***
сяо помнит, что это точно был апрель. бонанас с неистовым воодушевлением объясняла индариас, что март — переход от зимы к весне. огненная якша озадаченно моргнула, вовлечённая в разговор такой простой, голой истиной. — ох, и знаешь, знаешь… — бонанас подхватывает прядь, оглаженную морскими красками в нежный синий, и кокетливо накручивает её на палец, демонстративно вырываясь вперёд их компании. — я на днях нашла обрывок чьей-то рукописи. — и о чём же нынче плачутся смертные? — меногиас спрашивает её совершенно беспардонно, и, предвидя реакцию легкочитаемой бонанас, скрывает тонкую нить неуловимой улыбки за ладонью. — чего же сразу плачутся! — камень, что так удачно попался под маленькую ступню, оказывается в противоположном конце поля, подхваченный увесистым негодованием. — так или иначе, март! март, несомненно, прекрасное время… сяо вспоминает, — да, точно апрель. и они, якши, ещё такие неотёсанные, телом уже мёртвые, зато разумом — ранимые, яркие, как пламенные искры костра, дети. и чжунли, тысячелетиями сверкающий на архонтовском небосклоне, разумеется, шёл впереди. звонкий и сладкий, как надкусанный закантиковый леденец, голос гидро якши прокручивается потрёпанной пластинкой в голове, пересекаясь с множеством других — и в этом торжественном танце былых времён сяо вслушивается: — однако же, апрель… в апреле любовь вырывается сквозь оттаявший снег опавших зимой надежд и неопределённых чувств, — бонанас замолкает вполне ожидаемо, унесённая нежностью человеческих мыслей, и, к удивлению, так же в размышления уходят и остальные. сквозь туманную поволоку сознания пробились лучи солнца, игриво вырисовывая сцены прошлого, и вот в полоске света проскользнула тень гуйчжун. её голос — мягкий и обволакивающий, никогда не терял своей выразительности. — заря сегодня воистину поэтичная, под стать словам бонанас, — гуйчжун обращается со своими словами, как никакой мастер не полирует свои творения. её речь лишена острых углов, лишь ровные, шелковые ленты обвивают собеседников, наслаждаясь каждой секундой льющейся речи. сяо помнил, вероятно, слишком много. из-под прикрытых век его глаз вновь возникли чужие силуэты, и вот на кончиках пальцев, обтянутых плотной тканью, потрескались импульсы — босациус привлёк внимание своих соратников, а совсем рядом возле уха раздалась задорная трескотня пламени — индариас потянулась к обрывку обветшалого листа, на котором и были выгравированы столь романтичные слова про только начавшийся апрель. на глубоком вдохе сяо ощутил аромат глазурных лилий, осунувшихся на закате с неопределённой элегантностью, и календарный лист вновь сделал свой ход назад, вернувшись к тому безмятежному апрелю. гуйчжун, изящная и строгая в своих движениях, точно с вбитым клином в её безукоризненно прямую спину, выглядит совсем беззащитной девочкой, брошенной на растерзание собственным чувствам. люди мудрые, люди умные и люди, конечно же, могут без промедления дать ответ на то, как называется импульсивно бьющийся узел чувств, связавшийся в её груди. в то время как сама гуйчжун — хрустальный журавль, — лишь искренне смеётся, не отводя взгляд от моракса ни на миг. — прекрасен цветочный апрель, — бонанас притягивает ладонь к заалевшей щеке, свободной рукой притормаживая меногиаса и предотвращая его от разрушения идиллии. — даже не вздумай мешать им! — в чём дело? — меногиас выглядит неподдельно озадаченно и переводит взгляд на чжунли и гуйчжун, задерживая его на несколько мгновений, когда внезапно всё его тело расслабляется и лишается воли что-то предпринимать. — вот оно как… сяо помнил, как физически ощутил перекатившуюся волну непонимания, а потому и подал голос тогда. — верно… не стоит мешать, вероятно, они обсуждают новое изобретение госпожи гуйчжун. внешне сдержанная и собранная индариас нервно усмехается, подцепляя подбородок анемо якши, чьи мышцы напряжённо сократились под таким дерзким жестом. — сяо, ты… — пальцы её рук невообразимо горячие, но не обжигающие до обугления, и сяо становится совсем немного легче, и потому он лишь в непонимании приспускает веки, сводя брови к переносице. — извини меня за резкость. присмотрись внимательнее. пиро якша, ныне с более явной деликатностью, направляет подбородок сяо в сторону, убеждаясь, что глаза его фиксируются на двоих. сяо видит. на дне янтарных глаз моракса оседает нечто неописуемое, но даже на расстоянии ощущается нарочитая нежность и осторожность, когда гуйчжун свободно улыбается, потягивая уголки губ кверху. — опишешь, что ты видишь? бонанас придвигается поближе, подгибая маленькие ножки под себя и ехидненько улыбаясь, надеясь заглянуть в таинственную узорчатую шкатулку, хранящую в себе эмоции сяо. в этот момент кажется, что мир застывает сверкающим на солнце оазисом, пока в воздухе витает холёный запах цветов. сяо многозначительно молчит, и индариас, и без того рискнувшая приоткрыть вуаль, нависшую над сердцем сяо, беспардонно вторгается в неё повторно. — можешь ответить коротко. я хочу, чтобы ты осознал. — уважение. индариас приоткрывает рот, не замечая, как брови сами взметаются кверху в немыслимом удивлении, и даже говорливая бонанас, судя по всему, оказывается где-то за пределами разговора, погребённая под внутренним изумлением. — ха-ха, — пиро якша смеётся коротко и быстро, совершенно не взирая на растерянность юноши. — сяо, послушай, что я сейчас скажу. в некоторой степени индариас полагала, что он отвернётся от неё, как обычно и делал — это было так ему присуще… но сяо помнил. в том апреле, где они не собирались умирать так быстро, где маразматическими судорогами сотрясалось небо от увесистых каменных копий, — да, в таком цветочном апреле он послушал её. — я буду вторить тому человеческому творению. в апреле любовь вырывается сквозь оттаявший снег опавших зимой надежд и неопределённых чувств. они влюблены, сяо. любовь… в момент, когда индариас улыбается на грани с тоской, сяо понял, что он восхищён. — когда-нибудь придёт миг, и ты тоже познаешь это чувство. образ индариас ушёл из его короткой символической проекции, осев тусклым пеплом где-то под ключицами. он помнил свой ответ. — я…***
сяо распахивает глаза и ощущает, как затылком отрывается от мокрой грязной земли, сталкиваясь с немилостивым стуком дождевых капель по всему телу. в воздухе витает коробящая сырость, тухлый и прелый запах чего-то уже несколько часов мёртвого, а ещё — совсем едва, почти не слышно — аромат карамели. в неприятной послесонной дымке мерещатся силуэты — мерзкие, угловатые и острые, тяжеловесные и удушающие. сяо чувствует чьи-то когти, вырисовывающие лабиринты узлов прямо по шее, режущие на живую; его ноги вязнут во вспышках боли, кипячёнными сгустками взрывающимися прямо под землёй. а там, сверху над головой, под разверзшимся антрацитовым небом, тонкий проблеск света — и тишина до того убаюкивающая, что сяо уже не понимает, спит ли он, или подготовленный для него лично ад разрастается на земле. холодеющее вовсе не от ночного ливня тело потряхивает мелкой дрожью, когда разум обвивают голоса. разум сяо похож на оркестр — божественная комедия играет сегодня, и сегодня, и сегодня, и… первыми всегда вступают голоса детей. хрупкие фарфоровые всполохи замурованных наивных надежд под окраплённой кровью почвой. их беспомощные возгласы перекручиваются, уступая место молодым, чьи жизни были отняты абсолютно бессмысленно, и голоса становятся одеревенелыми, почти уже смиренными. всегда, всегда последние — кровожадные убийцы. под стать самому сяо когда-то. кромсающими лапами в предостережение о скорой смерти они хватают сяо прямо за горло, стискивая тонкое сплетение сосудов. истошный вопль, кряхтение симфонии безумства, и- — снова кошмары? ах… сяо чувствует нугой разливающееся тепло по ладони, и только сейчас замечает, что является источником спасительного костра. пшеничного оттенка волосы люмин для сяо — целая мистика, нерешаемая загадка. крупные дождевые капли повторяют каждый изгиб её прядей, в конце концов прокатываясь по всей длине и с неслышным стуком падают ей на плечи, воссоединяясь и превращаясь в струи воды, бегущие по рукам, прямо к коленям. ливень в эту ночь абсолютно чудовищный. сяо отпускает её руку, по отработанному алгоритму отводя суровый и огрубевший взгляд в сторону. — что ты здесь делаешь? её волосы, обычно пышные и наверняка лёгкие и ласковые на ощупь, сейчас прилипают к чуть впалым щекам, но всё ещё завораживающе сияют в лунном свете. взгляд её медовых глаз становится разочарованным на долю секунды, когда её запястье высвобождается из крепкой хватки. — я звала тебя, — люмин смотрит куда-то вдаль, роняя незаметную улыбку, скорее, для себя, чем для сяо. — вернее, хотела. но всё же ночь, и тебе нужен отдых. отдых… слово, отдающееся переливом незнакомых эмоций где-то под сердцем. сяо презрительно фыркает в ответ, но прежде, чем он успевает отмахнуться, люмин продолжает. — я не видела тебя на празднике фонарей в этот раз. она прикрывает глаза, становясь абсолютно уязвимой и беззащитной, и сяо боится этого уровня доверия. он готов вынести любые муки, кроме тех, что приносит ему люмин, когда ведёт себя так неосторожно, вверяя себя ему безоговорочно, и ещё больше он боится этого колючего осознания, сдавливающего его полностью шипастыми лозами. они говорили об этом столько раз, что он потерял в этом смысл. бесконечный круг из «почему ты закрываешь глаза?» и «я доверяю тебе» отпечатался в его памяти ничуть не хуже того цветочного апреля. в бесснежном январе она выглядит, как небесное светило, заточённое в человеческую (человеческую ли?) оболочку. — я был занят. она разворачивается к нему всем корпусом, а в теле нет ни намёка на дрожь. — а я хотела тебя увидеть. внутрь безмолвной украдкой забирается новое чувство. восхищение к люмин, уже давно охваченное жадным пламенем, сейчас поприветствовало что-то неведанное раннее, и у сяо прямо под рёбрами безумным зверем ревёт сердце. — я буду здесь, когда ты проснёшься. она заплетает магию в слова так, как никакой искусный волшебник не мог бы себе позволить. а голоса становятся всё тише. — чтобы человек присматривал за якшей… люмин не сдерживает безмятежный смешок, и тянет уголки губ кверху так же как гуйчжун тогда, в тот эфемерно счастливый апрель. — ты же знаешь, что я не человек. наверное. и если она сама не уверена, то что же делать ему? — засыпай, сяо. я буду здесь. я хочу быть здесь. подёрнутые розовым блеском губы люмин размыкаются, и в следующий миг все голоса мира падают прозрачными осколками, беспомощно разбиваясь перед одним-единственным, что согретой карамелью обволакивает разум и обнимает беспомощное сердце. — you'll love me at once, the way you did once upon a dream… люмин физически ощущает от тела сяо небывалую лёгкость, и, обращая на сяо взгляд крайне влюблённый, абсолютно нежный и тёплый, склоняется над ним, оставляя сладкий отпечаток своих губ, своих чувств и перманентной любви, оплетающей её всю, прямо на его единожды дрогнувших веках. дождь, в конце концов, утихает.***
апрель всё такой же безмятежный и полный глазурных лилий, каким был и тогда. люмин желает чжунли доброго утра, и в этом простом приветственном жесте чувствуется подрагивающая детская простота и искреннее желание встретить новый день с лёгкостью на сердце. - как здорово увидеть сегодня такую замечательную компанию, - мадам пин говорит медленно, растягивая слова по старческой привычке, и люмин заливисто смеётся ей в ответ. - действительно, - подтверждает чжунли, оценивая взглядом обстановку. - даже алатус* сегодня здесь... как, несомненно, здорово! сяо смущённо отводит взгляд, сталкиваясь с протянутой рукой люмин. безоговорочно вкладывая свою ладонь в её, он оказывается уведённым ближе к ажурным перилам подле террасы. чжунли неотрывно наблюдает за плещущимся счастьем в глазах сяо, и чувствует, как в собственном сердце что-то тоскливо клокочет. - юный адепт наконец обрёл то, что он готов защищать ценой собственной жизни. обижаешься, что всё его внимание достаётся не только тебе? - мадам пин медленно смеётся без намёка на то, чтобы обидеть. скорее, поддеть старого друга совсем уж беззлобно. - когда-нибудь придёт миг, и ты тоже познаешь это чувство... полупрозрачной плёнкой слова индариас накладываются на голос чжунли, и он тихо, с горьковатой сладостью усмехается. - прекрасен цветочный апрель.