Красная Клетка

— Тебе не кажется, что Иисус должен выглядеть немного...представительнее? — А ты не задумывался о том, что для первого приближенного Мессии ты слишком заносчив? Брэндон смеется, запрокинув голову, и его лицо освещают вечерние лучи, пробивающиеся сквозь неплотно пригнанные доски амбарных стен. Глупость, опять очевидная глупость, которую мудрый Бог принял благосклонно. Одно из правил Брэндона — не позволять выспрашивать о себе, но Майкл отчаянно грешит, пытаясь сделать расстояние между ними чуть меньше. Какого дьявола?... Майкл пристыженно прячет лицо у него на груди и утыкается носом в его извечную истрепанную рубашку в красную клетку; какого черта человек, который одним прикосновением исцеляет полумертвых, не носит шелк и бархат? Мягкая ткань пахнет сухой травой и лимонадом, и Майкл вдыхает глубже. Земное сердце Иисуса бьется прямо у его виска. — Удивительно, что третье пришествие состоялось в Америке, правда? — не дожидаясь ответа, задумчиво произносит Николс; его длинные спутанные волосы золотятся на солнце, и Майкл, затаив дыхание, следит за бликами света. У Бога извиняющаяся улыбка и темные пытливые глаза. Почему у Иисуса черные глаза? Майкл неподвижно смотрит на глубокий, заживший то ли недавно, то ли два тысячелетия назад шрам на запястье Брэндона. Детские усталые руки, которые хочется целовать. Думать, и особенно думать логично, трудно, слишком хочется прикоснуться; все тело ломит. Бог любит тебя, но такого греха он не допустит. — Неудивительно, — невнимательно произносит Майкл. — Это великая страна. — Великая, — вторит Николс, и от осознания того, что Бог повторил твои слова, Майкла волной захлестывает удушающее чувство обожания. Августовское солнце печет, но хочется другого тепла; Майкл крепче обнимает Брэндона. Его трясет. — Тебе нужно лишь попросить, — напоминает Брэндон, улыбаясь. — Многие просили, и я дал им то, чего они хотели. А чего хочешь ты? Майкл отстраняется и нервно зарывает ладони в сухое сено, ломая и сминая травинки. Острые края покалывают кожу, и он морщится. А каково было ему? Как больно ему было на кресте? — Ты ведь и так знаешь, — шепчет Майкл. — Господи, умоляю тебя. — «Я останусь с Брэ-э-эндоном», — передразнивает Брэндон, и его интонации становятся неожиданно жесткими. — Бедный малыш. Скажи, что веришь в меня. — Я верю, — отзывается Майкл, сбивчиво выдыхая. — Верю. Только в тебя и верю. Пожалуйста, не мучай меня. Брэндон снова улыбается. Если бы в мирном, добропорядочном Антиохе вдруг объявился сутенер или наркодилер, его улыбка выглядела бы так же искушенно и развращающе, но Майклу кажется, что Бог просто шутит. Он протягивает Майклу ладонь; простой жест, от которого почему-то пересыхает во рту и тянет внизу живота. Напрасные надежды. Никакая религия не позволила бы тебе войти в его гарем. Даже религия, исповедуемая на окраине деревни среди птичьего дерьма. Это же Бог. Он не может быть настолько грешен. Майкл вкладывает руку в ладонь Брэндона и закрывает глаза. Удар тока. Ветряное колесо, вращающееся так быстро, что до слепоты рябит в глазах. Боль в каждой клетке тела. Пульсирующая, проникающая, режущая. Электрическая энцефалограмма мозга при боли показывает такие же волны, как при оргазме. Если так, то это один бесконечный оргазм, от которого хочется кричать. Тело тяжелеет, и Майкл беспомощно думает: Господи, неужели ты убьешь своего сына? Бог решает сжалиться, но энцефалограмма остается неизменной. Наслаждение обрушивается такой волной, что мозг едва не взрывается от перегрузки. Рука Брэндона больше не остается всего лишь рукой, сжимающей пальцы Майкла; жар от нее распространяется по всему телу, сжигая то немногое, что еще остается от его самоуважения, скромности и стыда. Ощущений так много, и они такие интенсивные, что Майкл стонет в полный голос, вслепую оседая на сухую траву, но так и не отпуская ладонь Бога. Это сравнимо только с тысячами жадных губ, которые касаются тебя одновременно. Зажмурившись, пытаясь удержать слезы восторга, Майкл вдыхает горячий воздух, силясь произнести что-то, но желание исполняется прежде, чем он успевает произнести хоть слово. Ощущения сменяются видениями, такими яркими, какой не бывает даже сама реальность. Брэндон в его объятиях. Брэндон, шепчущий его имя. Брэндон внутри и снаружи. Брэндон, не Мессия, творящий законные чудеса, а обычный человек, с которым ты засыпаешь в одной постели. Брэндон и никого на десятки километров вокруг. Майкл знает, что этого не может быть, но удовольствие сильнее разочарования. Разочарование и боль наступят несколькими секундами позже. Брэндон отпускает руку. Майкл не видит его лица, не видит, что на нем написано. Единственное, что он может сделать — бессильно плача, на ощупь подползти к Брэндону и обнять его колени. Слезы впитываются в джинсовую ткань, не оставляя следов. Кто я для тебя, если ты живешь с сотворения мира?