The Emperor, The Devil, The Hanged Man

      Питер помнит. Помнит чамрочные коридоры клиники и их спиртово–этаноловый смрад. Помнит белые, как кипень, стены и стерильный кабинет. Помнит эту дезодорированную кушетку и зарево бестеневой лампы.       Тетя Мэй всегда была борцом. В котловинах и траншеях памяти Питера жил ее священный образ, где Мэй Паркер, подобно Иову, сметала преграды судьбы, не утрачивая веры в Бога. Не иначе как Шестокрылый Серафим, снизошедший к Паркеру после погибели его родителей: тетушка являлась его единственной опорой, его стержневым костяком, без которого Питер бы осел и безнадежно развалился. Уповающая вера Питера в Господа иссякает тогда, когда он соцерзает родную тетю распластанной и чахнувшей. Иову ведь индифферентно, что Бог отнял у него все: начиная от крова с детьми, заканчивая от здоровья. «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?». Только пройдя через адские муки ему себя являет Господь. Являет себя как сраного вополощенного бога —  такое знание было дано Иову в результате его страданий. Был ли тот рад? Нет, в Ветхом Завете такие чувствия не приветствуются: наш друг Иов предается самоотречению и резиньяции. Отражение этих переживаний Питер наблюдает на лике Мэй.       Добиться полной ремиссии на четвертой стадии рака невозможно — только десять процентов людей с ним проживают больше, чем пять лет.  В прочем, панацея для комка терний Питера есть. Переливчатое, торное острие, сжатое меж большим и указательным пальцами, еле ощущаемо соприкасается с роговым слоем. Пологая и наточенная кайма вонзается в эпидермис, прорывая  кровавую дамбу и пересекая юношеское запястье. Канючая боль разгорается эфемерным запалом так же быстро, как и утихает: Паркер рвано выдыхает. Стало гораздо легче. Он воспроизводит этот маневр раз за разом, пока хомут тревожности не исчезает напрочь. На левой руке выгравированы сочащиеся кармином рубцы, и сантименты покидают Паркера.       Просто, блять, поразительно: в мире супергероев, скачущих в цветастых трико и стреляющих лазерами из глаз, лекарства от карциномы не существует. Чудеса.       Раны затянутся совсем скоро, — спасибо его шустрой регенерации, и Мэй не увидит этого безобразия. Однако следствия аутоагрессии не остаются незамеченными: Питер в ступоре каждый раз, когда психотерапевт спрашивает его о суицидиальных намерениях. Если волк охотится на зайца — означает ли это, что пресловутый заяц жаждет своей смерти? Питер увяз в неустанной, безостановочной борьбе с супостатом в мириады раз больше него самого, а его еще спрашивают, желает ли он быть истерзанным в клочья.       «Прошу, Мэй, только не ты», — целительной, жалостливой мантрой, мольба проносится в измученном мозгу, пока Питер, охочий до безукоризненного результата, денно и нощно модифицирует веб-шутеры и пытается синтезировать паутину — эти попытки, может быть, и далеки от его magnum opus, но идея попасть в «Семерку» и помочь Мэй кружится контрапунктом у него в мыслях и не собирается покидать их.