Туманный покров

У этого города были массивные каменные стены – будто он строился, чтобы переживать нападение армий хёма. И весь город был каменный, но при этом удивительно чистый и светлый – белые мраморные стены домов, светло-серый гранит мостовых, гипс памятников и барельефов. Здесь было странно уютно: впервые за годы своего путешествия Симона почувствовала покой в душе. Последнюю сотню лет она бродила по миру, смотря, слушая и запоминая. Узнавая новое о мире – и о серафимах. Когда-то все, что она знала, ограничивалось родным болотом, позже – маленькой деревней в долине на краю мира. Сейчас Симона многое видела и многое знала. Она встречала разных серафимов и разных людей – кто-то из них видел ее, и с ним она могла поговорить, а кто-то проходил мимо, не замечая. Только хёма она старалась обходить стороной: от исходящего от них зла по коже шли мурашки, и Симона позорно сбегала – не из страха, что ее убьют, а из страха заразиться этим злом, стать такой же, как они. Симона понимала, что рискует, что без чистого вместилища миг, когда зло все-таки осквернит ее, рано или поздно наступит, но все-таки умудрялась балансировать на краю, не упав в пропасть. И вот сейчас пришла в этот город. Здесь не было серафима-хранителя: Симона не ощущала ничьей благодати. Но люди все равно несли в святилище дары. Симона задумчиво выбрала среди лежащих на алтаре фруктов большое спелое яблоко и надкусила. В больших городах всегда было больше зла, но добра, все-таки, тоже хватало: здесь жили хорошие, трудолюбивые, любящие своих родных люди, и странно было, что никто из серафимов до сих пор не выбрал этот город как место, где захочет остаться. Ну что ж, тогда это будет Симона. Она не захотела делать своим вместилищем святилище, вместо этого выбрав одинокую сосну, растущую у городских ворот. Сосна была древняя, старше Симоны, а возможно, и этого города тоже, сосна много видела зла и добра, но люди с такой любовью сначала выращивали, а потом оберегали ее, что она осталась чистой. Именно в ней поселилась Симона, и ее благодать накрыла этот каменный город оберегающим куполом. Через неделю в городе началась ярмарка: жители всех окрестных деревень несли на продажу овощи и шерсть, купцы везли ткани и украшения. Симона бродила среди торговых рядов, наблюдала за радостными людьми и тоже радовалась: все-таки она выбрала очень хорошее место. Еще через неделю на ярмарку прибыл караван купцов откуда-то с востока. Три дня они торговали диковинными сладостями и показывали фокусы и трюки, а на четвертый один из них заболел. А через день – другие, а потом – те, кто торговал с ними рядом, и те, кто слишком часто приходил на них смотреть. Ярмарку отменили, городские ворота крепко заперли, а всех заболевших отделили от здоровых и разместили на одной улице, запретив всем, кроме лекарей, туда входить. Но это не помогло: чума уже ощутила себя в этом городе хозяйкой. Каждый день кто-то заболевал: из лекарей, санитаров, убирающих трупы, или тех, кто раньше казался здоровым. Еще вчера светлый и радостный, сейчас город напоминал охваченный паникой лазарет. Симона ходила в чумной район, снова – уже второй раз в жизни – жалея, что не может исцелять. Утешала умирающих туманными видениями, но больше ничего не могла сделать. А самое страшное – это снова напоминало ей о погибшей деревне, и Симона снова не могла понять, что же она делает не так. За годы путешествий она видела множество серафимов-хранителей, и некоторые из них были даже вполовину не так старательны, как она. Но у них в городах все шло хорошо, а у нее вечно сыпались какие-то беды. Наверное, она все же что-то упускала, не знала какого-то особенного секрета серафимов. Но как было сейчас его узнать? Однажды ночью, когда чума захватила уже полгорода, Симона стояла возле своей сосны, обнимая ее, набираясь от нее сил для того, чтобы поддерживать свою благодать и дальше, несмотря на все больше разраставшуюся в душе неуверенность. И тут ее окликнули: – Ты, что ли, тут хранительница? Она обернулась и в свете полной луны увидела его. Высокий молодой мужчина, с короткими светлыми волосами и с нагловатой рожей. Одетый когда-то в дорогой и модный, а сейчас устаревший и потрепанный черный с серебром плащ. Серафим, без сомнения, хотя Симона почему-то не могла понять его стихию, и это было странно – она давно уже научилась отличать серафимов по внешнему виду и внутренним ощущениям от их присутствия. Огонь ощущался как внезапная вспышка радости, вода – как мудрость и тайна, ветер – как тяга к приключениям, земля – как спокойствие и защищенность. От этого серафима веяло чем-то другим, и Симона не могла понять, чем именно. – Я хранительница, – настороженно отозвалась она. – Ворота закрыты, как ты вошел? Мужчина закатил глаза, и Симона заметила, что костяшки кулаков у него содраны. Серафим-бродячий борец с хёма. Она видела уже таких, немного восхищалась ими, но больше жалела – обычно такие бродяги заканчивали плохо. Этот, по крайней мере, пока что был жив. – Я тебя прошу, мы серафимы или кто? – он вдруг стал серьезным, прошил ее острым, внимательным взглядом, так что Симоне стало не по себе. – Послушай, хранительница… Разговор есть. Я живу в лесу за воротами, там есть поляна, на ней огромный дуб. Знаешь это место? – Симона кивнула. – Приходи туда как можно быстрее. Это очень важно. – А мы не можем поговорить прямо здесь? – попыталась поспорить Симона, но он покачал головой. – Нет, не можем. В этом городе и так все плохо, я не должен задерживаться здесь ни на одну лишнюю секунду. Приходи, хранительница. Еще раз повторю: это очень важно. И, прежде, чем Симона успела ответить – растворился в тенях, как будто и не приходил. Всю ночь Симона размышляла над неожиданным предложением. Это было слишком странно и подозрительно, чтобы вот так отправиться на встречу, но с другой стороны – серафимы не были ее врагами. Серафимы не желали друг другу зла; многие отвратительные вещи, которые делали люди с другими людьми, были совершенно невозможны среди серафимов. По большому счету, самое страшное, что могло ее ожидать – что он позвал ее ради какой-то глупости, не стоящей ее внимания. Но по его словам не похоже было на то. Но все же что-то ее настораживало. Во-первых, то, что она так и не смогла определить его стихию. В конце разговора, когда он уже собрался уходить, Симоне показалось, что он все же серафим земли, но все равно он ощущался как-то непривычно, чуждо, словно был серафимом какой-то пятой стихии – как сама Симона была серафимом тумана. Во-вторых, эти его слова про то, что он не должен задерживаться в городе. Звучало так, будто он мог принести в этот город зло, но он совершенно точно не был хёма, а какое зло могло исходить от серафима – Симона представить себе не могла. Она долго колебалась, но потом все же решила послушать, что он хочет ей сказать. Лезть через стену не хотелось, поэтому она дождалась смены караула в полдень и, никем не видимая, проскользнула сквозь дверь для стражи наружу. Поляну с дубом она знала: заприметила еще когда бродила вокруг города, разведывая местность, – и сейчас быстро дошла до нее. Вчерашнего незнакомца она заметила, только подойдя к дереву вплотную: он лежал на толстых ветвях дуба, подбрасывая и ловя монетку в ладони. – Эй, – окликнула Симона. – О чем ты хотел поговорить? Он повернул голову, а в следующий миг легко спрыгнул на землю, оказавшись рядом с ней. Симона помимо воли отступила на шаг. При свете дня он выглядел куда более потрепанным и зловещим, чем ночью, да еще и высоченным оказался – она макушкой еле доставала до его груди. Ее движение не укрылось от его внимания: незнакомец усмехнулся, а потом сел на траву под деревом и похлопал ладонью по земле рядом. – Садись, разговор будет не из коротких… и не из приятных. Меня Айзен зовут, а тебя? – Симона, – ответила она, но садиться не стала. Сейчас она ощутила, что он все же серафим земли, как и показалось ей ночью – но что-то странное в нем все же было. Какое-то темное, тягостное ощущение от его присутствия. Как будто струйка крови в чистом горном ручье. Айзен заметил ее колебание, тяжко вздохнул и развел руками. – Пожалуйста, Симона, сядь и выслушай меня. Это все еще очень важно. Еще немного подумав, она все же села – но не вплотную к нему, а в стороне, на выступающий из земли корень. – Знаешь, что такое «жнец»? – спросил Айзен после того, как убедился, что она слушает. Симона нахмурилась. – Человек, который собирает урожай пшеницы? – Айзен скривился, и она поспешила объяснить: – Я раньше в деревне жила. Вместо ответа он протянул ей на ладони монетку, которой играл на дереве. Симона, поколебавшись, взяла. Она плохо разбиралась в человеческих деньгах, хотя иногда приходилось иметь с ними дело – при торговле с черепажеками, например. Но такой монеты она все равно никогда раньше не видела. Тяжелая, из потемневшего металла, даже на вид очень древняя. На одной ее стороне был лик богини, на другой – у Симоны холодок продрал по спине – оскалившийся череп. – Подбрось, – попросил Айзен. Симона подняла брови, и он повторил: – Подбрось. Сейчас поймешь. Она бросила монетку, попыталась поймать, но промахнулась, и та упала на землю у ее ног. Симона наклонилась, всматриваясь, и снова ощутила холод – среди травы на нее глумливо смотрел череп. – Бросай еще, – сказал Айзен. Симона подняла монетку и бросила опять. И снова. И еще раз. И с каждым разом ее тревога усиливалась, ведь лик богини не выпал ни разу – только череп. После десятка попыток она подняла монету и протянула ее Айзену. – В ней какой-то подвох? Он покачал головой. – Нет, монета обычная, хоть и очень древняя. Подвох в тебе. Симона не успела спросить, что значит эта фраза: Айзен встал, как будто сидеть на одном месте для него вдруг стало невыносимо, и принялся мерить шагами тень от дуба. – Этот опыт с монеткой – это самый простой способ определить в серафиме жнеца. У обычного серафима – и у обычного человека – монета падает орлом и решкой примерно одинаковое количество раз. А у жнецов – всегда решкой. Вот как у тебя сейчас. Симона снова почувствовала холод – так зловеще это все сейчас звучало. – Что такое «жнец»? – спросила она, когда он замолчал. – Это серафим, чья благодать вместо благополучия несет беды и несчастья. И чем сильнее мы пытаемся все исправить, тем хуже все становится – потому что сами наши попытки принести что-то хорошее прокляты и оборачиваются своей противоположностью. Симона оцепенела, вспомнив сначала деревню, а потом и этот город, пострадавший от эпидемии как раз в тот момент, когда она стала хранителем. Но его слова звучали так дико, что поверить в них было невозможно. Тем более, никто из множества серафимов, с которыми она разговаривала, никогда не упоминал никаких жнецов. Что, если этот Айзен просто насмехался над ней? – «Мы пытаемся»? – спросила она растерянно, размышляя над всем сказанным. Айзен кивнул. – Да, я тоже жнец. Именно поэтому я и понял, в чем беда этого города – а она в тебе. Уйди, откажись от того, чтобы быть хранителем, потому что сейчас своими попытками все исправить ты только ухудшаешь ситуацию. Зря он это сказал. В душе Симоны вдруг стало легко-легко, как будто не было этого страшного разговора, как будто не слышала она его слов. «Откажись от того, чтобы быть хранителем»… Ну конечно! – Ну конечно, – произнесла она вслух. – Хороший город, да? Наверняка бродяга вроде тебя тоже хотел бы в нем поселиться! Что ж, удачи, только советую в следующий раз придумать более правдоподобную байку. Видишь ли, я со многими серафимами говорила, и никто из них знать не знает никаких жнецов. Признайся, долго придумывал? Это тебя эпидемия на идею натолкнула, да? Лицо Айзена застыло, как будто она нанесла ему удар. На миг Симоне стало совестно, но потом она встряхнула волосами и двинулась прочь. Не она начала этот бой: она только защищалась. – Симона, постой! – он схватил ее за руку, но она вырвала ее и ускорила шаг. – Я не вру! Подумай сама, вспомни, это не может быть первое проявление твоего проклятия! Симона перешла на бег, и он, все это время пытавшийся за ней успеть, наконец отстал. – Я останусь здесь, – услышала она и помчалась еще быстрее – так, будто за ней хёма гнались. Три дня она просидела в своей сосне, не думая ни о чем, кроме этого дерева и его помощи. Потом вылезла и отправилась в чумной квартал – хотя к тому моменту чумным стал уже весь город. Люди умирали прямо на улицах, бригады в просмоленных плащах сваливали трупы в кучи и тут же сжигали. В опустевших домах шарили мародеры. Над всем этим висела такая плотная, осязаемая пелена зла, что Симона порадовалась, что у нее есть вместилище, защищающее от этого. Она шла, ища умирающих, кому нужно было успокоение, но думала вовсе не о них. Вспоминать позорный побег было стыдно, но что еще ей оставалось делать? Этот Айзен точно не отстал бы, сделал бы все, чтобы выжить ее из этого города. А потом, когда все наладилось бы и эпидемия отступила, поселился бы здесь, собирал подношения, дарил благодать… Симона остановилась, тупо глядя на исписанную мелом дверь – читать по-человечески она так и не научилась. Во всех этих размышлениях, в теории о коварном серафиме, решившем отнять город у хранителя, было что-то неправильное, какое-то несоответствие, но она не могла понять, что именно. К тому же, следовало признать, соврал он очень убедительно. Даже если забыть об этой эпидемии – была еще и деревня, которая прекрасно жила без благодати Симоны и погибла с ней. Это, конечно, могло быть простым совпадением, но она не могла не признать, что это совпадение слишком уж хорошо вписывалось в слова Айзена. «Не ты ли сама несколько дней назад задавалась вопросом о том, что не так с твоим хранительством? Не ты ли думала, что не знаешь чего-то важного? Может быть, это и есть то, чего ты не знала?» Симона потрясла головой. Это не могло быть правдой. Интригой, манипуляцией – могло. А правдой – ни за что. Она не была проклята. Она – обычный серафим, родилась на болотах, всегда дарила свою благодать, как умела. И не ее вина… «А ведь он не остался в городе. Тогда, позвав меня на встречу, он ушел. Не странно ли для того, кто хочет отнять этот город?» Симона не могла поверить в его слова. Поверить значило признать, что в смерти Айры, в гибели деревни была ее вина – возможно, большая, чем вина стаи хёма и пожара. «Если это правда… Как с этим жить? Как жнецы живут с этим?» Симона очнулась от размышлений, обнаружив, что пришла обратно к своей сосне. Но теперь та не могла принести ей успокоения. На сей раз Айзен не спустился вниз. Он даже голову не повернул: как лежал на ветвях, подбрасывая монетку, так и продолжил – словно никакая Симона под деревом не стояла. Она облизала пересохшие губы, выбирая из множества вопросов первый. Потом наконец сказала: – Жнецов много… вообще? – Нет, – ответил Айзен. Несмотря на внешнюю демонстрацию пренебрежения, в голосе его холода не было, и Симона осмелела. – Очень мало. Я за всю жизнь встретил – на пальцах одной руки пересчитать можно. Ты первая за пару сотен лет. – Поэтому никто об этом не знает? Айзен вздохнул. – И поэтому тоже. А еще потому, что обычные серафимы не хотят об этом знать и задумываться. Даже те, кто знают, просто радуются тому, что они не такие, что их благодать дарит добро. И я не могу их в этом винить. Он все-таки перестал бросать монетку, спрыгнул с дерева и устроился на траве – там же, где и вчера. Симона села – на сей раз рядом. – На серафимов это тоже действует? – На всех. На людей, серафимов, даже хёма. Всех, на кого падает благодать жнеца, начинают преследовать беды. Симона молчала. У нее был один, самый главный вопрос, но она боялась услышать на него ответ и оттягивала этот миг, как могла. Айзен снова вздохнул. Покатал монетку между пальцами. – Когда-то я честно рассказывал о том, кто я и что приношу. Это было… неплохо, по крайней мере, у тех, кто узнавал, был выбор – оставаться со мной или нет. Но ничего хорошего из этого не вышло. Проклятие жнеца нельзя победить смирением и принятием; все те, кто принимал его во мне, уже мертвы. Выжили лишь те, кого я оставлял. – Значит, я должна… оставлять всех, кто мне дорог? – тихо спросила Симона. Айзен не ответил, и перспектива всю жизнь прожить в одиночестве, ни к кому не привязываясь, вдруг развернулась перед ней во всем своем кошмаре. Эта картина была так страшна, что Симона все-таки решилась: – А есть какой-то способ избавиться от него? – Нет. По крайней мере, я его не знаю. А я искал, уж поверь мне, долго и старательно, сотни лет. Весь океан исплавал, в такие дыры залезал, что тебе и не снились. Но ничего надежного так и не нашел. – А ненадежное? – быстро спросила Симона: уж больно захотелось ей уцепиться за это слово, за призрак надежды в нем. Айзен молчал, и молчал долго – как будто не знал, стоит ли ей отвечать. – Есть один способ, который я не попробовал, – наконец неохотно ответил он. – Но это самоубийство. Я сейчас говорю о нем только потому, что считаю нечестным скрывать то, что сам знаю. В конце концов, кто еще расскажет тебе о жнецах? – Что за способ? – Симона подалась вперед. Искра надежды в ней, почти погасшая, загорелась с новой силой. – Это способ, сомнительный с точки зрения морали. К тому же самоубийственный, – повторил Айзен. Симона фыркнула. – Брось. Судя по тому, что ты уже наговорил, ничего страшнее судьбы жнеца все равно нет. Ну что там может быть за способ? Дракона убить? О драконах она знала, хотя сама видела только одного и только издали. Впрочем, этого хватило – еще годы после этого у Симоны тряслись колени при одном воспоминании об этом кошмаре, о сгустке абсолютного зла, обладающем собственной жестокой волей. И сейчас ничего самоубийственнее битвы с драконом ей в голову не приходило. Айзен молчал, и под этим тягостным молчанием до нее дошло. – Ого, – выговорила она севшим голосом. – Правда, что ли? Он кивнул. – Именно. Найти дракона с белыми рогами, убить его, вырвать сердце и проглотить. В той книге, где я нашел это, было сказано, что сердце белорогого дарует удачу, которая должна нейтрализовать наше проклятие. Но я очень надеюсь, что у тебя хватит ума не пробовать этот способ. – А почему ты не попробовал? – не сдержала она любопытства. – Ты же хёма убиваешь. Неужели драконы так опасны даже для таких, как ты? – Дело не в опасности, – он покачал головой. – Просто, видишь ли, каждый дракон раньше был серафимом, таким же, как ты и я. И с моей точки зрения, не очень-то правильно… сама понимаешь. Симона не ответила; сама она драконов как бывших серафимов не воспринимала. Это просто были твари: несущие зло и смертоносные. Впрочем, насчет самоубийственности Айзен был прав: ей нипочем не справиться с драконом. Что она, туман на него нашлет? Да он только посмеется... Нечего было даже думать об этом. Только душу травить. Так что Симона попыталась выкинуть это из головы. – Значит, мне нельзя быть хранителем? – еще раз спросила она, и Айзен покачал головой. – Нет. И путешествовать в чьей-либо компании, и вообще надолго задерживаться рядом с кем-то. При коротких встречах мы вполне безопасны: вот, мы с тобой сколько болтаем, а еще никто ногу не сломал, это же успех, разве нет? Шутка получилась несмешная, но Симоне стало легче от осознания, что он пытается ее подбодрить, и она вполне искренне улыбнулась. Айзен улыбнулся в ответ, а она вдруг вспомнила: – Подожди… Но как же вместилище? Я уже путешествовала без него и прочувствовала всю опасность зла. Если я стану хёма, жнецовые проблемы, наверное, мне ерундой покажутся, но все-таки не хотелось бы этого. – Есть один способ, – Айзен подбросил монетку. – Вместилищем ведь может быть что угодно – любой предмет и даже человек. Единственное требование – оно должно быть свободным от зла. Поэтому ты можешь просто найти чистый небольшой предмет, сделать его вместилищем и носить с собой. Хитрость от бывалых путешественников. Симона хотела было усомниться в этой хитрости, сказать, что ей никто никогда не говорил о том, что вместилище не обязано быть неотторжимой частью города, который она охраняет – а потом вдруг поняла и с новым интересом присмотрелась к монете в руках у Айзена. Он кивнул. – Вроде бы я рассказал тебе все, что мог. Если тебе понадобится какая-то помощь, или хотя бы просто поговорить, или появятся новые вопросы – на юго-востоке есть гора, называется пик Рейфалк. Я часто туда прихожу, сможем встретиться, если будет нужно. – Спасибо, – искренне ответила Симона и встала, отряхивая юбку от налипших травинок. – И за то, что рассказал, и вообще… за все. Айзен улыбнулся. – Удачи тебе, как бы иронично это ни звучало в наших обстоятельствах. Симона неловко кивнула в ответ, и, не попрощавшись, двинулась прочь – обратно в город. Она разорвала связь с деревом и сняла свою благодать в тот же день, еще до заката. И ушла, надеясь, что этого будет достаточно. У торговца-черепажека она купила жезл – древний, пролежавший в земле не одну сотню лет. Если его когда-то и касалось зло, то за такое долгое время оно рассеялось, ушло в землю. Жезл был чист: Симона собственноручно отполировала его и получила старомодную, но все же довольно изящную вещицу. Вместе с новым вместилищем пришла новая уверенность в себе. Теперь Симона знала, в чем ее беда, а значит – могла с ней бороться. Да, Айзен сказал, что искал способы избавиться от проклятия – но даже за долгую жизнь он наверняка не мог обыскать и проверить весь мир. К тому же сами знания не стояли на месте, люди постоянно находили какие-то новые древние руины с древними надписями, и кто знает, может, где-то среди этих надписей затесался рецепт борьбы с внутренним жнецом, не включающий убиение дракона? Когда-то она, прячась в тумане, с трепетом ждала прихода на болота очередного серафима-путешественника. Сейчас она сама стала такой путешественницей, и если бы пришла в место своего рождения – юные серафимы слушали бы ее так же зачарованно, как слушала когда-то она. Интересно, узнал бы ее кто-нибудь? Интересно, остался ли на болотах хоть кто-то из тех, кто родился одновременно с ней? Если бы она заглянула ненадолго, она не принесла бы им много бед… Симона уже почти решила все же заглянуть, а потом вспомнила, что на болотах нет ничего – она сама, пока жила там, ничего не знала ни о серафимах, ни о мире. И вместо этого двинулась на восток, к горам. Симона путешествовала. Она взбиралась на горные пики и спускалась в глухие, тайные подземелья. Она приходила в большие города, чтобы поговорить с тамошними хранителями, и в маленькие деревни – и зачастую именно в деревнях узнавала о новых местах, которые могла исследовать. Она приобрела плохую привычку каждого встреченного по пути серафима спрашивать о том, слышал ли он о жнецах. Очень скоро она убедилась, что Айзен был прав: обычные серафимы в ответ на этот вопрос только недоуменно пожимали плечами. Только один сказал, что знал жнеца когда-то, Симона уже было воспрянула духом – но этот хранитель приморского городка оказался старым знакомцем Айзена. Исследования гор и руин ничего не давали тоже. Симона научилась читать сначала современные человеческие буквы, а потом и их более древнюю версию, но и книги, и надписи на стенах и табличках в развалинах о жнецах молчали. Симона искала хоть что-то близкое, что-нибудь о бедах или невезении, но тоже тщетно. Обидно было даже не то, что Айзен оказался прав – обидно было, что он оказался прав именно в этом. В том, что они, жнецы, как будто не существовали, как будто сам мир вымарывал любое упоминание о них. Как будто они вообще не должны были существовать. «Не все серафимы так светлы и добры, как думают люди, да?» Симона не прекращала поиски – годы, десятки лет. Упрямство не позволяло ей сдаться. Хотя в глубине души она давно уже поняла, что ничего не найдет. В этом городе она когда-то раньше была, Симона точно помнила и кирпичные стены домов, и темно-серые мостовые. Но вот хранительницу эту видела впервые и сейчас с изумлением пялилась на большую толстую кошку, развалившуюся на алтаре церкви. – Впервые видишь серафима-кошку, что ли? – спросила та, пока Симона хлопала глазами. – Если честно, да, – призналась Симона. – Я думала, все серафимы, ну… – Человекоподобны? – кошка зевнула. – Распространенное заблуждение молодежи. Человеческая форма наиболее удобна для взаимодействия с людьми, поэтому большинство неосознанно выбирает ее. Но те, кто смог отрефлексировать зависимость своего физического облика от… Ай, ну тебя, я тебе лекции читать не нанималась. Чего надо? – Как и всем путешественникам, – Симона пожала плечами, устраиваясь на полу рядом с алтарем. – Новостей. Что у вас в округе происходит? – Ничего особенного… Кстати, хочешь, бери подношения. Мне все время выпивку и фрукты тащат, а я такое не ем. Симона не стала отказываться от приглашения и среди лежащих на алтаре подношений выбрала большую спелую грушу и бутылку с вином. В путешествиях она познала прелесть человеческой выпивки, хотя та действовала на нее не так сильно, как на людей. Кошка же тем временем говорила: – Банда хёма тут завелась недавно, от города я их отогнала, но за воротами успели человек пять убить. А потом сами по себе ушли куда-то на север. Будь осторожна, если будешь путешествовать в том направлении. – Ага, – согласилась Симона с набитым ртом. – А чего ушли-то? Хёма места, где можно порезвиться, просто так не бросают. Пастырь человеческий, что ли, объявился? – Точно не он, – кошка опять зевнула, как будто разговор ей был не больно-то интересен. – Люди поговаривают, что в лесу за скалистой грядой дракон поселился, вот хёма и убрались подальше, драконам-то наплевать, кого убивать. Группа охотников пошла проверить эти слухи, да так и не вернулась. И поди узнай, правда там дракон, или другие хёма, или банда обычных человеческих разбойников обосновалась. – А если и правда дракон, не страшно на месте оставаться? Он же и на город напасть может… – Молодежь, – фыркнула кошка. – Драконы территориальны, если он выбрал тот лес, он вряд ли полетит на город. Разве что его спугнуть или ранить. Поэтому-то никто не рвется всерьез с ним сражаться, даже если он там и есть. В общем, туда тоже лучше не ходи. Дракон или нет, а место точно гиблое. – Спасибо, – пробормотала Симона. То ли вино было тому виной, то ли еще что, но она вдруг вспомнила то, о чем напрочь забыла, гоняясь за крупицами информации о жнецах. «Найти дракона с белыми рогами, убить его, вырвать сердце и проглотить». Тогда она согласилась с Айзеном – это было полное безумие и самоубийство, но сейчас, после десятков лет бесплодных поисков, ей неожиданно захотелось посмотреть на это под другим углом. «Я слишком тороплюсь. Я не знаю даже, какого цвета у него рога, может, это все вовсе не имеет смысла». Она просто посмотрит. Она не будет трогать этого дракона. Удовлетворит любопытство, проверит, какого цвета у него рога, почтительно вернется в город и забудет об этом еще на сотню лет… Самое страшное, что этот дракон мог с ней сделать – убить. А Симона не ощущала свою жизнь такой уж ценной. Симона терпеливо подождала, пока опьянение выветрится – лезть к дракону под хмельком казалось еще более тупой и самоубийственной идеей, чем просто лезть к дракону. К счастью, путь предстоял неблизкий: чтобы попасть в нужный лес, надо было обогнуть невысокую скалистую цепь, тоже похожую на драконий позвоночник. Всю дорогу Симона взвешивала свое решение. Это было глупо? Да. Опасно? Несомненно. Но она действительно не собиралась с ним сражаться. Она просто хотела посмотреть, она ведь никогда раньше не видела дракона вблизи… Издали лес выглядел обычным. Высокие деревья, густой кустарник. За разросшимися кронами ничего не было видно, там десяток драконов можно было спрятать. Но все же он отличался от других лесов, в которых бывала Симона. Она почувствовала зло, как только подошла к опушке, как только обошла крутой и глубокий овраг, разделявший скалы и лес, и оказалась недалеко от деревьев. Зло пропитывало это место; каждый листик и каждая травинка источали его, и казалось, на яркой зелени расплываются уродливые черные пятна. Симона никогда раньше не ощущала столько зла в одном месте и успела с тревогой подумать о том, справится ли с ним ее жезл, как в глубине леса раздался рев, да такой, что деревья затряслись и с них посыпалась листва. А в следующий миг послышался звук тяжелого хлопанья крыльев, и дракон взлетел над деревьями. У него были серебристая чешуя и вытянутая морда, украшенная ветвистыми белыми рогами. На фоне синего неба он мог бы показаться даже красивым, но, увидев его, Симона тут же поняла, кто именно осквернил это место. Если сам лес ощущался так, будто на чистую зелень кто-то вылил бочонок смолы, то дракон был чем-то несоизмеримо худшим. Он был самим злом, тугим, пульсирующим сгустком скверны, таким чуждым и страшным, что не должен был существовать в этом мире. Но он, тем не менее, существовал, он жил, отравляя и убивая все вокруг, и сейчас пришла очередь Симоны. Она ошибалась. Смерть была не самым страшным, что могло случиться с ней здесь. Дракон сложил крылья и камнем ринулся вниз, целясь в нее. Симона успела отбежать в сторону; вот и посмотрела. И толку, что у него белые рога: как она справится с ним, если она даже с хёма ни разу не дралась?! После первого промаха дракон развернулся у самой земли, нашел ее взглядом и снова бросился. За ту долю секунды, что он смотрел ей в глаза, Симона осознала, что это конец, что она либо погибнет здесь, либо, поддавшись этому злу, сама превратится в такую же тварь. «Но я в стольких местах еще не бывала!» Протянув руку с жезлом, Симона в отчаянной попытке сделала то единственное, что умела: позвала туман себе на помощь. И туман пришел. Лес стал меняться: пожухли и опали листья. Трава поникла и распалась бурыми ошметками. Деревья рассыпались гнилой трухой. Земля под ногами превратилась в грязь, появились лужи, и сверху все заволокло туманом. Симона снова была на болотах. На родном болоте, где знала каждую кочку, каждую лужицу. Где пряталась всегда – и могла спрятаться сейчас. Могла уйти в туман, раствориться в нем и исчезнуть. В первый миг дракон, казалось, растерялся. Он вертел головой, не понимая, что произошло, куда делся его лес и что это за место. А потом закрыл глаза и безошибочно ринулся на Симону снова. Она успела подумать, что может обмануть зрение, но не обоняние, она успела увернуться от потока пламени из пасти, но не от удара когтистой лапы. Основной удар пришелся в грудь, боль была ослепляющей, такой сильной, что у Симоны потемнело в глазах. Опустив взгляд, она увидела, что ткань ее блузки пропорота когтями, что на груди и плечах – кровавые полосы, и кровь стекает по ее коже вниз, пачкая землю. Иллюзия дрогнула и начала расползаться. Ушел туман, исчезло болото. Она снова была на опушке оскверненного леса, дракон уже почти убил ее, и если сейчас она срочно не придумает что-нибудь, она точно умрет. Дракон поднял голову к небу и снова зарычал. Симону оглушило этим звуком, она покрепче схватилась за свой жезл, дождалась, пока тварь откроет глаза – и показала дракону солнце. Ослепленная тварь завыла, заметалась от боли, но у Симоны не было времени наблюдать за этим. Собрав остатки сил, оставляя за собой кровавый след, она что было духу помчалась к скалам. Дракон догнал бы ее, в этом не было никаких сомнений, но Симона не стремилась убежать от него. Она добежала до оврага и, не оборачиваясь, спрыгнула вниз. Овраг был узкий, глубокий и крутой. Падая, Симона ударилась обо все камни, которые нашлись на его склоне, содрала кожу с ладоней и ног, а в конце приземлилась на собственную руку. Хрустнула кость, Симона снова ощутила страшную боль – и все-таки потеряла сознание. Хорошо было, что серафимы не нуждались в еде и воде. Да и тела у них восстанавливались быстрее, чем у людей. Хорошо было, что, убегая от дракона и падая в овраг, Симона не выпустила из рук жезл-вместилище. И что он не сломался – тоже. Все остальное было… не очень. Наверху все еще бесновался дракон. Он наверняка чуял исходящий из оврага запах крови, но щель была слишком узкой, чтобы он мог в нее проникнуть. А вот зло сюда проникнуть могло, и его с каждой секундой становилось все больше. Симона с трудом села. Болело все, от макушки до пят: на ней не осталось живого места. Опасная рана, впрочем, была только одна – на груди, от когтей дракона. Сломанная правая рука тоже доставляла неудобств, но жизни вроде не угрожала, так что Симона разорвала свою юбку на длинные полосы ткани и, неловко орудуя левой рукой, примотала к правой жезл, заодно решив и вопрос с его сохранением. Пытаться вылезти из оврага здесь было смерти подобно, а значит, оставалось одно – идти по дну до тех пор, пока не найдется безопасное место или овраг не закончится. «А если сверху меня будет ждать дракон – ну что ж, пусть убивает. Я сделала все, что могла». Симона поднялась на дрожащие ноги и медленно, шажок за шажком, двинулась прочь. К чести серафима-кошки, когда на пороге церкви появилась окровавленная Симона, она не стала задавать вопросов. Уложила ее в задней комнате, нашла среди подношений какие-то целебные травы и оставила в покое. А именно это Симоне и было нужно. Серафимы действительно восстанавливались лучше людей. Человек бы всего этого просто не пережил, а Симона пережила, смогла добраться до города и даже медленно шла на поправку. Перестали болеть ушибы. Вместо ссадин появилась новая, нежная кожа. Рука тоже перестала болеть, и даже рана на груди затянулась – а через пару десятков лет, наверное, исчез бы и шрам. Но на душе было все так же мерзко. Она не только не смогла убить этого дракона – она чуть не погибла в бою. Айзен, помнится, говорил, что для него убить дракона – не проблема, и только сейчас Симона поняла всю пропасть между ним и собой. Сколько тысяч лет предстояло путешествовать ей, чтобы справиться с такой тварью? Кроме того, с каждым днем все сильнее одолевало беспокойство. Кошка – а Симона так и не спросила ее имени – не знала, чем грозит ей и всему городу присутствие в церкви этого израненного серафима, а Симона знала. Поэтому, набравшись сил до состояния, в котором снова могла путешествовать, она собралась уходить. Кошка снова не спросила, откуда такая спешка. Только, покопавшись среди вещей, которые сносили к церкви для неимущих, выудила оттуда два кусочка тряпки – короткие и открытые. Симона повертела одежду в руках. – Это как-то… – Ты же не пойдешь в странствия с голой задницей и в лохмотьях, оставшихся от твоей блузки, – кошка снова вспрыгнула на алтарь и свернулась там клубком, явно намереваясь вздремнуть. – А на девчонку твоей комплекции тут больше ничего нет. Нет, можешь, конечно, взять вон то пальто, куда троих таких запихнуть можно… Симона пожала плечами и все-таки надела предложенные вещи. Короткие, очень короткие штаны, еле прикрывающие ягодицы – но это все же была не голая задница, тут кошка была права. И легкую блузку без рукавов, оставляющую открытыми бока до самых бедер. – Позже найду что-то получше… Спасибо. Кошка не ответила. Симона уже собралась выходить из церкви, когда вспомнила. – Слушай, – обернулась она к алтарю, – ты знаешь, где пик Рейфалк находится? – Юго-восток, – кошка говорила куда-то себе в бок, отчего голос ее звучал глухо. – Там недалеко озеро и город на нем, да и сама гора приметная – самая высокая точка в той части континента. Не пропустишь. – Спасибо, – сказала Симона еще раз и вышла из церкви, сразу ощутив, как одной заботой становится меньше. Ее замысел был прост: найти Айзена, рассказать ему про белорогого дракона и убедить убить его вместе. А потом разделить сердце пополам. Да, Симона помнила, что говорил Айзен – что он отказался от такого способа избавления от проклятия скорее по этическим соображениям, чем из-за нехватки сил – но надеялась его переубедить. В конце концов, он был жнецом куда дольше нее, он полной ложкой нахлебался такой жизни, и это не могло не пошатнуть его убеждения. В крайнем случае, она хорошенько попросит его убить дракона для нее. Он ведь обещал ей помощь? Кошка не ошиблась: пик Рейфалк действительно невозможно было пропустить. Огромная гора возвышалась над соседними вершинами, ее верхушку окутывали облака. Эту гору было видно издалека, Симона шла, глядя на нее, и, глядя на нее, отдыхала. Она не знала, где именно на ней искать Айзена, но думала, что как-нибудь сориентируется. Такое приметное место не могло быть необитаемым, на нем – или рядом с ним – наверняка нашлась бы пара-тройка серафимов, которых можно было расспросить. Воодушевленная такими мыслями, Симона дошла до подножия и тут же начала подниматься, карабкаясь по узкой горной тропе. Первым она ощутила ужас. Она не успела разобраться в себе и понять, почему эта тропа и эта гора вызывают у нее такой сильный страх. Потому что вслед за страхом она почувствовала зло. Каждый камень, каждая песчинка на этой тропе источали зло. Они были пропитаны злом, оно душило, проникая в ее грудь, мешая дышать. Тропа казалась черной: будто на чистый камень кто-то вылил бочку смолы. Уже понимая, к чему все это, Симона подняла взгляд. Дракон был там. Кружил над тропой, закрывая крыльями небо. Он, похоже, пока не видел Симону, но чуял ее – и с каждым кругом опускался все ниже и ниже. Память о схватке у леса была еще слишком свежа: повинуясь безотчетному ужасу и единственному желанию – чтобы это не повторилось – Симона упала на землю между камней, поспешно натянула над собой иллюзию чистой тропы, на которой никого нет. Она знала, что это не спасет ее, еще по белорогому поняла, что нюх дракона фантомом не обманешь – но это была небольшая фора. Надо было бежать. Забыть про Айзена и свой план, бежать, пока дракон не нашел ее. Дракон опускался все ниже, он, в отличие от того, серебристого, был темно-серый. И, помимо бесконечного зла, в нем явственно ощущалось еще что-то. Как будто он лишь недавно стал драконом и еще сохранил какую-то тень серафима, которым был когда-то. Симона приподнялась. Почему-то именно сейчас ей показалось очень важным понять, что же это за ощущение, разобраться, что такое этот дракон. Почувствовать сквозь зло… Стабильность. Уверенность. Спокойная мощь. Земля? Он был когда-то серафимом земли? Нет, не совсем… Было еще что-то, едва ощутимое, но явственное, что-то тяжелое и мрачное, как тень. Словно струйка крови в чистом горном потоке. Симона встала во весь рост, выпрямившись, напрочь забыв об иллюзии. – Айзен? – прошептала она, глядя вверх, и в тот же миг драконья лапа ударила ее в спину.