До судной ночи один призыв, один провал и три скоротечных дня.
***
Чёрная субстанция, покрывающая поля сражений, начала клубиться над землёй. Росчерк золота, стон небес. Молния упала в середину площади, где за спиной главного ублюдка начало формироваться величественное светло-белое здание, поражающее своей величественной — зловонием надменности и страха — святостью. Последний стон неба, и что-то спустилось на землю. Командир второго взвода протяжно захрипел на руках у Хентьюза, поднимая свои трясущиеся пальцы к горлу. Заунывный скрежет меча прошёлся по сознанию мужчины, заставляя отмереть. Гноссам низко шептал что-то, срываясь на смех и кашель. Ток проёлся по позвоночнику Кейла, заставляя вздрогнуть и начать отступление. Команда отхода и перегруппировки сама собой слетела с уст. — Гноссам, умрёшь, что я твоей дочери скажу? — загнано прошипел Кейл, уворачиваясь от разлетающихся в разные стороны атак призванных монстров. Малышка Мира ещё совсем недавно потеряла мать, поэтому какое-то время жила в лагере. Её и остальных выживших не успели перевезти в столицу, а потому они оставались рядом с фронтом. Девочка, видевшая как медведи разрывают её маму на части, всё равно пыталась жить обычным ребёнком и радоваться булочкам с дикими ягодами, которые иногда перепадали солдатам. — Чёрт возьми, даже твоя дочь сильнее хватается за жизнь, Гноссам, — в его голосе не было силы, а слова не звучали, рассыпаясь осколками, грозно. Тело друга остывало в его горячих руках. Пальцы впились в железо лат. Искры осели на языке от запаха крови, текущей с пальцев к локтям, с локтей на доспех. — Мира будет плакать, Гноссам, — в ревущем злостью голосе были скорбь и печаль. Звук падения тела, и тихих шагов. Глаза чуть запекло. Сколько раз ему приходилось оставлять товарищей, умерших у него на руках, вот так — оплаканными пеплом и бездушностью ветров в поле, куда больше жизнь не вернётся. Бесполезная злость снедала его раз за разом, и раз за разом он пытался выпутаться из этого, вытащить хоть кого-нибудь. Рык льва разнёсся по миру. Алый подражатель богов пал от когтя призванного им монстра. — Какая позорная ирония, — с сухим смехом прошептал Кейл и ускорился, чтобы встретиться с подчинёнными. Не его дело — разборки богов и подражателей. Его — это организовать солдат и найти выживших. — Слушать сюда, Гноссам умер. 13 Взвод переходит временно под моё командование, возмущение позже мне и Командующему Чхве Хану на стол. Тишина повиновения и презрения опустилась на секунду. — Группы по три человека, обязательно мечник и щитовик. Цель — поиск выживших и транспортировка в более безопасные районы. При случае смерти одного из команды сгруппироваться с другими. Героям не мешаться, — твёрдый голос и стойкий янтарный взгляд предотвратили возмущения. Да, случилось что-то из ряда вон выходящие. Да, их любимый и глубокоуважаемый капитан умер. Но эмоции — потом, сейчас — долг. — Выполнять. И гром полыхнул в последний раз, возвещая о смерти врага человечества.До судной ночи три захода солнца.
***
— Ваше Величество, Белая Звезда был убит, — в палатке Главного Военного штаба король улыбается победно — уголками губ, в которых ненависти больше, чем радости — и смотрит болезненно, будто погибая внутри. Смотрит так же, как десяток лет до этого. — Разве это не хорошая новость, Чхве Хан? — командующий сжимает кулаки, а хотелось бы хрупкую шею ублюдка. По лезвию, реально, стекает проклятая кровь, а по рукам, эфимерно, кровь яркая, невинная. Рыцарь без права таковым называться. — Конечно, Ваше Величество, — волк, забравшихся в овечью шкуру слишком грубо, изорвав её вдоль и поперёк, склоняется в поклоне с лёгкой чистой улыбкой, которой нет места на лице человека, с невинностью ребёнка желавшего чьей-то смерти с такой жестокостью. — Мне приказать, чтобы выжившие готовились к отправлению домой? — Конечно, — впервые за столько лет и правда расслабленно улыбнулся король выживших. — Мы столько лет ждали того дня, когда сможем вернуться без страха удара сзади. Я уверен, все хотят поскорее встретиться со своими семьями, — невысказанное «если они живы» стекает по задней стенке горла Кроссмана. Мечник ничего не замечает.***
Покой и тишина леса, уцелевшего проплешинами полей и болот, не нарушается взрывом или стрельбой. Ни тому, ни другому более нет места. Обволакивающий уют ночи разрезается тонким лезвием шипение-шуршание, смертельно острыми иголками впивающееся в сознание всего живого, что слышит его. Неизведанное убожество вылезает в тени, рассыпая страх по своим следам и развеивая смерть со своим дыханием. Ни то волк, ни то виверна, ни то кошка покойной тишиной крадётся сквозь сень ночного леса, отравляя каждый кусочек его тёмно-зелёным гноем, что капает из раскрытой пасти.До судной ночи два захода солнца.
***
Шорох раздаётся рядом с палаткой, железным звоном проходя по натянутым нервам человека. Мерное дыхание сироты в тёплых объятиях непрерывно. Тихое шипение-шуршание-бормотание на грани слышимости мёртвой маной разъедает спокойствие, рука тянется к холодному металлу. Настороженность струится по венам вместо крови, а интуиция царапает мозг в костяной черепушке, когтями-лезвиями проходясь по нему. Мужчина крепко прижимает ребёнка к себе, перехватывая поудобнее меч и почти что неслышным шорохом выскальзывая из кровати. Малышка устраивается в сильных руках поудобнее. — Разбуди всех, пусть будут готовы к нападению, — шёпотом говорит разбуженному подчинённому командир, а после даёт лёгкого леща, чтобы солдат быстрее пришёл в себя. — Быстро и тихо исполнять, — рычание на грани слышимости. — Пусть псевдобожий ублюдок убит героем, но мы не знаем, все ли враги повержены, — мужчина кивает и подрывается с кровати, быстро накидывая одежду. — Через три минуты всем быть здесь. Темень гуляет на воздухе, тихонько заглядывая в палатку, кидая на всё живое свой мертвецкий взор, осматривая свою добычу, и мягкой поступью уходит, разъедая здравомыслие неспящих. Страх липкий обволакивает незаметно, склизкими пальцами проходясь по шее, игриво сдавливая её так, как никогда раньше. Ни одна засада, ни одно предшествующее сражение не убивало так медленно изнутри. — К приказам готовы, — напряжённым шёпотом рапортует солдат за всех, пока остальные стоят, лезвия держа поближе. Неровная темнота мягко окутывает ноги живых существ. — Четверо остаются здесь охранять ребёнка и запасы, остальные делятся на тройки и обходят периметр. Быть готовыми к нападению, я чувствую опасность. — Есть, сэр. В ту ночь смертеподобные убожества выходят на поверхность, изучая добычу, подрезая мышцы, вырывая сердца и излучая страх. Ни один солдат, ни один гражданский не погибает, но погибает надежда на светлое будущее — истинный Ад приоткрывает завесы, разрывая в клочья барьеры божественные.До судной ночи один восход солнца.
***
В зале света воздух клубится тёмными кольцами, оплетая запястья и горло. В зале света углы сияют тёмными тенями, которые с интересом поглядывают на возвышенных существ с телами из пара, душами из молитв и лицами из мрамора. В зале света голос безразличен и подчиняющ. В зале света от света название да молитвы, давно уже не слышимые всеведущими рабами богов. — Превеликий Господь Смерти приказывает защищать людей, — с почтением в голосе оглашает решение Бога светлая тень с душком сладостным. Внетелесные высшие существа из божественного клана, подвластного Богу Смерти, кивают в так словам своего предводителя. — Как бороться с мусором предлагают другие владыки? — не столь подобострастно спрашивает оно же. — Господь Равновесия велит запечатать сейчас же проход в мир демонов, — на что остальные представители божественных кланов кивают, соглашаясь с мудростью Бога, — а также провести Великое Судилище. Зал света всё более окрашивается тьмой, которая пробирается в души высших существ с мольбами погрязших в войне и бойне людей. Именно они корень всего худшего и лучшего в мире. Наиболее оторванные от природа, они никогда не смогут достигнуть равновесия в своём существовании, вынужденные обращаться к Богам и божественным кланам для продолжения своего существования. Они первоисточник горя, страданий и демонов. Они первоисточник счастья, надежд и Богов. — Судная ночь убьёт всех живых разумных существ! Мы не можем подвергать такому риску создания Господ! — раздаётся с разных сторон зала, но сие высшие не знают, что Бог Равновесия всеведущ, что Божество предвидело бунт. Что у них нет выбора...До судной ночи один приговор, что уже вынесен.
***
Нечто синее и больше луны предстаёт перед ним во сне, вырывая из короткого забытия дрёмы холодным потом и муражками по спине. Что-то липкое сжимает сердце, опоясывает лёгкие и змеится в желудке. Что-то по-звериному ужасное хватает за шею небытийными когтями, не разрывая горло и не вспарывая артерии и вены. Не, но только пока. Кейл подрывается беспокойным нечто, будя ребёнка под боком. Мира потирает глазки кулачком, но ни звука не издаёт, приученная военной жизнью хоронить все вопросы и переживания в себе. Ему правда жаль этого ребёнка, да всех детей, кто застал эту бойню бесправную. Это чувство всегда прокрадывается в его тело и разум, стоит взгляду зацепится за детское лицо. Но сейчас, как и всегда, как и всю жизнь, нет времени. Интуиция мурчащим львом что-то шепчет на ухо, но командир не может разобрать и слова, только давит чудом не отмершую за бесконечную, кажется, жизнь панику и просит малышку быть осторожной, пока он не вернётся. Мира кивает, и какой-то порыв заставляет поцеловать её в лоб на удачу. Потому что интуиция наевшимся котом притворяется перед пиздецом. Потому что кажется, что он не вернётся сюда никогда больше. Перед тем как выйти, Кейл будит солдата и просит присмотреть за Мирой. Потому что намечается что-то страшное, понимает он, глядя на поблёскивающую аквамариновую гладь неЛуны. Понимает и срывается в сторону штаба главнокомандования под рычание и шипение чего-то на грани слышимости. Чего-то опасного до смерти, чего-то страшного до комы. Нечто с шерстяной головой змеи и столь же волосатым телом крокодила из джунглей раскрывает пасть, пытаясь сожрать его, и меч привычно ложится в руку. Шипастый хвост разрезает воздух, чуть не придавливая его сзади. Холодная сталь пролетает мимо головы чудища несколько раз и лишь однажды приземляется на тело. Льётся гнилостная чёрная кровь, и зверюга вопит. Люди и нежить вокруг сбиваются в кучки, то ли спасаясь и спасая, то ли убиваясь и убивая. Топор натыкается на щит, а коготь — на хвост. Слышится перезвон железа и хруст костей, вопли умирающих убожеств и догорающих в агонии боли людей. В этом моменте нет места жизни, только Смерть прогнившая правит балом безумия и предательства. Чудовища из самого Ада нападают, сломленные люди рыдают в отчаянные секунды последнего вздоха и лишь единицы сражаются среди этого хаоса, выдирая шанс увидеть восход златого солнца. Чужая вонючая кровь течёт по рукам Кейла, пачкая серую кожу во что-то болотное. Боль парализует пальцы, но кто сказал, что бойня окончена? Что его бессмысленно долгая жизнь оборвётся вот так? Проклятая кровь стекает по пальцам, шипя понемногу, но он не обращает внимания, бросаясь на помощь солдату неподалёку. Кровь тёмно-зелёная льётся из ран тварей, заражая всё сущее. Лишь толика людей остаётся неприкосновенными: те, кто слишком упёрт, чтобы сдаваться, и те, кто успел и смог спрятаться. Высшим сущностям не до этого — высшие сущности силы теряют. Демонам не до этого — демоны силы теряют. Люди бросаются на смерть, на зубы вострые и когти жалящие. Люди бросаются друг на друга, люди бросаются от себя, от внутренних демонов, что подпитывают убожеств снаружи, от сомнений ослабляющих и надежд убивающих. Люд умирает и сходит с ума, и среди всей этой чехарды бедствия Хентьюз не знает, что делать, ведь его удел — спасать из-под завалов и докладывать обстановку. У него ни сил, ни возможностей только до никчёмного долгая жизнь. Бесполезная, потому что он ничего не может сделать, никого не может спасти. Взгляд непокорных янтарей цепляется за буйного покойника в развивающихся генеральских одеждах с отчаянной аурой и мечом на перевес. За монстров, которые падают к еле двигающимся ногам. За тремор всего тела и чудище, которое пытается попробовать на зуб ублюдка-мечника. Взгляд цепляется, а тело уже движется. И плечи сбивают монстра с ног, и меч плавно входит в раскрытую пасть, срезая верх головы недоволка. Объятое чёрным тело падает на землю, теряя всю свою темноту. Вместе с ним падает надежда Кейла, потому что ублюдок — вечное сражение за себя, за друзей, за королевство, против Белой Звезды. Чхве-мать-его-Хан никогда не падал вот так замертво на поле боя, никогда не оставлял врагу шанса победить его, не остальных, его. Мужчина чувствует, как у него подкашиваются ноги, но всё равно заставляет себя рвануть и смягчить падение мастера меча, потому что он нужен для сражения. Потому что Он — символ выживания для королевства выживших. Королевства, потерявшего территории и солдат, но не потерявшего дух. Кейл держит ублюдка, с которого началось падение его жизни в пропасть, и пытается его привести в себя, потому что Он — меч короля. — Хэй, очнись, болезненный, — тормошит героя за плечи Кейл, и ублюдок только стонет хрипло, раздражая. Сзади раздаётся шорох, и мужчина перекатывается, закрывая собой придурка. — Очнись и сражайся, блять! — в голосе надрыв нервный и грозный. Рядом ревёт новый монстр, и ему не остаётся ничего, кроме как сражаться, прикрывая мечника до того, как он очухается. Монстры и чудища потусторонние сливаются в одну гнилую полосу из разодранных тел. Звуки смертей и плача звонкого становятся медитативным задним фоном, среди которого не пробирается ни одного природного голоса. Жизнь затихает в эту ночь, вверяя всё сущее Смерти в руки, скрываясь в чёрных мантиях и прячась от нуждающихся. Великий мечник стонет снова и начинает молоть чепуху, прощаться с кем-то, о ком Кейл никогда не слышал, здороваться с мертвецами, шептать что-то на неведомом языке. И лишь одно мужчина понимает — мастер меча, великий герой Роана умирает. И это неизвестным образом заставляет его сесть рядом, провожая недостойно достойного ублюдка в последний путь. — Розалин, — улыбается уголками губ всё ещё парень, видя красное перед глазами, — ты уж скажи Локу, что этот хён очень любил его. И в этом столько боли, которую чувствует вдруг в отмершем сердце последний Хентьюз, что его сгибает по полам. Потому что так он хотел бы попрощаться с семьёй, защитив хоть кого-нибудь. Так он иногда видел во снах последний разговор с Лили или Басеном, с отцом или леди Виолан. Так больно это было слышать, потому что слова любви вновь доставались умершему. А умершим, как известно, уже всё равно. — Встреться с ним в следующей жизни и скажи это сам, ублюдок, — шипит напутствие Кейл и смотрит за тем, как великий герой захлёбывается в демонической гнилой крови. Хотел бы это напутствие он дать себе в последний путь, но что-то совсем не складывается. Он, Кейл Хентьюз, неведомым образом, будто ненавистное Богу Смерти дитя, вечно выживает. Поэтому он сейчас сидит перед трупом своего некогда ненавистного генерала и встречает первый рассвет забытого Богами мира. Сидит и думает о том, как хорошо было бы перерезать себе мечом вены. Топот маленьких ножек сметает его планы, и он остаётся сидеть неподвижно, ожидая выжившего ребёнка. Оборачиваться не хочется. — Дядя Кейл, — тянет выжившая в бойне неведомым образом Мира, — это нормально, что я хочу умереть? — Не знаю, милая, не знаю, — и тянет ребёнка на руки, чтобы девочка не пачкала свои грязные ноги в крови бездушных туш. — Надо доложить об этом королю, — говорит мужчина и направляется в сторону выживших индивидов, среди которых на солнце сияет король некогда Роана, а ныне оставшихся в живых. — Меч королевства умер, Ваше Величество.