Всадники

Ты всегда будешь здоров. Очень многие вещи казались Айзеку слишком простыми. Допустим, человек совершил убийство и сел в тюрьму. Но этим он не искупил все те страдания, которые принес другим людям. Возможно, он убил единственного кормильца в семье или мать четырех детей. Чем он поможет им, сидя за решеткой всю оставшуюся жизнь? Или то же самое наказание при кражах. Как вор отработает то, что украл однажды, сев в тюрьму или уйдя на принудительные работы? Возможно, именно в тот момент, когда он уносил все самое ценное из пустой квартиры, ее владельцы рассчитывали на эти сбережения. Или воровал деньги со счета людей, которым они, вероятно, нужны были для лечения. Тюрьма не сможет отомстить за пострадавших. Айзек думал, что в прежние времена с такими ворами и убийцами поступали правильнее. Они больше страдали, тем самым отдавая долг людям, которым навредили. И потом, отсутствие руки у вора навсегда отбивало желание повторять преступление в следующий раз – как и могильный камень. Айзеку нравились кости. Белые, идеальные, как все правды и неправды этого мира: с них все начиналось, из них состояло столь хрупкое человеческое тело и на них все заканчивалось. Кости легко ломались и служили великолепным украшением для огненно-рыжих волос его вечной знакомой. Он знал, что многие считали его сосуд странным. У него были больные, воспаленные глаза, постоянный насморк и отец-маньяк. Но это намного интереснее идеальных родителей или шерифа-одиночки, и он с удовольствием подставлялся под удары спятившего смертного существа, улыбаясь про себя. Этот человек, в глазах которого пылал огонь неясной мести, мог бы повести за собой легионы адских демонов. И поведет, если ему повезет после смерти. А пока Айзек изображал из себя идеальную жертву, упиваясь своей беспомощностью. Эта роль всегда нравилась ему, как и то, что беспомощными вскоре становились все те, кто окружал его. Так, в общем-то, и случилось, когда он веселья ради согласился на укус оборотня. Айзек познал волчью регенерацию, и ликантропия излечила человеческое тело, неожиданно легко прижившись рядом с могущественной силой, не мешая, но и не собираясь подчиняться ей. Она была в разы медленнее его личного восстановления, но приносила вдвое больше боли и страданий, и он действительно подсел на нее, нарываясь на переломы и вывихи при любой удобной возможности. К тому же младший и единственный действительно выживший из клана Хейлов не щадил никого, кроме своего ненаглядного, и Айзек был рад этому. В отличие от усыпанного родинками несуразного тела его оболочка хотела боли, и если Айзек не мог предоставить ей внутренние болезни, он с энтузиазмом вкушал внешние повреждения. Кто он такой, чтобы отказываться. Бикон-Хиллз стал их новым полигоном для развлечений, но Айзек почти не принимал участия в забавах остальных, оставив себе роль на сладкое. Он придет, когда начнется самая жаркая часть их вечеринки, принося с собой болезнь и страдания, боль, весь спектр своих услуг, пахнущий больницей и зубной крошкой. А пока его время не настало, он с удовольствием подстраивал маленькие шалости, ставя своих спутников в неловкие положения, которыми они наслаждались по полной. В конце концов, у них за спинами века скуки и столько же впереди, так почему бы и не стать на ничтожно маленький отрезок времени простыми, жаждущими развлечений существами, которым не чужды человеческие страдания, гнев, похоть и смерть. *** Вокруг тебя будет мир и покой Красная помада на ее губах смотрелась невероятно вызывающе и сексуально. Лидия глубоко целовала Джексона при любой возможности, издевательски улыбаясь Стайлзу. Тот подыгрывал, закатывая глаза чаще, чем за последнюю тысячу лет, и мстил постоянным вниманием, которое лишь мешало ей исполнять ее планы. Между ней и Третьим непрекращающаяся война, и она не удивлена этим. Но за столетия страсти утихли настолько, что они легко смогли оставить друг друга, увлекшись другими смертными телами. А люди, бесспорно, прекрасны. Джексон Уиттмор, типичный идеал всех девушек, поначалу совершенно не интересовал Лидию как потенциальный раб. Но потом в его взгляде росли, множась, печаль и тень сомнений, и она выбрала именно его, навсегда клеймя своей волей, превращая когда-то умного и милого мальчика в лощеного хищника, самоуверенного и жесткого, беспощадного, сломленного и прогнившего изнутри. Она прекрасно направляла его по дороге жизни, устраняя всех соперников, обещая ему богатства и достаток, светя ему кровавой луной. Когда единственный из выживших Хейлов укусил его, Лидия поначалу хотела убить наглеца, но тот самый несуразный, покрытый родинками спутник опасно улыбался ей из зеркал, в бессчетном количестве развешанных по ее дому, и она отступила, опуская дамоклов меч, пряча его в шкаф, ставя рядом со своим личным мечом-убийцей. Тот приветливо сверкал ей красными отблесками, и Лидия быстрее закрывала шкаф и отвлекалась на насущные проблемы, чтобы не испортить их далеко идущие планы внезапным срывом. Обычно после подобных неудачных дней люди воздвигали новых идолов, а она целую неделю принимала ванны из крови, которая раньше текла по венам ее самых преданных воинов. Она считала, что это полезно для кожи. Да и волосам не помешает подлечиться: краска портила их природную мягкость и шелковистость. Но руки ее раба, его взгляд и дыхание, которое при первом же желании Лидии сбивалось с привычного ритма, доказывали ей, что она прекрасна, и она откладывала планы по убийству скуки в долгий ящик. В конце концов, они пришли в этот город, дабы развеять скуку. Она сама согласилась играть в эти странные человеческие игры, взяв на себя роль зачинщицы. И ее время настанет уже очень скоро, невозможно быстро – и по их, и по меркам смертных. И тогда небеса изменят цвет, падая на землю, и она наконец сможет принять свой истинный, столь горячо любимый облик, неся с собой свой верный меч, а с ним песни народов, в ритме которых уже сейчас стучали сердца некоторых смертных в этом городе. Лидия не понимала Айзека. Тот каждый раз настолько вживался в роль, что у окружающих даже мысли не проскальзывало о том, что у него есть маска. Вот она – другое дело. Она уже сейчас могла бы быть мировой знаменитостью, побеждая противников на ринге или блистая на обложках журналов, заставляя поклонников сражаться за ее сердце в неравных боях. Но нет. Она простая школьница, которая любит зеленый, а не красный цвет и своего великолепного парня. Но самым заигравшимся из их четверки ей казался Третий. Он улыбался реальности столь искренне, кажется, вновь собираясь проживать жизнь и смерть как человек, что иногда Лидии хотелось подойти и потрясти его за шкирку. Парень уже выбрал себе спутника, при этом покорив его по настоящему, до ужаса честно, и ей не оставалось ничего, кроме как вновь и вновь целовать своего вручную созданного принца, упиваясь его мнимым могуществом и реальной беспомощностью. Она растила и множила его страхи, сомнения, его боль и ужас, стремление биться за принцессу до конца. Как в старые добрые времена. Только тогда были драконы и горы злата, а сейчас банальный престиж среди таких же смертных, которые через полвека будут кормить собой червей, и на их важность всем будет наплевать. На то они и смертные. Со слабыми, подверженными самому банальному внушению, разумами, с пылкими сердцами и горячими головами. И Лидия не могла дождаться, когда Четвертый махнет им рукой, давая сигнал к действиям. Ей страшно надоела вся эта скучная мирная муть. *** Ты не будешь испытывать недостатка ни в чём. Стайлзу всегда казалось, что он немного отличается от остальных людей. Только Лидия была его неизменной спутницей, девушкой, к которой тянуло. И он постоянно находился рядом с ней, следуя везде, всегда, словно так было еще до его рождения. Словно он жил многие века – и даже тогда следовал за ней. С ней. Перед ней. А потом мир всколыхнулся Скоттом, отцом, уходом матери, оборотнями, охотниками, и постепенно его тяга к девушке, которой бы намного больше пошли огненно-красные волосы, поутихла. Но Стайлзу продолжало упорно казаться, будто он сам позволил этой ненужной, выстраданной, придуманной и неправильной любви потухнуть, перегореть и развеяться по ветру, при этом оставшись памятью где-то глубоко внутри. Он всегда был жадным. До информации, до внимания, до скорости и адреналина. Потом подрос, и его жадность перешла все мыслимые и немыслимые границы, перехлестывая через край разрешенного и реального, унося за собой все беды и невзгоды, зато принося постоянное желание быть первым, успевать везде и брать от жизни все. Голод. Он словно чувствовал постоянный голод. И даже когда его выбрал самый потрясающий оборотень на планете Земля, Стайлз не смог насытиться. Но он не изменял ему. Выжимал Дерека досуха, говорил много и без умолку, брал, отдавая еще больше взамен, требовал, предлагая всего себя, и помогал по мере сил, уча, утешая и восторгаясь своим единственным так, словно на самом деле был в тысячи раз умнее и старше его. Ластился к сильному телу, впитывал чужую боль и страхи, раскрывался, просил, умолял, плакал и кричал от захлестывающих эмоций своего человека. В такие моменты Стайлз был счастлив. Черный цвет затоплял его жизнь, не давая вынырнуть, и он купался в своих ночных кошмарах, смотря их словно увлекательнейшую из сказок. В них умирали города, рождались гении и свергались цари, велись рыцарские турниры и горели поселки, в них жизнь следовала за смертью. И каждый раз поутру ему казалось, будто он сам был там. Словно он приложил руку к произошедшему когда-то. Но потом Дерек обнимал его, и Стайлз забывался в объятьях единственного выжившего из Хейлов, не зная при этом, почему чувство отрицания так громко кричит против троих человек в его жизни. Айзек, Лидия, а потом и Питер, которого он просто не мог заставить себя называть живым, были иными. Теми, кого он знал, знает и будет знать. Часто Стайлз находил на своем теле шрамы, о происхождении которых ничего не помнил. Иногда они рассасывались сами собой, заново возникая наутро или через годы, а иногда исчезали бесследно. Еще он знал, что родинки на его теле, которых было бессчетное множество, складывались в созвездия. Он – точная карта звездного неба, и каждый раз, когда когтистые руки чертили дорожки по его бледной коже, Стайлз боялся, что дитя луны поймет что-то. Что-то, чего он еще не знает сам. Но потом Дерек улыбался ему, искренне, тепло, и Стайлз закрывал глаза, приникая к телу, которым никогда не сможет утолить мучающий его голод. Стайлз чувствовал – грядет что-то ужасное. И он был уверен, что сможет защитить своего оборотня, того, кто хранит его самого от всех невзгод в этом безумном мире. *** Смерть не найдёт тебя. Питер всегда делал то, что задумал множество веков назад. Жизнь смертных лежала перед ним как на ладони, и он пришел в Бикон-Хиллз самым первым, вначале выбрав территорию, потом построив на ней первый дом, разводя скот, подготавливая фундамент для будущих побед и поражений рода человеческого. Он ждал трех своих спутников в далеком будущем, расширяя город и от руки записывая законы, меняя внешность, вычеркивая ненужных людей из списка, внося новых, подкидывая главным новые идеи и пристально следя за сохранностью определенных семей, чьи отпрыски в будущем сыграют важную роль. Потом он призвал в леса волков и создал ликантропию. Через многие столетия пришли трое спутников. Они так же создали себе тела, принимая правила игры, собираясь развеять скуку, утолить жажду власти и просто удовлетвориться. Питер шел рядом с ними, главенствуя, но не указывая, и попутно расчехлял орудия, которые вскоре сослужат ему прекрасную службу. И когда этот момент настанет, он не будет щадить никого. *** Мы всегда будем рядом. Сырой подвал пропитался запахом гари и смерти, но собравшимся было плевать на это. Они хитро смотрели друг на друга, сверкая глазами, и абсолютную тишину разрезало только тихое позвякивание меча о кольчугу. Четвертый всадник тихо хмыкнул и хлопнул в ладоши, поднимаясь с грязного пола. Это место давно стало прибежищем его сентиментальных воспоминаний, ведь именно здесь и зародилось его стремление уничтожить все в этом проклятом городке. Но трое его спутников, к большому сожалению всадника, придерживались несколько других взглядов на планы, которые должны были исполниться уже очень скоро. Питер шел на звук, что исходил от единственной леди в их собрании, и та, прекрасно разглядев в темноте его маневры, лишь устало хмыкнула и подняла грозное, жаждущее крови и смерти оружие перед собой. Намекала. Четвертый выставил перед собой руки и поменял направление движения, подкрадываясь к почти уснувшему Первому. Тот удивленно чихнул, глядя на мир красными водянистыми глазами, и оскалился при виде подходящего. Четвертый вздохнул, сев на пол около самого спокойного из их четверки, и тот доверительно положил руку ему на плечо, начав тихо говорить: – Мы уже все обсудили. Успокойся, пожалуйста. Это место было выбрано тобой, а потом и нами совершенно случайно, и здесь есть те, кто дорог нам. Я не стану убивать всех. Мы не станем. Воздух в подвале потяжелел от могущества существ, что находились в нем, но потом Четвертый всадник согласно кивнул, и далекий звон сражений утих совсем, а из пространства вокруг исчезли смертоносные бактерии. Половина луны вышла из-за туч, светясь желтыми отблесками в глазах двух из четырех всадников, и пространство будто схлопнулось, скрывая в глубине себя страшные, нечеловеческие тени, которые отбрасывали самые обычные люди. Первым из подвала выбрался коротко стриженный подросток. Он подал руку девушке, и та, благодарно кивнув, приняла помощь, при этом не забыв отпустить одну из своих самых острых и жалящих шуток, которыми она пользовалась, находясь в образе. Следом за ней вылез, кашляя в кулак, угловатый и потрепанный юноша. Мужчина не вышел из подвала. Он сидел в нем, глядя в решетчатое окно без стекла, по которому десятилетие назад царапали, сдирая пальцы в кровь, ладони невинных людей в попытке найти свое спасение. Молчаливая луна отразилась в мертвых глазах, и мужчина зло улыбнулся, уходя в тень. Во дворе послышался стук копыт трех коней, и ночь начала нерешительно заползать в продуваемое всеми ветрами помещение, лаская кожу, которая совсем недавно освободилась от прекрасных шрамов. Пришло время начинать действовать.