побери. Ему она так не улыбалась, а если он и ловил её улыбку, случайную, предназначенную кому-то ещё, то лицо её вскоре замирало, бледнело и будто бы стекленело. Он понимал, что она боится его, что никогда не знает, чего от него ждать, но видеть это пустое лицо было невыносимо. Особенно теперь, когда он внял её неявной просьбе: на самом деле Алоис всего лишь услышал, проходя мимо её комнаты по коридору, как она говорила Ханне, что скучает по Рождеству, а голос её при этом звучал тоскливо и совсем безнадёжно. И вот сейчас, когда он исполнил её желание, а ей даже не пришлось просить его, сейчас, когда он устроил этот глупый званый вечер и пригласил гостей, Эмили не выглядела благодарной, как должно было быть, как было бы правильно. Радостной — да, но радовалась она несмело, как всегда, словно всё, что её окружало, могло исчезнуть в один миг. И она была права: стоит ему захотеть, всё исчезнет. Пусть не забывает об этом. Алоис оглядел зал: колонны, густо увешанные остролистом и омелой, звёзды из серебряной бумаги на лентах, что свисали тут и там, и, конечно, ёлка. Маленькая, пушистая и очень нарядная: густо украшенная стеклянными шарами, пастилой и орехами. Маленькие свечки терялись среди густых тёмно-зелёных ветвей-лап. Рёбра сдавливало обидой: пусть всем остальным и занимался Клод, но ёлку украшал он. Алоис посмотрел на свои ладони с тонкими розовыми следами царапин и сжал их в кулак. Никогда, никогда больше он не поддастся этой слабости, минутной прихоти порадовать её, чтобы увидеть на тонких, мягких губах улыбку — для него. Куда надёжнее было заставлять эти губы кривиться в рыданиях: это он умел, и его старания ни разу не подводили. А сейчас… сейчас… Он не знал, чего ждал — чтобы она бросилась ему на шею? Алоис коротко усмехнулся сам себе. Ждать этого от Эмили значило совсем не знать её, а он за четыре года смог, как ему казалось, изучить её полностью: например, какие слова ранят её больше всего и то, с каким упорством она пытается это скрыть за непроницаемым, как стена, лицом. Но он быстро раскусил её и с тех пор не давал времени подготовиться к его вспышкам гнева — вместо этого бросал резкое, колючее замечание, когда она меньше всего этого ожидала, и в предвкушении ждал. Губы у Эмили тогда неизменно вздрагивали, она нервно сглатывала, будто пытаясь выиграть для себя несколько секунд, и вся бледнела или краснела: Алоису было весело угадывать, в какой цвет обратится её лицо на этот раз. Теперь же на её щеках уже дважды за вечер розовел румянец оживлённости: молодой темноволосый офицер, имени которого Алоис не помнил, но позвал его из вежливости, подал Эмили руку, приглашая на танец. Алоис весь напрягся как струна, пальцы его впились в обивку стула, на котором он сидел. «Скажи нет», — прошептал он, словно Эмили могла услышать его приказ на таком расстоянии. Но его не интересовало, могла она или нет, она должна была. Если же она посмеет согласиться… но он не успел придумать наказание для неё, когда Эмили с той же дурацкой, смущённой улыбкой приняла предложение. «Чёртова идиотка», — мысленно взвыл Алоис. Офицер, держа её за самый краешек ладони, вывел Эмили в центр зала, к другим танцующим. Она явно нервничала, крепче, чем нужно было, сжала плечо партнёра, поискала кого-то взглядом, но вот полилась музыка, и её подхватили, закружили — так быстро, так сразу, что даже Алоис почувствовал, как у неё, должно быть, сбилось дыхание. Следующая за ними пара на миг скрыла их от него, и Алоис нетерпеливо подался вперёд, чтобы лучше видеть. Мужчина вёл умело, осторожно, но от вида чужой ладони, что касалась спины девушки, Алоис невольно побагровел. Он мог стерпеть всё: и шумный бал, и привычную отстранённость Эмили, но не эту руку и не этот танец. И то, и другое переходило все известные границы. Оборки её персикового платья колыхались от движения. Он мог видеть только, как вздымается, словно волна, ткань, открывая хрупкие, чуть натянутые с непривычки плечи — на секунду, нет, на долю секунды, и ему этого времени решительно не хватало. Какой-то голос в голове напомнил, что это он мог быть сейчас на месте офицера, он мог вести её в танце, он. Но Алоис возразил сам себе: времени у него предостаточно. Закончится танец, закончится бал, и тогда… С одной стороны, лишние пары глаз ему не были нужны. С другой — приятно было думать, что он заявит на неё свои права при всех. Это будоражило и без того разгорячённую кровь: от вина и от давнего напряжения, которое никак не могло разрешиться, но грозило вот-вот перелиться через край. Чтобы не думать ни о чём, Алоис отвернулся: в другом углу, за столиком, зарабатывали долги за игрой в бридж его давние знакомые. Друитт (он редко пропускал хорошую партию) махнул ему рукой, приглашая сесть к ним, но Алоис знал, что не сможет сосредоточиться, а потому только приподнял бокал в знак отказа. Он решил не сводить глаз со скрипача-виртуоза и его летающего смычка, но взгляд то и дело соскальзывал к танцующим. Эмили уже вошла в нужный темп, расслабилась и тело её двигалось будто само собой. Из замысловатой причёски выбилась прядка кудрявых светлых волос и как пружинка отскакивала от лица, когда офицер принимался вновь кружить Эмили. Они стояли так близко, преступно близко. Алоис не заметил, как изо рта вырвался вздох досады, только поймал удивлённый взгляд человека справа. «Она за это поплатится. Пожалеет». Он допил вино и с громким стуком поставил бокал на стол. ______ За окном стояла глубокая, тёмная ночь. Отзвучала музыка, танцы давно закончились, и наступило время забав. Кружок знакомых и незнакомых ему людей веселился, играя в «Мою любовь зовут на…» Алоис не обращал на них никакого внимания, пока не наступил черёд Эмили. — Мою любовь зовут на А, — начала она и, поймав его пристальный, немигающий взгляд, запнулась. — Я его люблю, потому что он… аккуратный. Он меня водил по аллее. Он меня кормил апельсинами. А живёт он, — и она улыбнулась, явно довольная тем, что может продолжить уже более обобщённо, — в Англии. Ей одобрительно захлопали, и следующей на очереди была другая девушка, но Алоис как будто не слушал. Эмили нарочно пропустила строчку с «Я его боюсь». Почему? Не могла подобрать нужного качества на «а»? Или их было слишком много? А может, она и не про него говорила. Но нет, серые внимательные глаза, чуть робко смотрящие на него, свидетельствовали об обратном. Мягкое, щекочущее чувство несмело растекалось изнутри. «Мою любовь зовут на А» В самом деле? Или это просто ему так страстно хотелось верить? Но Алоис вспомнил её улыбку — не ему, другому, — вспомнил все разы, когда она от него закрывалась, и злость опять охватила его. Лгунья. Невыносимая лгунья. Как могла она врать о таком, и зачем? Очевидно же, что она солгала, что ей неприятно само его присутствие: это можно было понять по тому, как она отворачивалась, когда он смотрел на неё слишком вдумчиво, по тому, как терпеливо ждала всякий раз, когда он хотел коснуться её, но не смела возразить. Перед глазами снова встал недавний вальс. Алоис проглотил разочарование и гнев, но находиться здесь, среди всех этих фальшивых людей (всех, до единого, выделил он с горечью), не мог и не хотел. Он резко поднялся — стул его визгливо скрипнул о паркет — и извинился перед гостями. Эмили вскинула непонимающий взгляд, но Алоис не оборачиваясь уже зашагал к двери. ______ Часы внизу отзвонили четыре утра. Алоис почти заснул, когда услышал то, чего никак не ожидал — тихий стук в дверь. Он решил, что ему показалось, но стук повторился. Кто это мог быть? Он поднялся с кровати, окинул взглядом свою ночную рубашку, но потом убедил себя, что никто, кроме Клода, не осмелится беспокоить его так поздно. И всё же, никаких причин будить себя Алоис не мог придумать даже для дворецкого. Он прошлёпал босыми ногами к порогу и отворил дверь. Недоверчиво протёр глаза. В коридоре стояла она, ещё в вечернем платье, тоже какая-то сонная, усталая. Наверно, она не ожидала, что он в самом деле откроет ей, потому что лицо у неё было растерянным. Они оба молчали. Наконец, Эмили решилась прервать тишину и на одном дыхании сказала: — Ты ушёл совсем рано, будто тебе нездоровилось, я просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь. Если бы в коридоре не было так темно, он бы точно увидел, как вспыхнули её щёки. — Нормально, — так же, на выдохе, ответил он. Она кивнула и, словно выполнив свой долг, отступила назад, в полумрак. — Ну, тогда спокой… — Стой, — прервал её Алоис хриплым голосом, который сам не узнал, и прочистил горло. — Стой, Эмили. Слова путались. — Не уходи. Эмили удивлённо подняла голову. Он узнал это выражение лица: так она всегда пыталась понять, просьба ли то, что он говорит, или приказ. Он сам не мог бы сейчас ответить. Наверно, приказ — потому что тогда она не посмеет ослушаться, не посмеет отказать. Ведь попроси он её, дай ей выбор, она точно уйдёт. Поэтому Алоис только жёстче добавил: — Зайди в комнату. Мне надо поговорить с тобой. Вот так. В глазах её промелькнуло опасение, такое привычное. Оно было лучше равнодушия. Пускай боится. Эмили придержала шуршащее платье и прошла мимо, держась на расстоянии, точно он мог в любую секунду ударить её. Хорошо, этот урок она усвоила. Но несмотря ни на что, Алоис никак не мог начать разговор. Он хотел за что-то зацепиться, чтобы эмоции полились сами собой, неся за собой неосторожные слова, но Эмили стояла и молча ждала. Просто сказать «По какому праву ты ведёшь себя так с другими, но не со мной» казалось не только глупым, но и просто жалким, а быть жалким граф Транси позволить себе не мог. Эмили перемялась с ноги на ноги, и платье её опять зашелестело. Этот звук раздражал его. Алоис облизал пересохшие губы и не задумываясь велел: — Сними уже эти глупые тряпки. Она взглянула на него, как будто не веря, что он может быть серьёзным. Но он был. Даже сделал шаг вперёд, отчего Эмили попятилась, продолжая смотреть ему прямо в глаза, но выполнить его приказ не спешила. Вместо ожидаемой бледности испуга, она вдруг покраснела, и это его взбесило. Алоис хотел, чтобы она боялась, была растерянной, тогда и он мог сделать вид, что лишь наказывает её за непослушание, за дерзость, мог притвориться, что вид её полуобнажённых плеч совсем не заставляет сердце биться где-то в горле. А так всё приобретало какую-то непозволительную интимность. Эмили её не заслуживала, да и сам он не мог опуститься до того, чтобы… желать кого-то. От этого осознания прежняя досада вернулась. Алоис, игнорируя всякие мысли, подошёл к Эмили — она опять сделала пару быстрых, коротких шагов назад, пока не запнулась о бугорок ковра. Не придержи он её за запястье, она непременно упала бы. Пальцы нащупали тепло её кожи, то, как лихорадочно бился под ней пульс. Их разделял один шаг, может, даже половина. Облако сиреневых духов вскружило ему голову. Сладость и теплота, дрожащая, которую он мог чувствовать не касаясь, настолько она впиталась в воздух, неожиданно стали всем, о чём получалось думать. Он забыл, в чём хотел её упрекнуть, подошёл ближе, почти вплотную, коснулся чёрной бархотки на её шее, нашёл пальцами горячую впадинку над ключицами. Дыхание сперло, но он прекрасно слышал, как рвано дышала она. В низу живота скручивался тугой, тёплый узел, и от каждого выдоха напротив тело пронзало слабыми разрядами электричества. Алоис тяжело сглотнул, потянул, не особо понимая, что делает, оборки с её плеч, но Эмили вдруг задрожала и высвободилась, оставляя его в недоумении. Она тоже едва могла связать слова между собой, но наконец пробормотала тихое: — Не нужно. Я сама. И хотя больше всего на свете ему хотелось сорвать это чёртово платье своими руками, грубо, одним движением, он сдержался, не зная — почему. Эмили не слушающимися пальцами развязала бант на поясе — в самом деле, как и обещала, сама. Сняла жёсткие серебристые нити, державшие причёску. — Там пуговицы на спине. Можешь, пожалуйста… От этой застенчивой просьбы прошибло мурашками, ещё больше чем раньше. Эмили доверчиво, словно решившись положиться на то, что он ей ничего не сделает, отвернулась к окну и закрыла глаза. Она правда его об этом просит? Как глупо. Зная, сколько раз он причинял ей боль — и словами, и руками. Почему? Алоис, всё ещё с трудом осознавая происходящее, подошёл к ней, убрал мешавшие ему локоны с плеч, коснулся согретого волосами затылка. Ощутил, как по её спине пробежались крупные мурашки. Она всё ещё боялась, но стояла смирно, и напоминала птичку, замершую перед кошкой. Он мог её напугать по привычке, но не хотел. Вместо этого мягко вынул пуговицу из петли. Вторую. Третью. Платье уже не сжимало ей грудь так сильно. Пятая, шестая. Опусти Эмили руки, корсаж непременно бы упал. — Всё, так хватит. Спасибо. Она прождала секунды две, как будто пытаясь угадать, что он будет делать, и видя, что он не делает ничего, старательно прижала к себе корсаж и сняла платье. Расшитая кружевом нижняя юбка тоже осталась на полу. Совсем скоро, раньше, чем он мог бы поверить, Эмили, дрожа от холода или смущения, в одной ночной сорочке и чулках, переступила через все юбки и сбросила туфли. Её красивые светлые волосы упали на плечи, которые ему так хотелось видеть. Алоис перекинул волосы ей за спину, приспустил сорочку, но ладонь не убрал. Аккуратно, слишком аккуратно для себя провёл по мягкой, чуть шершавой коже, вниз до локтя, нашёл её руку. Пальцы Эмили, к тому времени озябшие, нерешительно сжали его. Алоис выдохнул и, чтобы его не унесло водоворотом чувств, вернулся к рациональности: — Тогда, вечером… ты не сказала, почему, — голос не слушался, ломался, — почему ты меня боишься. Эмили не отрицала, что говорила о нём. Она задумалась и честно, он откуда-то знал это, ответила: — Потому что я не знаю, чего от тебя ждать. Я не хочу… Она замолчала, и Алоис решил, что она больше не продолжит, но Эмили собралась с духом и сказала: — Просто если я тебе поверю, я не хочу потом понимать, что я ошиблась. Она заглянула ему в глаза, как будто спрашивая себя, ошибётся ли в этот раз. Она не ошиблась. Алоис притянул её к себе, опустил подбородок на её макушку. Сжал в кулаке ткань её ночной рубашки, борясь с чувствами, но потом отпустил, подумав, что куда приятнее (для обоих) будет просто гладить её по спине. Она была ближе к нему, ближе, чем с тем офицером, и не отталкивала его. Он хотел удостовериться, что она не просто терпит его прикосновения, как обычно, хотел доказательства, но не решался прервать эту минутную слабость, словно боялся, что в лице её найдёт ту же пустоту, стеклянность, что и обычно. Эмили несмело прижалась крепче, ловя его тепло, потому что сама уже совсем замёрзла. Алоис вспомнил, что она не одета, и молча повёл её к камину. Пусть от огня и остались только тлеющие угольки, на ковре перед очагом было всё равно теплее, хотя Алоис знал, что мог согреть её сам. Он в одно и то же время хотел и не хотел проверить, по-прежнему ли она доверяет ему. Хотел — потому что ему жизненно важно было это знать. И не хотел — не хотел перейти черту, напугать её, заставить пожалеть. Ведь если он сломает это доверие, она больше не придёт к нему, как сейчас, не позволит расстегнуть на спине пуговицы, не позволит касаться её — так. Разумеется, он сможет её заставить, приказать ей, но это будет совсем не то. Это будет страх, беспомощность и покорность, а внутри Эмили останется пустой, и эта пустота передастся ему. Алоис этого не хотел. Он хотел держать её в своих руках, чувствовать её тело рядом, доверчивое и хрупкое, и оттого ещё более ценное. Осознание, что она не уходит, не отстраняется, не замирает, пьянило хуже вина. Он отчаянно попытался придумать повод дотронуться до неё ещё раз, но так, чтобы это не выглядело странно. Пропустил её волосы, чуть сухие, пахнущие той же сиренью, сквозь пальцы левой руки, потом зарылся в них правой. Эмили, сидевшая на ковре, покачнулась, теряя равновесие. Алоис придвинулся, позволяя ей опереться. Она послушно облокотилась о его грудь позади себя, и от этого жеста сердце застучало в висках с непозволительной громкостью. Он обхватил её руками — свободно, чтобы она не встревожилась. Хотелось сидеть так вечно, чтобы время застыло, и ничего не кончалось, и чтобы она не ушла, и… Он отчего-то вспомнил приятеля виконта, который позволил себе вольный взгляд, и машинально сжал объятия сильнее, крепче, выдохнул ей в затылок. «Вот так. Только моя. Только со мной». Эмили слегка вздрогнула от щекочущего ощущения. Ему опять стало смешно и как-то головокружительно-пьяно от того, как она дрожала в его руках. «Как мышь… или птица. Или…» — беспорядочно проносились мысли в голове и тут же исчезали, уступая место ощущениям. Он неспешно опустил подбородок на её плечо — тёплое, — чувствовал щекой, прижавшейся кожей к коже, как бьётся жилка на её шее, уже не так бешено, как недавно. Совсем как сон. Сон — потому что его реальность была так далека от касаний. Или… недалека. Всего четыре года, как… Он зарылся носом в шершавую, пахнущую сиренью кожу, чтобы не вспоминать. Сейчас другое время. Он — другой человек, не тот что раньше. И перед ним — тоже, другой. Другая. Сейчас всё иначе, иначе. Но мысль, ввинтившаяся в сознание, не уходила. Алоис повёл плечами, словно отряхиваясь от неё, сам напрягся. Эмили почувствовала это и повернула голову чуть в сторону. Её мягкие волосы мазнули его по щеке. «Иначе», — с нажимом повторил он про себя, но ощущение нереальности не проходило. Сердце застучало — только уже не от приятного волнения, а от такого знакомого страха. Алоис зажмурился, выдохнул. Отстранился. Опять и опять. В тот самый момент, когда ему только показалось, что он может быть с кем-то, когда всё может быть в порядке. Чёртово тело, которое помнит не эти прикосновения — другие. Которые хотелось вырвать с корнем. Но не получалось. И почему? Почему? Всё ведь было в порядке. Кажется, тот же вопрос застыл на губах Эмили, потому что когда Алоис открыл глаза, она уже совсем обернулась и беспокойно смотрела на него. Разумеется. Разумеется, она не понимает, что такое. Откуда ей знать? Он отодвинулся от неё, как будто её присутствие стало слишком… он не смог подобрать слов, но всё было слишком теперь. Дрова трещали слишком громко. Жар от камина плавил щёки. Воздуха в груди становилось непростительно мало, Алоис сглотнул, поднялся на шатающихся ногах. «Чёрт, чёрт, чёрт». Эмили недоуменно смотрела на него, всё так же сидя на ковре. «Откуда ей знать?» Нет, мысли уже повторяются. Алоис прошаркал к окну и большим усилием поднял не сразу поддавшуюся раму. На мгновение, пока он пытался это сделать, ему показалось, что он не сможет, и паника ударила в кровь. Но нет, вот свежий воздух, сейчас будет лучше. Мороз щипал кожу. Надо дышать. Надо справиться самому. Потому что от этого никуда не уйти, это всегда будет преследовать его. Он наклонил голову и прислонился лицом к ледяному стеклу. «Самому». Алоис стоял так с минуту, может, дольше. Он не знал, что у него болезненно напряжены поднятые плечи, ощутил их и себя только тогда, когда что-то (или кто-то) легко прикоснулось к нему. Сначала осторожно — он едва чувствовал это невесомое, нереальное прикосновение, и потому испугался снова, обернулся. Эмили отдёрнула руку, но, заметив его взгляд, почти животный ужас в нём, дотронулась опять. Её ладонь… такая горячая. А кожа у него совсем холодная. И он сам холодный. «Нет смысла пытаться», — хотел отмахнуться он. Но остановился. Посмотрел на неё. И в её внимательных серых глазах увидел что-то похожее на… сочувствие. Его пронзило неприятными мурашками, и Алоис в тот же миг отвернулся. Нет. Нет. Сочувствие значило, что он в нём нуждается. Значило, что он жалкий, что он всё ещё там. А он больше всего на свете не хотел быть там. Он дёрнул плечом, как будто предугадав, что на него ляжет рука с тонкими, маленькими пальцами. Не грубая большая ладонь. Не… — Не надо, — хрипло пробормотал Алоис, сам не зная, что было «надо» и что помогло бы ему. Ничего. До сих пор он или давил воспоминания, зарывал их так глубоко, чтобы было не достать, или — если они прорывались на поверхность — нервно ждал, пока их цепкая, когтистая хватка ослабнет. Но теперь… Теперь был ни тот, ни другой случай. И в голове у него не осталось ни одной мысли. Колючий ветер леденил уши и шевелил на голове волосы, кроме тех коротких завитков, что прилипли к затылку от холодного пота, но Алоис не отходил от окна. Если понадобится, он проведёт здесь всю ночь, только бы не возвращаться в липкую, тесную паутину страхов, упрямо решил он. Ещё через минуту он почувствовал себя достаточно смелым, чтобы повернуться к комнате лицом, но всё ещё держал одну руку на холодном подоконнике, как будто это помогало ему не уходить в себя, в нереальность. Эмили была здесь. На несколько мгновений он забыл, что она здесь, и смотрел на неё во все глаза, как будто она могла оказаться видением, исчезнуть, раствориться в воздухе. Эмили не исчезла ни через десять секунд, ни через пятнадцать. Напротив, она подошла к нему, сверяясь с его взглядом, можно ли это сделать теперь. Алоис ничего не знал. Не знал, станет ли ему хуже, если она подойдёт ближе, если — щекочущее чувство вспенилось в груди — обнимет его. Боится он этого или хочет? Боится, что опять придёт воспоминание… и хочет. Хочет, чтобы вернулась та теплота, которая была вначале. Но боится. Разве он не может поступиться этим своим желанием, чтобы остаться в безопасности? Разве он не делал так до сих пор? Он настороженно следил за каждым её движением. Вот её бледное запястье выглянуло из рукава сорочки, и ладонь с чуть согнутыми пальцами несмело отвела в сторону его чёлку — Алоис вздрогнул от волос, опять упавших на лоб, и этих её пальцев. Эмили не понимала наверняка, но, кажется, начинала догадываться, что послужило причиной резкой перемены несколько минут назад, и потому вела себя осторожно. Алоис не признался бы, ни себе ни тем более кому-то, что был ей за это благодарен. Да, так лучше. Так лучше, потому что он сам не знает, как отреагирует. У него против воли вырвался смешок: как они поменялись местами. Теперь он дрожит, а она пытается его не напугать, совсем как он недавно. Но Алоис решил, что раз всё происходит как во сне, сегодня он может себе это позволить. Сегодня и только сегодня. Когда она что-то сказала, он опять был в своей голове настолько, что не услышал её голоса, скорее увидел, как открываются и закрываются бледно-розовые губы напротив. Алоис мотнул головой, возвращаясь в настоящее. Спросил: «Что?» Эмили, по привычке приглаживая сорочку и очень стараясь не отводить взгляд — знала, что ему так было нужно, — сказала: — Пойдём ко мне в комнату. Можем посидеть вместе. Сначала он непонимающе склонил голову на бок. Почему в её?.. Потом огляделся. Те же стены, что он видел десятки раз, когда просыпался в поту. Того же мертвенно-зелёного цвета балдахин над кроватью. Нет, он не хотел здесь находиться. Но… Алоис обернулся на раскрытое окно, в которое по-прежнему влетал декабрьский ветер, как на последний островок безопасности. Эмили поймала этот взгляд. — Откроем у меня тоже. Он заглянул ей в глаза, пытаясь понять, говорит ли она правду и если да, то зачем ей утешать его. Он старался найти что-то, что подтвердило бы его страх, но не находил ничего. Слабость, как всегда бывало после изматывающих приступов беспокойства, накатывала волной и мутила рассудок. Глаза слипались. Хотелось обмякнуть, отдаться во власть чего-то (или кого-то), кто знает лучше, потому что он опять не знал ничего. Часы внизу пробили пять ударов. Эмили терпеливо ждала его. Алоис с опаской, как будто его могло ударить током, взялся за протянутую руку, прислушался к ощущениям. Ладонь у неё была сухой и тёплой, в то время как его совсем вспотела, но это ничего. Ничего ведь? Нет, Эмили, казалось, даже не обратила внимания. Он шёл по коридорам, смотря себе под ноги, и иногда поднимал голову, когда полумрак прореживали янтарные отсветы подсвечников. И только оказавшись в другой комнате, не своей, с мягкими сиреневыми шторами, Алоис смог выдохнуть, и с облегчением пришли слова: «Не один».