Семья превыше всего

      Джон Марстон не считал себя хорошим отцом.       Да и отцом был редко.       «Не уверен, что Джек — мой сын», говорил он. Датч в такие моменты просил его выкинуть «эти глупости» из головы и вести себя подобающе, ведь Джек — его сын и ответственность.       У него никогда не было привязанности к ребенку, которая, по мнению Марстона, была присуща всем родителям. Датч часто вел себя так, будто он Джону отец: наставлял его, переживал, стоило ему попасть в беду, никогда не оставался равнодушным. Хозия вел себя похожим образом. Он видел, как другие люди переживают и радуются за своих детей, но не представлял себя разделяющим подобные чувства. А если ему было все равно, то почему же сейчас его так задевало происходящее?       «Папа Бронте сказал одно, папа Бронте сделал другое».       Мальчик будто не в плену побывал, а в гостях. Хотя, если хорошенько подумать, это отчасти так и было. Но это «папа Бронте» — каждый раз как удар по роже.       — Пожалуйста, не называй его так… — выдавил Джон, но мальчик его даже не слушал. Он увлеченно рассказывал, что видел и делал в доме итальянца.       — Что такое «кавало» знаешь? Это значит «лошадь»… А «пантафоле» — это шлепанцы.       — Шлепанцы? — серьезно, Джек?       — Они дали мне две пары — одну для дня, другую для ночи.       «А ты не можешь дать ему ни черта, крыши над головой и той нет».       — Ну… я просто рад, что ты жив, — это его максимум.       — О, да! Я прекрасно провел время! — мальчик все так же не слушал жалкие ответы Джона, но это было к лучшему. — Но я скучаю по маме. А она скучала по мне?       Материнская любовь — то, что нельзя купить ни за какие деньги. Джон хорошо понимал, что такое материнская любовь на примере Эбигейл. Она любого пришьет за Джека.       — Да, конечно. Ты не представляешь как, — скучала так, что Джону было страшно иной раз показываться Эби на глаза.       Была уже глубокая ночь, но этот день был особенным, поэтому ребенка не отправили спать, как положено. Джек сидел на коленях матери, в кругу людей, которых считал своей большой семьёй и вместе они пели веселые песни, собравшись у большого костра.       Эбигейл не выпускала Джека из рук, все обнимала, словно стоит ей ослабить хватку, он снова исчезнет. Но улыбка не сходила с ее губ. Вряд ли бы она поверила, но Джон испытал нечто схожее, когда Джек бросился его обнимать.       Всю неделю, что они искали мальчика, Джон, вопреки собственному убеждению насчет своих чувств, не находил себе места. Он говорил, что Эбигейл прибьет их всех, если они не вернут ребенка. Но на деле он сам не знал, как будет жить дальше, если они его не вернут. В последний раз он так боялся, когда один из людей Корнуолла чуть не перерезал ему глотку в Валентайне. Разница была в том, что тогда страх длился недолго, пару минут. А тут… Что, если Джек был в похожей ситуации? Что, если они уже потеряли драгоценное время?       Потому что были беспечны и тупы.       Потому что Датчу и Хозии вздумалось плести интриги.       Потому что Джон ни на что не годен.       Вслух Марстон говорил, что они вернут Джека. Будто это было неизбежно. Будто если он будет говорить так вслух, это произойдет. Что ж, в этот раз сработало.       Поэтому Джон пел со всеми и выпивал.       «Папа Бронте» продолжал крутится в голове.       Как же быстро Джек стал называть итальяшку «папой». У него уже есть отец, так какого черта?       «Обижаться на ребенка? Низко даже для тебя, Марстон», укор в собственной голове почему-то звучал голосом Моргана. Наверное, потому что последние несколько лет тот только и делал, что отчитывал Джона как конченного идиота. Но если подумать, то удивляться и обижаться было не на что.       Неудивительно, что Джек проникся к Бронте. У мальчика был красивый дом, хорошая еда и одежда, игрушки и книжки, даже гребаные шлепанцы на каждый час. А главное, Бронте говорил с ним.       Все в лагере были к Джеку добры, кроме собственного отца.       Хозия учил Джека читать и рассказывал интересные истории.       Артур брал на рыбалку.       Девочки дарили сладости.       Шон и Ленни играли с ним.       Отец поспешно уходил, стоило Джеку оказаться рядом.       Джон был дураком.

***

      — Играешь в семью… — протянул Датч, медленно подходя к Джону. -… это прекрасно.       Джон шел. Просто шел по делам. Ему нужно было помочь Чарльзу починить трухлявую телегу, которая ломалась после каждого их переезда.       — Почему ты так ведешь себя со мной? — в словах Датча была насмешка и угроза. И чем он ее заслужил? Конечно, Марстон был не из тех, кто держит язык за зубами. Он рассказывал о своих опасениях или жаловался, если так угодно, зная, что ван дер Линде это злит. Но толпа законников и награда за их головы были серьезной причиной волноваться.       Не для Датча. Он был недоволен каждый раз, когда Джон об этом напоминал. А еще когда говорил о пароме.       — Просто помни… банда всегда на первом месте. — Датч положил ладонь ему на плечо в якобы доверительно жесте, но его прикосновение все равно что ожог. Джон с трудом преодолел желание отойти. Продолжал кивать головой, как болван, соглашаться, потому что не хотел ссориться, когда их главарь в таком странном состоянии.       За фальшивым добродушным, чуть ли не отеческим тоном, плохо скрывался яд, которым можно было бы потравить весь Сен-Дени.       — Мы сражаемся друг за друга… это все что, я хочу сказать.       «Правда, Датч? Считаешь меня настолько тупым? Неужели с легкой подачи Моргана, слухи о моей безмозглости стали легендой?»       — Я правда не понимаю, о чем ты. — он только и делал, что дрался за банду, рисковал собственной шкурой. Разве он давал повод сомневаться в себе?       Да, однажды Джон ушел из банды и надолго. Но он не предавал их. С этим, конечно, поспорил бы Артур. Но сейчас Джон говорил с Датчем ван дер Линде, который несколько лет назад принял его назад с распростертыми объятиями.       — Нет, нет… это просто я дурак. — слабое оправдание. — Ты знаешь меня, а знаю тебя. — тут Датч перестал улыбаться.       Он подошел вплотную к Джону и больно ткнул его пальцем в грудь.       — Я знаю тебя. — с расстановкой сказал ван дер Линде, а затем ушел, оставив Джона в замешательстве.       В чем была его чертова проблема?!       Сначала Датч говорит: «Джон, у тебя есть семья, они — твоя ответственность». И когда Джон наконец-то вынимает голову из задницы и делает что-то для семьи, банда становится важнее!       А разве раньше была какая-то разница между бандой и семьей?       «Датч просто сходит с ума».       Это то, что многие думали еще с Валентайна, но не говорили вслух. Легче было верить, что у ван дер Линде временное помутнение. Скоро он станет прежним и найдет решение, которое устроит всех. Какое-то время Джон и сам старался в это верить. Но Датч продолжал привлекать к ним внимание властей, прикрываясь попытками заработать деньги. Веры в него становилось меньше с каждым днем. И все чаще Джон вспоминал то, как Датч вел себя в тот злополучный день на пароме.

***

      Джек все никак не мог перестать говорить о каких-то там «спагетти». Мальчик помешался на этой еде, а Эбигейл злилась. Понятия не имела, где эти «спагетти» брать.       Джон продолжал не понимать себя.       Все что он думал все это время касаемо отцовства и Джека было чушью.       Еще совсем недавно, когда он был на пороге смерти, ему было жаль, что Джек родился. Ведь тот не выбирал свою судьбу и ему суждено стать преступником. Грабить или быть ограбленным, убивать или быть убитым. Видя потуги Эбигейл, ему становилось жаль и ее. Шлюха и воровка, которая решила, что ее сын может стать кем-то достойным. Его мать, насколько Джон знал, тоже была шлюхой. Только посмотрите на него!       — Ты правда думаешь, что если он научится читать, то станет адвокатом? — спрашивал Джон у Эбигейл с издевкой. Она начинала злиться где-то на середине вопроса, потому что знала, к чему он ведет. — У нас половина лагеря умеет читать и никто еще не стал уважаемым судьей.       И Марстон был не тем человеком, который смог бы воспитать кого-то достойного. Лучше ничего не делать, чем делать и облажаться. Так он думал.       Стоило отнять у него Джека, как все переменилось.       Кроме осознания, что может ему стоит перестать быть козлом и попытаться сделать хоть что-то для сына, усилился страх смерти. С того дня в Блэкуотере он думал о том, что случится, если он умрет.       Замерзая в горах, он думал о том, что у Эби и Джека есть те, кто о них позаботится. Главным образом он думал о Датче, больше по привычке. Ван дер Линде ни за что бы не оставил Эбигейл и Джека на произвол судьбы.       Сидя на болотах, Джон уже не был так уверен. Столько людей было в лагере и никто не заметил, что Джека похитили. Если бы не везение, то Джека бы уже не было с ними. И все из-за того, что затеял Датч, вопреки здравому смыслу.       Ему нужно было выбирать. Хозия и Артур намекали ему, что он должен забрать семью и уйти. Возможно, они были правы. Но это было не так просто. Он большую часть жизни прожил в банде, где все решал один человек. И этим человеком был не Марстон. Джон только один раз был сам по себе и продержался недолго. А тут с ним будут два человека, которые полностью от него зависят. Кажется, он начинал понимать все бремя, которое нес на себе Датч…       «Нужно только начать».       Например, с денег. Как только он накопит нужную сумму, то они втроем уедут куда-нибудь… Куда скажет Эбигейл. Нужно лишь пойти на последнее дело, о котором говорил Датч.