Вампир

      Бывают моменты, когда все идет как обычно — все должно быть нормально, в порядке, скучно и обыкновенно, но одна маленькая деталь меняется, и весь ваш день идет наперекосяк, потому что вы не можете прекратить об этом думать.              Для Соды такой деталью стала шея. Обычная, человеческая, — как бы ее обладатель не утверждал обратное, — шея. И Сода не может отвести от нее взгляд, как не старается. Есть что-то в ней невозможно завораживающее — быть может, ее гладкость, быть может, изящество изгибов. В собственности своей это самая обыкновенная шея — но почему-то Казуичи смотрит на нее, не отрываясь. Нежная, бледно-розовая кожа, давно не видевшая солнца, кажется ужасно мягкой, и ему хочется провести по ней самыми кончиками пальцев, так, как люди трогают произведение искусства, осторожно, боясь повредить, испачкать, заляпать фарфоровую бледность своими грязными руками. Интересно, как на это отреагировал бы Гандам? Вздрогнул бы он, или, быть может, издал странный испуганный писк, и кожа его покрылась бы мурашками? Или же он просто промолчал, отведя взгляды, или же закричал что-то высокопарное и пафосное, а затем бы попытался спрятаться в свой шарф?              Но сейчас у Гандама нет шарфа — и каким же беззащитным он без него ощущается. Шарф был броней, и теперь она ушла, и Сода может по-новому взглянуть и на форму лица, и на сильную, точеную челюсть, и на довольно выступающий кадык, двигающийся вверх-вниз каждый раз, когда завтракающий Гандам глотает сочные листы салата. И каждый раз, абсолютно чертов каждый раз взгляд Соды дергается за ним, словно шея Гандама намагничена. Или она как будто аппетитный стейк, а Казуичи внезапно понимает, что он умирал от голода.              Он сглатывает — сам не зная почему, потому как свой завтрак уже давно прикончил. Но зубы его чешутся — как будто ему хотелось сжать между ними что-то еще, аккуратно придавить, почувствовать упругую, но нежную текстуру — быть может, даже лизнуть, попробовать вкус чужого пота на языке. Он ненароком облизывает губы — ну вот, теперь ему еще и ужасно хочется пить.              Фуюхико толкает его локтем — и только сейчас до Казуичи доходит, что он неотрывно пялился на Гандама в течение всего завтрака. Он вскакивает со стула, привлекая внимание всех присутствующих в зале, и, не прощаясь, бежит прочь из столовой. Не то, чтоб он делал это первый раз — вдохновение всегда накрывало его в самые неожиданные моменты, — но сегодня впервые он бежит не на Электрик-авеню или в полуразрушенную комнату старого ресторана, ставшую его мастерской, а отчаянно стучится в дверь Хинаты.              — Братан, — говорит он панически, когда Хаджиме открывает дверь, — я думаю, я превращаюсь в вампира.              Хаджиме смотрит на него пару секунд своими разномастными глазами. Потом он моргает, и говорит очень невпечатлённое Изурувское «О». Сода чуть ли не плачет.              — Братан, я серьезно, — говорит он, испуганно натягивая шапку на глаза, собираясь начать рыдать. Во-первых, потому, что он напуган до усрачки, во-вторых, Хаджиме всегда сдается, когда он начинает хныкать. Его друг души был полнейшим слабаком, когда дело доходило до чьих угодно слез.              Вот и сейчас он со вздохом открывает дверь пошире.              Казуичи пользуется ситуаций и сразу же просачивается, протискивается мимо Хаджиме, легонько задевая его острым плечом — и, плюхаясь с размаху на незаправленную кровать, решительно повторяет.              — Я вампир, чувак! — и в доказательство он скалится на Хинату острыми клыками. Тот… Даже не моргает — хотя, наверное, зубы Соды не были доказательством, потому как они у него были всегда.              Хаджиме опирается плечом о стену — он ухитряется выглядеть шикарно и круто, и Казуичи интересно, всегда ли он был таким крутым, или ему внутри головы что-то нашептывает Изуру. Но одно его такое уверенное присутствие успокаивало, а терпеливый взгляд разномастных глаз будто бы приглашал к разговору, так что, набрав воздуха в грудь, Сода поспешно выпалил:              — Типа, смотри, у меня есть клыки, и ты скажешь, что они были всегда, но…! — он поднял палец, предвосхищая все возражения Хаджиме. — Но вот сегодня я вышел из дома, и Солнце так ярко светило и жгло мне глаза, и я думал, что сегодня просто ужасно жарко, но никто ж больше ничего не говорил?! А вдруг еще чуть-чуть и я вообще на солнце сгорать буду, а?!              Хаджиме вздыхает, — большая мужицкая грудь его вздымается и опускается, — а затем он проходит и садиться рядом с ним, чуть-чуть касаясь плеча Соды своим. Казуичи это успокаивает — ему приятно чувствовать тепло чужого тела, близкое и безопасное.              — Я думаю, ты и правда скоро сгорать начнешь от солнца, — легко хмыкает Хаджиме, — но не потому что вампир, а потому что наружу вообще не выходишь. Ты сколько у себя сидел, не выходя? Три дня — я знаю точно, чувак, я тебе еду таскал. Конечно у тебя глаза слезиться будут, когда ты три дня солнца не видел.              Сода хмурится — Хаджиме звучал разумно, но Хаджиме звучит разумно практически всегда, и он тут же спешит рассказать ему вторую причину.              — Ну может ты и прав, бро, — говорит он, хмурясь, — но это ж еще не все! Ты знал, что Хомячок сегодня без шарфа пришел? — Хаджиме мотает головой. Конечно он не знал — он же еще не был на завтраке! И Сода спешит рассказать ему последние новости. — Так вот, Хомячок пришел без шарфа, и короче, оказывается, у него есть шея! Прикинь!              — Неужели, — говорит Хината самым монотонным голосом, который Сода может только представить. Отсутствие впечатления в нем даже впечатляет.              Сода жизнерадостно кивает головой — но тут, понимая, что должен сказать дальше, сжимается, сбавляя свой энтузиазм.              — Да… И короче, я, ну… — он бормочет себе под нос, пытаясь собраться с духом, набирает воздуха в грудь и наконец выпаливает, — я хотел его укусить, понимаешь? Прям весь завтрак глаз отвести не мог! Так что я точно вампир!              Хината замирает — и где-то в глубине своей души Сода гордится тем, что он все-таки сумел заставить зазнайку Изуру удивленно распахнуть глаза. Пускай даже эта зазнайка Изуру была немного его лучшим другом.              Сода некоторое время смотрит на него, ожидая вынесения приговора — и не сразу понимает, что Хаджиме аккуратно задирает голову. Еще секунд тридцать до Казуичи доходит, что тот пытается сделать на самом деле.              — Не, братан, — говорит он, печальным взглядом смотря на шею Хаджиме, — это не работает. Шея как шея, ничего необычного.              Хаджиме хмурится — возможно, он не должен был говорить, что шея Абсолютно Абсолютного чувака была какой-то обыкновенной — но он ничего не мог поделать, потому что она правда была! И потому, наверное, не вызывала никаких желаний у Соды куснуть ее потихоньку.              — Может, — наконец начинает Хаджиме, — все дело в том, что он тебе просто нравится?              Сода долго смотрит на него.              — Я имею ввиду, Гандам довольно привлекательный парень, — продолжает он рассудительно, — так что нет ничего удивительного в том, что он тебе приглянулся. То есть, я бы даже сказал, что нет ничего удивительного в том, что он приглянулся именно тебе! В конце концов, ты постоянно обращаешь на него внимание, — тут видимо до Хаджиме доходит, что он говорит, и он немного сдувается, — ну, вы конечно, ругаетесь много, но все же, вы часто вместе тусуетесь! И тут он появляется в новом образе, без шарфа, конечно, его шея привлечет твое внимание!              Сода продолжает пристально смотреть на него.              — Так что, — Хината улыбается, гордый своим выводам, — я думаю, ты не вампир, понимаешь? Тебе просто нравится Гандам!              Наверное, таким образом он пытался его успокоить — судя по довольному блеску в глазах, когда Хината наконец взглянул на него.              Сода неотрывно смотрит на него — его глаза даже начали слезиться, но он не моргает, не отводит взгляд, просто пристально таращится на Хинату.              Тот понимает через полминуты.              — Хорошо, — бормочет он, сдаваясь, — сейчас принесу чеснок.