She Wants Revenge — Tear You Apart
Темнота. Бесконечная, обволакивающая, липкая и тяжелая — она была повсюду. Дориан тонул в ней, словно в вязком болоте. Это не было похоже на сон, на мимолетный полёт между завтра и вчера, наоборот, казалось, это продолжалось вечность. Мучительное падение в непроглядной тьме. Может это и есть смерть? Глупая, некрасивая, случайная и печальная кончина идеального мужчины. Его жизнь пролетела мимолётной вспышкой, и теперь он навсегда завис в небытии: ни Тени, ни благ и роскоши загробной жизни — только пустота. Нет, это слишком скучно для смерти. Вечность не может ограничиваться чернотой и обрывками беспокойного сознания. Он завис где-то между, за пределами обоих миров, застрял в своем собственном. Говорят, в таком состоянии люди обычно слышат голоса. Врачей, плачущих родных и близких, друзей… любимых. Он же не слышит ничего; даже собственные мысли приходят в тишине. Его забыли? Как можно. Наверняка в Скайхолде ужасный переполох. Все напуганы, бегают и истерят, ищут любые способы вытащить его отсюда. Обязательно. Так ведь? Тьма густая, холодная, словно космос, ей нет ни начала, ни конца. Падение всё продолжается. Куда-то в глубину, на самое дно опустевшего мира. Может ли он спасти себя сам? Пробует извлечь из пальцев хоть искру, но не чувствует и толику силы. Он будто парализован, связан, обездвижен, нейтрализован. Пойман в ловушку. Страх прошибает удушливой волной, паника подступает к горлу. Кто он без своего главного оружия? Темнота странно давит. Незримой тяжестью наплывает отовсюду, сжимая его в маленький потерянный комок. Когда это закончится? Нельзя сдаваться! Дориан слишком силен, чтобы проиграть! Магия не тупой меч или глупый кинжал — её не потерять просто так. Так почему же внутри так пусто? Он может разбить это одним заклинанием, щелчком пальцев остановить бесконечную пытку; ему бы только хоть каплю света, хоть крупицу энергии — и он вырвется из этого бешеного кошмара. Минуты превращаются в часы, сливаясь в гадкую вечность. Сколько он здесь? Почему он не видит снов? Почему все застыло в черном вакууме? Мысли путаются и вспыхивают, тут же угасая. Он теряется. Что он помнит до всего этого? До этой удушливой темноты? Крик, холод и боль. Пламя опаляет лицо, и тело прошибает мерзкой дрожью. Огненный взрыв. Уродливый, чудовищный, слишком непохожий на простую случайность. Он мог не допустить этого — тревожная мысль сковывает грудь. Мог избежать ненужной и глупой трагедии. Мог предугадать, предвидеть, предчувствовать. Он должен был. Должен был спастись сам. Должен был спасти его. Кого? Тупая боль пульсирует в висках. Реальность превращается в жижу, и сознание расплывается вместе с ней. Прошлое и настоящее смешивается с пустотой, стираясь из его безупречной головы. Что он помнит? Последние обрывки перед удушливой тьмой вспыхивают в полуразрушенных мыслях. В горле раскаленный металл. Холод и жар. Ледяные капли дождя на опаленном лице. Горький крик за глухим звоном в ушах. Полоски молний в черном, как смола, небе. Глаза напротив — зелёные с карим отблеском у края — в них слезы и страх. Сердце стучит, как бешеное, и в горле связался свинцовый ком. Как он смел забыть. Как смел потерять самое важное и прекрасное, что могло случится с ним в жизни. Образ приходит бредовым видением — человек с самой красивой в мире улыбкой. Свет ласкается на персиковой коже. Красный атлас мундира, золотой отблеск эполетов. Сила и благолепие. Растрепанная копна светлых волос, нелепо собранная в пучок. Прелестная и искренняя небрежность. Прекрасное и порхающее чувство от зелёного взгляда. Вот он. Его солнечный маяк. Как же он мечтает сейчас оказаться в его объятиях. В сильных руках, сжимающих плечи. Почувствовать тепло, запах, движение тела. Мечтает до умопомрачения. Павусу страшно. Он раздавлен, выброшен, забыт. Он тонет в гадкой смоле, без единой крупицы своей чудовищно-прекрасной силы, но всё о чем он хочет думать, всё о чем он мечтает, всё чего он желает — хоть на мгновение ощутить себя во власти чужого порыва. Убейте его, но дайте вдохнуть майские цветы, задушите, но пусть петля будет из выделанной кожи. Густое и вязкое болото накрывает его, засывает, топит в черной, пузырящейся гнили. Пустота. Грязная, глухая, неприятно липкая. Она внутри — в голове, заливается и перекрывает последний кислород. Adieu mon soleil, ta lumière est devenue tout pour moi. Тихий шепот раздается во тьме. Одиночество и бессилие. Как из божества он превратился в ничтожество? Его вдруг прошибает. Быстрый импульс штормовой волной расплывается по телу. Резкий, неизвестный, спасительный толчок. Яркий свет вспыхивает следом, во мгновение разрезая темноту. Он исходит отовсюду, он исходит изнутри. Светится под кожей, сияет в быстрой груди. Дориан отчего-то смеется, сплевывая черную смолу. Сила никогда не покидала его. Он чувствует что-то: обожаемое чувство, но под другим углом. Магия. Не своя — чужая. Сильная, буйная, чистая, растворенная в крови. Он замечает, как свечение возникает на руках сеткой сияющих капилляров, рассеянных под кожей. Собственная энергия недоступна; но что это — блестит и сверкает, разветвляясь в венах и пульсирующих артериях. Энергия пульсирует в каждой клеточке тела, вызывая приятную и горячую дрожь. Он знает кому она принадлежит, интуитивно чувствует сладкие примеси цветов, будто бы во мгновение окруживших его бескрайним и идеальным садом. Темнота трусливо расступается перед ним, бежит, тлеет от нарастающего света, бьющего из-под кожи. Истончается до тонкой вуали. Павус слишком силен, чтобы проиграть. Он оказывается на краю — в шаге от непроглядной завесы. Здесь шумно. Голоса. Много-много имен, неразборчивых слов и интонаций. Живой и реальный мир такой громкий, что Дориан морщится. Он слышит так много, что виски начинают больно пульсировать. Несколько голосов выделяются. Они что-то обсуждают, спорят будто у него над ухом. Он может понять лишь обрывки фраз. — Леди Грин… — тараторит молодая девушка, — …лириум… реакция… — Пульс учащается… — басистый голос, — …опять светится! …Милорд… — Что с ним? — низкий, мужской голос звучит знакомо, — … он меня слышит? Павус зачарованно тянется к завесе, рассекая пальцами туманный эфир. Кажется, будто ничего не стоит пройти сквозь, но напротив. Энергия теперь похожа на водопад — тонны и тонны покидают его тело, снова погружая его в бессилие. Ему нужно лишь шагнуть вперед. Отдать все, чтобы вернуться. »…Иди ко мне…» — проносится вдруг совсем близко, и, кажется, голос звучит в самой голове. Искаженный как и остальные, смутно знакомый, гулкий и непривычно громкий. Дыхание вдруг перехватывает, заставляя его закашляться. Мгновение тянется вечность. Вздох. Внезапный кислород обжигает легкие. Он открывает глаза. Дориан резко вскакивает; он шумно и часто дышит, судорожно смаргивая остатки липкого сна. Сердце гулко бьется, и дыхание дается странно и тяжело, словно он вынужден контролировать его, чтобы не задохнуться. Перед глазами пелена, и он не сразу понимает где находится. «Дориан!» — раздается вдруг звонкий, радостный крик. Неожиданно на него набрасываются. Тяжелое тело почти впечатывает его обратно в кровать. Сильные руки сгребают в охапку, обвивая грудь, и к щеке прижимается чужая голова. Мир на секунду замирает, прежде чем Дориан успевает что-либо понять. Его окутывает тепло, повсеместное и живое, едва не забытое. Чужое тело находится так близко, что Дориан грудью чувствует, как громко бьется быстрое сердце. Он застывает будто в нерешительности, удерживая ладони над широкой спиной. — Ты напугал меня… — горячий шепот у уха похож на полубред, — мой сильный, сильный магистр… — Не терпишь разлуки со мной? — наконец усмехается Павус и прижимается ближе, и добавляет полушепотом — mon adoré chien… — Tais-toi avant de mordre… Реальность все еще кажется немного смазанной, будто смешанной с остаточной тяжестью сна. Дориан мельком осматривается, прижимаясь к теплой щеке. Они в его покоях, сидят на его кровати. Теплый свечной свет льется золотыми, дрожащими струями, наполняя темную комнату. В воздухе висит глухая тишина, прерываемая парным дыханием; и, кажется, будто не существует более звуков кроме чужого сердцебиения. В теплых объятиях время тянется приятно и незаметно. — Ты так и сидел здесь? — тихо спрашивает Павус, упираясь подбородком в плечо. — Доблестно охранял меня… Это ли не героизм… — почти шепчет он, кончиками пальцев рисуя узоры на его спине. — Это меньшее, что я мог сделать ради тебя, — отвечает он, чуть ослабляя крепкую хватку, — я едва не потерял тебя… едва не упустил… Тихий и низкий голос очаровывает. Мужчина прижимается плотнее, поглаживая обнаженную спину Павуса широкой и жесткой ладонью. Тепло его тела, размеренное сердцебиение, каждое незаметное движение — Дориан чувствует абсолютно все. Он улыбается, прикрывая глаза от удовольствия, от нежного трепета, собравшегося где-то под сердцем в порхающее облако. Проходит время, прежде чем он отстраняется, все еще оставляя ладони на плечах Дориана, будто боясь отпустить его. Он сидит на краю кровати, обернувшись к Павусу полубоком. Теплый свет мягко подсвечивает его лицо, делая кожу похожей на идеальный молочно-кремовый фарфор. Отражения свечей пляшут в блестящих глазах; их цвет почти неразличим, но Дориан знает его наизусть — темно-зеленый, с красивой примесью карего у самого края радужки. Светлые волосы красиво собраны и обрамляют лицо двумя случайными прядками. Он улыбается тонкой, самая обычной, необъяснимо великолепной улыбкой, заставляющей все нутро трепетать от одного её вида. Дориан обожает эту улыбку. Его парфюм приятно щекочет нос, и запах, кажется, теперь навсегда впечатался в тело Дориана, оставив метку легкого цветочного аромата. Он идеален, великолепен, он будто сошел с собственного же портрета. — Дорогой Инквизитор, — голос Павуса протяжный и бархатистый, — Вы всегда были так красивы, или я брежу? — Дориан улыбается ему, вздергивая бровь. — Не думал, что когда-нибудь мне смогут составить конкуренцию. — Всего лишь хочу соответствовать твоим ожиданиям, — отвечает он, ни капли не меняясь в лице, — ты же любишь, чтобы всё было идеально… Он сжимает плечи Дориана, незаметно гладит и растирает оливковую кожу. Дориану нравится, хотя это и необычно. Инквизитор обычно редко позволяет себе касания, но сейчас — будто бы не может остановиться гладить Павуса. Его ладони широкие, сухие и жесткие. Горячие. Неимоверно, умопомрачительно, нечеловечески огненные. Дориан вздрагивает от каждого их касания. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, заглядывая Павусу в глаза. — Полон жизни и энергии, — отвечает тот, не задумываясь, — в конце концов, у меня был просто отличный, столетний по-ощущениям, сон. Врагу не пожелаешь, но бодрит невероятно. Дориан улыбается немного глупо — приятная близость Инквизитора не дает быть серьезным. Ему хочется смеяться и шутить, делать любые глупости, лишь бы видеть его тонкую улыбку. — Изумительно… — тихо говорит Инквизитор с многозначительным блеском в глазах, — о большем нельзя было и мечтать… Ты невероятно силен. Павус не отвечает. Каждое слово замирает в груди приятным порханием. На лице чувствуется тепло, и дыхание сбивается от ускоряющегося сердца. Он смущается и краснеет, как подросток — какая нелепость! Можно подумать, будто его впервые касается мужчина. Глупо, глупо, но отчего-то так трепетно и прекрасно, что Павус просто не может перестать. Он чувствует, как краска на лице расплывается горячим пятном, и отводит взгляд. Повсюду свечи: на полу, на столе, полках и тумбах; все мерцает дрожащими языками пламени. Пахнет воском и Инквизитором. Длинные тени дрожат на стенах, темными пятнами ползая по бархатным обоям. Вещи на своих местах, но лишь изумрудное покрывало зачем-то накинуто на высокое зеркало. Окно плотно зашторено, и дверь закрыта. Всё идеальное и правильное — такое, каким и должно быть. — Дориан… — сказал он и вдруг сжал его запястья, привлекая взгляд на себя, — могу я сказать тебе кое-что? — Ты уже говоришь, — Дориан перевел глаза и улыбнулся краешком губ. — Можно, но если ты обещаешь, что мне это понравится. Иначе какой в этом смысл?.. — Могу я поцеловать тебя? Дориан красиво улыбается и молчит. Сердце пропустило и первый, и второй, и, должно быть, все остальные удары, провалившись куда-то вниз; и лицо, наверное, краснее чертового атласа. Но он молчит. Лишь улыбается, кокетливо приподняв темную бровь. Он не уверен — шутка это или воплотившаяся в полубреду мечта. — Если бы ты только позволил, — начинает Инквизитор, поглаживая большим пальцем костяшки длинных пальцев, — я бы целовал тебя, пока на коже не осталось бы места… — Целуют обычно в губы… — не нужно говорит он, чуть склоняя голову набок. — Мне мало твоих губ. Я хочу целовать тебя везде… — его голос низкий, чуть хриплый, будто бы рычащий; на идеальном фарфоровом лице хищный оскал, — мой прекрасный и наивный магистр… Вдруг он накрывает щеку Павуса ладонью. Прикосновение кажется бесконечно интимным, чувственным, близким. Оно обжигает. — Я хочу тебя, Дориан… — шепчет Инквизитор и проводит большим пальцем по острой скуле. — Ты мое божество… Только позволь… Не этого ли ты желаешь? Дориан шумно сглатывает, глядя в глаза напротив. Зрачки его серых глаз уползают за орбиты. Он ничего не понимает. Попросту не хочет. Он наслаждается. Чувствуя раскаленные волны дрожи по спине и ногам, слыша глубокий мужской голос, ощущая тепло ладони на своем лице; он наслаждается своим чертовым сном. — Впусти меня… Рука Инквизитора скользит по лицу, ласкает Павуса, заставляя его прикрыть глаза. Он подставляется, ластится и урчит, чувствует, как уплывает сознание. Инквизитор гладит его по щекам, скулам, ведет за ухо и очерчивает челюсть, задевает пальцами пухлые губы. Движения чуть рваные, жесткие, но в то же время необъяснимо пьяняще ласковые. Ладонь спускается на подбородок, вдруг требовательно приподнимая голову за самый кончик. Стальное движение прерывает нежность, и Дориан смотрит Инквизитору в глаза с наглой ухмылкой. — Ты великолепен, — горячий шепот ласкает слух. — Идеальный… Сильный… Если бы ты только знал, как долго я мечтал о таком как ты… — Так что же ты медлишь?.. — Дориан игриво вздергивает бровь, покорно утыкаясь подбородком в ладонь Инквизитора. — Мне нужно лишь только разрешение… — говорит он, пальцем надавливая на нижнюю губу, — мой повелитель… Дориан усмехается, кончиком языка задевая палец мужчины. Сердце рьяно учащается, и раскаленная кровь струится по венам, размывая жар по телу. Ему нравится это. Реальность ощущается горячей, пылкой, искаженной тугим возбуждением; даже воздух в комнате становится жарче. Инквизитор надавливает сильнее, заставляя Дориана открыть рот. Ниточки слюны лопаются меж зубов, когда Павус послушно высовывает язык. Инквизитор совсем близко, нависает над ним, заставляя его повиноваться. — Такой послушный. Ты идеально мне подходишь… Дориан облизывает его пальцы, подаваясь вперед. Низкий голос отдает непривычной сталью, и игра от этого загорается новыми красками. Он хочет доминировать? Дориан сделает все что угодно ради своего Инквизитора. Вторая ладонь мужчины ложится на ключицы, очерчивая изящные изгибы. Рука проводит по шее, царапает нежную кожу, и вдруг замирает, сжимая ходящий кадык. — Впусти меня… Стань моим… — шепчет Инквизитор, трахая чужой рот пальцами и удушливо сжимая шею, — и я навечно стану твоим личным проклятием… Дориан уплывает, теряется в возбуждении. Прикосновения ощущаются горячее обычного, оставляя на груди будто раскаленные докрасна метки. Лицо горит багрянцем, и губы блестят в мягком свете от стекающей слюны. Он старается, вбирает пальцы целиком, насаживается, позволяя Инквизитору взять над собой полный контроль. Дориан умело обводит языком, сосет, лижет, целует и прикусывает. Он так чертовски возбужден. — Жаль, что во рту у тебя не член, — голос Инквизитора звучит где-то на фоне, — ты бы так хорошо смотрелся… Мой сладкий заложник… Горячая ладонь проводит по шее, ключицам и груди. Трет, сжимает, царапает и гладит, заставляя прогнуться. Крепкие мышцы, плавные изгибы, темные горошины сосков — Инквизитор ласкает его везде. Вдруг ладонь спускается ниже, скользит под одеяло, обхватывает и ведет, выдавливая из Дориана сдавленный полустон. Член Павуса сочится прозрачными скользкими каплями, и мужчина теряет голову, когда палец Инквизитора останавливается на самом кончике. — Такой мокрый… Горячий… Мой… — говорит Инквизитор и выводит пальцы из его рта, растирая вязкую, капающую слюну, — ложись на живот. Дориан сглатывает и коротко кивает, замутненным взглядом ища глаза Инквизитора. Он повинуется. Будто бы у него есть иной выход; он строптив, и Инквизитор единственный, кто может его укротить. Он двигается нарочито медленно, откидывая в сторону ненужное одеяло. Он обнажен и изящен, и лишь колени мелко дрожат от возбуждения. Дориан опускается на грудь, широко разводя ноги в стороны. Вид завораживает. — Прогнись в пояснице… ещё… — Инквизитор касается его бедер и ведет выше, обхватывая таз, — вот так. Он резко дергает Павуса вверх, устанавливая в нужную позу. Дориан прогибается хищной пантерой, упираясь коленями в матрас и руками перед собой. Горячие ладони Инквизитора скользят по бокам и спине, очерчивают позвонки и лопатки, заставляя прикрыть глаза от удовольствия. Павус громко и часто дышит, шепчет что-то неразборчивое, глупое, горячее. Чужие касания туманят разум, топят его в густой, шелковой похоти. Сочащийся член трется о простынь, оставляя на ней темнеющие пятнышки. Кажется, Дориан кончит только от одного касания. — Ради Создателя… — бархатистый голос необычайно низкий, скрипучий, — просто… вставь мне… пожалуйста… — Я обещал целовать тебя везде. Ладони Инквизитора обхватывают икры и синхронно ведут вверх, переходя на бедра и сжимая широкие мышцы. Они уходят выше, ероша темные волоски, и останавливаются на ягодицах. Павус кусает губы. Жесткие пальцы разводят в стороны, раскрывают. Дориан прогибается еще глубже, до боли вздергивает бедра. Он сгорает от желания, плавится от чужих прикосновений. — Какой нетерпеливый… — тихий, низкий, обжигающий кожу шепот. Вдруг Дораина прошибает раскаленной дрожью, и случайный стон застревает в горле, срываясь с губ тугим мычанием. Горячий. Скользкий. Язык. Весь мир кричит и стонет, когда Инквизитор целует, лижет, надавливает и проникает. Упивается им. — Дыхание Создателя… — стонет Павус, комкая простынь, — ты как чертов инкуб… — Так отдайся же мне… — горячо шепчет он, на секунду оторвавшись от Дориана, — и удовольствие никогда не закончится… Павус дергает бедрами, подставляясь под ласкающий рот. Мокро. Скользко. До дрожи приятно. Его член сочится и пульсирует, истекает мелкими блестящими каплями смазки. В голове пустота, густой и горячий туман, жгучая изнутри страсть. Есть только тело — свое и чужое. Есть только он и Инквизитор, только его рот и жесткие ладони. Инквизитор сжимает ягодицы, разводит, углубляясь в нескончаемую ласку. Он лежит на кровати — невозможно одетый, прекрасный, будто написанный талантливым портретистом. Золото волос, красный атлас мундира, белые простыни и розовато-темная кожа Павуса. Его сильные бедра и рельефная спина, глубоко прогнутая в пояснице. Теплый свет в грациозных отблесках. La beauté à la folie. — Ты весь течешь, — тихо говорит он, отстраняясь и оставляя на ягодице короткий поцелуй, — великий и непобедимый магистр Павус… — еще одно быстрое касание губ, — Мокрый и развращенный… я могу делать с тобой всё, что пожелаю… — Всё на что хватит фантазии… — усмехается Дориан и вдруг прикусывает ладонь. Пальцы проникают внутрь. Медленно надавливают и растягивают, скользят, останавливаются, войдя до упора. На пояснице новый поцелуй. Пальцы выходят также медленно, пуская волну горячей дрожи. Павус громко дышит, мычит, прикусывая костяшки. Ему не больно — розовый вход сочится скользкой и блестящей слюной — лишь до умопомрачения приятно. Дориан тугой, мягкий и горячий. Безупречный. — Тебе нравится? Конечно, нравится… я слышу твои развратные стоны, — говорит он, оставляя очередной поцелуй и вновь проникая пальцами. — Ты играл с собой, представляя меня? С этой скользкой дырочкой? — Наконец-то трахнешь меня?.. — Дориан улыбается и оборачивается; похоть блестит в серых глазах. — Какой же ты нетерпеливый… — отвечает Инквизитор с хищным оскалом, — я выжму из тебя всё до последней капли… — он накрывает губами место под лопаткой. Следующие минуты тянутся бесконечно долго. Инквизитор раздевается. Нарочито медленно расстегивает мундир, оставляя его на плечах, спускается к ремню, сквозь брюки трет выпирающий член. Дориан смотрит на него, улыбаясь краешком губ. Он ожидает — одна нога согнута в колене, вторая вытянута между чужих ног — он открыт и великолепен. Золотой свет ласкает темную кожу, бликами отражается в глазах. Dans l'attente de la passion. Наконец Инквизитор нависает сверху, упираясь руками в кровать. Губами он касается уха, опаляет кожу размеренным дыханием. Что-то шепчет, потираясь раскаленным членом о бедра. Дориан выгибает шею, он улыбается, виском касаясь его лица и глубже прогибаясь в пояснице. Член Инквизитора упирается в него. Мужчина усмехается в ухо и надавливает. Проникает. Большой. Горячий. Мир уплывает от ощущения наполненности. Инквизитор медлит, заставляя Дориана мелко дрожать, кусая губы. Сладкая-сладкая пытка. Дориан её несчастная жертва, и он никак не ищет спасения. Напротив. Он хочет большего. Хочет глубже. Сильнее. Вдруг Павус не выдерживает — толкается навстречу, упираясь в его тело. Поцелуй за ухом. Медленный толчок. В шею. Еще один. Плечо. Ключица. Толчки. Толчки. Плавные и тугие. Дориан мычит, комкая мятые простыни, стонет, выгибаясь всем телом. Он горит, пылает, сходит с ума от огромного члена. От члена Инквизитора. — Какой же ты сладкий… Твой запах… Ты так возбуждаешь меня… — он шепчет ему в ухо, шумно втягивая воздух, — такой сильный… отдай же мне всё… — Глубже… — мычит Дориан на выдохе, — пожалуйста… Толчки чуть ускоряются. Шорохи, частое прерывистое дыхание, пошлые шлепки, мычание, стоны — звуки тела наполняют комнату. Инквизитор ведет губами по нежной коже Павуса, сцеловывает блестящую испарину. Покрывает поцелуями плечи, загривок. Легко втягивает, оставляя незаметные краснеющие засосы. Нескончаемая ласка, нежность на грани полного безумия. — Горячий… пошлый… вкусный… и такой беззащитный… — он шепчет в плечо, улыбаясь и оставляя поцелуй. — Ловушка захлопнулась… Теперь я поглощу тебя без остатка. Укус. Яркий, быстрый. Внезапная пронзающая боль. Плечо горит от острых зубов. Тут же толчок. Глубокий, сильный. Полный животного удовольствия. Инквизитор замирает, заполнив Павуса до предела. Он впивается, вгрызается в его тело. Боль. Дориан сладко кричит, не выдерживая смеси эмоций. Инквизитор заставляет чувствовать его слишком много. Толчки ускоряются. Становятся размашистее, глубже, быстрее. Дориан коротко дергается от каждого движения мужчины. Он тихо и низко постанывает, прикрыв глаза. Наслаждение. На месте укуса поцелуи. Быстрые, извиняющиеся. — Мой… дорогой… Инквизитор… — стонет Дориан в темпе толчков, тлея от каждого движения, — Я хочу… кончить… Глубже… — Ты принадлежишь мне, — голос грубый, стальной, властный. Новый укус. Острые зубы режут наживую. Мучительная, жгучая боль. Размашистые толчки внизу. Он выгибается, мычит, до побеления костяшек сжимая простынь. Голова кружится, и перед глазами все плывет. Пытка. Ему больно, но… дыхание Создателя… как же хорошо. Горько-сладкое безумие. — Я хочу разорвать тебя на части. Инквизитор вдалбливается в его тело. Проникает, засаживает до основания. Он рычит, шумно дышит. Пышет жаром, страстью, силой, сексом. Вдавливает Дориана в кровать, обхватывает его ладони, до боли сжимает запястья. Приникает к спине, царапает пуговицами мундира. Удары бедер о бедра. Укусы. Частые, неглубокие. Плечи, загривок, по следам поцелуев и меток. Дориан лежит под ним. Тело содрогается от глубоких толчков, стоны вырываются в такт каждому. Вязкое, как мед, чувство. Сладкое, приторное бессилие. Он мелко дрожит, захлебывается от ощущений. Теряется в похоти. Пропадает в темноте и пустоте. — Поцелуй меня, — голос в ухо, — ты же так этого хочешь… Дориан поворачивает голову, его глаза полуприкрыты и темные ресницы мелко дрожат. Движения даются тяжело; трудно даже дышать. Голова Инквизитора над виском. Толчки внизу замедляются. Бедра горят и саднят. Дориан заполнен, растянут горячим членом. Он на пике оргазма. — Ну же! — он улыбается, — ты уже мой! Я приказываю тебе… Всего одно движение! Я твой Инквизитор! Ты… ничтожество. Фарфоровое лицо совсем близко. Несколько сантиметров до тонких и желанных губ. Взгляд Павуса мутный, томный. Голова кружится. Он смотрит в лицо Инквизитора, ищет его глаза. — Поцелуй… — ласковый шепот на смену грубости, — впусти меня… слейся… отдайся… Член внутри пульсирует, становится больше, растягивает сильнее, проникает глубже. Дыхание Создателя… Дориан тянется к его губам. К тонким, самым обычным, необъснимо прекрасным. Ищет его глаза, смаргивая пелену. Зеленые, с неправильной и великолепной примесью карего. Один шаг до безумия. Один толчок до оргазма. Свечной блеск отражается в зрачках. Идеальный портрет идеального мужчины. Золото волос, атлас мундира. Лишь глаза. Чужие. Ярко-алые. Два рубина, блестящие голодной злобой. Толчок. Дориан вздрагивает. Комкает простыни, стонет до хрипа. Изливается. Быстрыми струями кропит простынь. Кончает, ни разу не коснувшись. От оргазма закладывает уши. Сердце гулко и часто пульсирует, разрывается в груди, гоня по венам кровь. Наслаждение и отвращение. К нему. К себе. Дориан шумно дышит. Задыхается от переизбытка ощущений. Он все еще внутри. Давит, тянет, заполнив до упора. Нависает сверху, вдавливая в кровать. Горячий. Чужой. Идеальная оболочка. — У меня послание для тебя, магистр… — отвратительно горячий шепот в ухо; он делает рваное движение бедрами, заставляя Дориана замычать, — слушай меня. Мужчина обхватывает шею и ведет вверх, поднимая голову Павуса под челюсть. Он коротко толкается, выбивая из Дориана остатки кислорода. «Не смей возвращаться в Тевинтер. Если тебе дорога твоя жалкая жизнь… беги. Как всегда бежал. Трусливый, слабый, проклятый беглец. Я люблю тебя. Ты знаешь… всегда знал. Но слишком многое стоит на кону. Я не позволю разрушить мою жизнь снова…» Уха касается улыбка. — Он сказал, ты поймешь всё до единого слова… Я его подарок… на память. — Убьешь меня?.. — О нет-нет… Твоей смерти хотят другие. Я лишь хочу питаться. А ты… Ты мне нравишься, человек… — его голос теперь другой; протяжный и скрипучий, похожий на бесконечный шепот. — Инкуб… — мычит Дориан. — Почти угадал… — усмехается он, — про тебя много рассказывают. Называют мастером демонов. Правителем по крови… Но посмотри на себя. Обманут, обесчестен. Жалкое зрелище… — язык скользит по раковине, — сияющее, совершенное божество стало ничтожеством… Всего лишь пара слов и несколько касаний… Он делает тебя слабым. Зависимым. — Прочь… — Дориан дергается, и челюсть тут же сжимают сильнее. — И пока ты зависим… — он подается назад бедрами, медленно выскальзывает из Павуса, будто прошибая его электрическим разрядом, — твоя энергия сильнее всех, что я когда-либо чувствовал. Даже сейчас… Ты сладок, как летний апельсин… — Я опустошен… Тобой… Им. — Ложь. Ты силен, как никто. Я узнаю этот вкус из тысячи… Он ведет губами за ухом. Спускается ниже, удерживая голову Павуса. Целует фиолетовые синяки от зубов. — Твой Инквизитор так страдает… — сладко шепчет он в шею. — Что вы сделали с Тревельяном?! — вдруг дергается Павус, ударяя мужчину затылком. — О да… Вот оно… Любовь. Укус. Клыки рассекают плоть. Острая, кошмарная боль. Рубиновая кровь струится по бархатной коже. Темнота.* * *
Дориан распахнул глаза. Сон прошел не сразу, лишь через время наконец отпустил его из бесконечного кошмара. Он лежал в собственной кровати, укрытый одеялом под самый нос. Внутри у него было совершенно, абсолютно, до невозможности пусто. Будто всю душу выскребли ложкой. В покоях было светло. Золотые лучи пронзали воздух сияющими лентами, проникая сквозь разбитое и оплавленное окно и падая на стены яркими полосками. Воздух был теплый и по-весеннему свежий. Звуки также наполняли комнату. Бесконечные и прекрасные перепевы птиц, отдаленные и грубые крики, ржание лошадей, скрип повозок, лязг стальных мечей — кипящая замковая жизнь. Наконец-то. Дориан поднялся медленно. Тело ломило так, будто его били кувалдой. Он уперся затылком в изголовье, спустив одеяло на пояс. На шее висел проклятый бриллиантовый амулет. Бинты покрывали кожу. Плотными полосками облегали грудь и руки, сдавливая и удерживая. Сильно пахло лекарствами. Удивительно, что в таком состоянии его не запихнули в госпиталь. Тревельян не допустил? Дориан вдруг улыбнулся, задумчивым взглядом рассматривая комнату. Тревельян. Грудь защемило. Странная горечь расползлась где-то между ребрами. Сожаление. Вина. Нестерпимое и скользкое чувство. Необходимая и неприятная правда. Он должен отдалиться. Должен прекратить. Так будет лучше. Обоим. В глазах застыла печаль. Дориан шумно сглотнул, рассматривая забинтованные руки. Вдруг случайный взгляд скользнул дальше, заставив его горько улыбнуться. Рядом с кроватью, на полу было изумрудное покрывало, на нем же чуть поодаль валялась подушка. Место рядом с Павусом было сильно помято. Будто кто-то все это время сидел рядом. Дориан зачарованно погладил смятое белье — уже остывшее, насквозь пропитавшееся невозможными цветочными духами. Дорогой Инквизитор… Вдруг он одернул ладонь, будто коснувшись раскаленных углей. Это необходимо. Больно, горько, сложно. Но Павус не может допустить этого снова. Не может допустить слабости. Рядом с ним он теряет голову. Теряет единственное, в чем должен быть уверен — собственный разум. Подвергая опасности себя. Подвергая опасности его. Нахмурившись, он обернулся к тумбочке за стаканом воды. И вдруг сердце пропустило удар, а вздох задержался на губах. Kaffas. Там лежала небольшая и неказистая, чуть обгоревшая коробочка с съехавшей набок желтой лентой. Под ней был конверт. Тоже мятый, с красивой подписью в верхнем углу. Здесь же стояла крохотная вазочка цветного стекла с чуть поникшей, но всё так же как когда-то прекрасной розовой с персиковыми прожилками розой. Он взял конверт и коробочку. Пальцы испачкались в саже. На бумаге пером было выведено его имя. Внутри была записка. Совсем небольшая, с аккуратными и тонкими буквами. Павус также потянул за желтую ленту, наконец открывая свой подарок. «Мой дорогой Дориан, Надеюсь, ты не будешь смеяться надо мной так сильно, что испортится макияж (заранее прости, если это всё же случится). Я не самый искусный дипломат, но… Не хочешь ли ты сопровождать меня на маскараде? Без тебя это превратится в сущий кошмар. Обещаю покорно развлекать тебя весь вечер!Твой Инквизитор»
Внутри лежала маска. Аккуратная, бесконечно изящная, черная с золотой вышивкой. Он должен. Как бы больно ни было. Должен оставаться божеством.