Огоньки

Чёрт. Опять. Вова чувствует щекочащее чувство в горле и закашливается. — Всё хорошо? — тихо спрашивает Антон, наклоняясь к нему. — Да, всё ок — он отпивает пару глотков сока — ща вернусь. Он быстрым шагом направляется в сторону туалета. Блять. Вова стоит перед раковиной и разглядывает себя в заляпанном зеркале. Кожа с каждым днём становилась всё бледнее, а синяки под глазами увеличивались, несмотря на то, что режим сна с горем пополам он восстановить смог. В горле вновь что-то щекочет и слегка царапает. Опять. Масленников выплёвывает пару жёлтых лепестков, пропитанных кровью. Больно. От этой давящей боли хотелось кричать. Эти листочки забивали горло и нос, заставляя Вову задыхаться по ночам. Вспоминаются слова врача: — Владимир, у вас лёгкий случай, эти цветы не так опасны, но всё же будьте очень осторожны и ищите своего человека. Как его искать-то? Никаких маячков над головой или указателей, как на дороге не было. Жил и горя не знал, пока не встретил этого… Когда Вова проснулся с ним в одной постели, оба ахуели знатно. С того момента всё и началось. Купальница. Или жарки. Или огоньки. Названий у этого чистого и невинного цветка много, но Володя ненавидит каждое. Ёбанный Керамбит. Именно после первой встречи с ним началась эта хуйня. Он вновь закашливается и выплёвывает небольшой красно-жёлтый цветок. Режущая, жгучая боль. В глазах начинает всё плыть. Он медленно сползает на пол, прижимаясь к холодному кафелю. Твою мать. Хотелось сдохнуть. Или прекратить всё это. Саша. Ебучий Саша Комсомольский или как его там? Резепов? Похуй. Ебучий, холодный, неживой, агрессивный Керамбит. Мова закрывает глаза и выплёвывает три цветка, которые пачкают руки и одежду в крови. Глаза слезятся сами собой, горло жжёт и как будто раздирает. Тело начинает сводить от боли и медленно отключаться… — Вова, блять — слышится голос, как-будто под водой. Голос грубый и такой знакомый. — Вова, ёб твою мать! — его толкают в плечо. Мовец разлипляет глаза и хочет, чтобы всё это было сном. Рядом, на корточках, сидит Саша и держит его. Да ну нет. — Чё с тобой? Да нихуя. Из-за тебя я блюю цветами и скрючиваюсь от боли. Рука у него большая и тёплая. Вова кладёт свою ладонь на Сашину, и обоих как-будто прошибает током. Резепов закашливается и подходит к раковине. Тоже самое. Мовец не встаёт, было лень. Он закрывает глаза и слушает. Слышно кашель и какое-то хлюпанье. — Какие у тебя? — тихо спрашивает, поворачивая голову. — Купальница. — И у меня. Саша распахивает глаза. Не может быть. Вова? Да нет, бред какой-то. — Чё, серьёзно? — голос слегка дрожит. — Ага. Саша садится рядом. — И как давно? Володя задумался. — С того момента, как мы на хате Забэ проснулись. Резепов кладёт руки на голову и что-то шепчет. 1:1. — Не может быть такого — говорит Саша, вставая на ноги. — Может — отвечает, слегка приподнимая уголок губ. Вставать не было желания, хоть и стало лучше. Саша протягивает ему руку. Он берёт её и поднимается. Ладонь Сашину не отпускает. Тёплая, большая. Резепов пытается убрать руку, но ему не дают. Наоборот, на себя тянут. Масленников прижимается к нему всем своим худым телом, надеясь, что станет легче. Старший приобнимает его, чувствуя, что становится легче дышать. На улице прохладно, даже холодно, но этот холод мало-мальски приводит в чувства. И на том спасибо. Масленников опирается о стену и закуривает. Горький дым заполняет рот и подбирается к лёгким, которые и так страдают из-за цветов. Саша стоит рядом и просто смотрит хуй знает куда, не поворачивая голову. Даже сейчас, когда никого нет, нет камер и света, он не выходит из образа, оставаясь таким же холодным и безчувственым. — Чё дальше делать будем? — нарушает тишину Вова. — Лично я — ничего, что будешь делать ты — мне похуй — холодно бросает Керамбит, выкидывая окурок куда-то к урне. Попал. Хоть когда-то он попал. Мовец слабо улыбается. — Загнёмся оба. У меня, например, нет желания дохнуть. Жить пока хочу. — А с чего ты вообще взял, что мы? Может, это кто-то другой? — в голосе чувствуется раздражение. Вову тоже всё это бесит. Его бесят эти ебучие цветы, бесит это состояние, бесит ебучий Керамбит со своими тупыми вопросами. Достался же ему такой человек. Судьба — конченная сука. — У тебя есть другие варианты? Саша задумался, стал перебирать варианты, вспоминать то время, встречи и понял одну вещь: к сожалению — нет. — Понял теперь? — Хихикает Масленников, понимая, что у него не вариантов. — Блять. — шепчет Резепов, скатываясь в бездну по стене на землю и закрывая лицо руками. Похуй, что холодно. — Сам в ахуе. Тоже не верил — он садится рядом и приобнимает его за плечи. Тот, на удивление, ничего не предпринимает, сидит и кажется, не двигается. — И чё делать теперь? — спрашивает Керамбит, не поднимая голову. — Да хуй его знает. Оба, хоть и не до конца, понимают, что просто сдохнут от этих ебучих Купальниц. Вова осторожно кладёт голову Саше на плечо, но буквально через пару секунд оттёргивает её. Опять. Он отворачивается и выплёвывает ещё штуки три-пять этих блядский цветов. Опять больно, опять тяжело дышать, опять кровь. Саша осторожно берёт его за плечи, разворачивает к себе. В глазах читается беспокойство. Он даже удивляется. Керамбит может сопереживать и волноваться? Он чё, живой что ли? Бред какой-то. — Тебе, может, воды? — Не, не поможет. Они молча сидят, думая о том, что делать со всем, что навалилось. Осознание скорой смерти душит ещё больше цветов. Осознание того, что они являются друг для друга спасением, вообще убивает все шансы на нормальное существование. — Саш? — Чего? — он поворачивает голову в его сторону. Масленников резко целует его, придерживая за шею. Целует глубоко и отчаянно. Саша не размыкает губы, не отталкивает, просто ждёт. Ждёт, пока Вова сам отстанет. — Хватит — шепчет старший, немного отстраняясь. — Чё, легче? — спрашивает Мовец, выплёвывая зелёный листочек. Резепову стрёмно было признать то, что да, стало легче. Стало легче дышать, горло и грудь перестали так сильно болеть, а в голове исчезло лёгкое эхо, которым отдавался шум машин. Но блять, это из-за Мовца. Из-за него, из-за этого ебанутого школьника всё началось и из-за него же и заканчивается. Тотальный пиздец. — Да — тихо произносит Саша, целуя его в губы и начиная не спеша их сминать. Нежно, медленно, немного по-детски даже. Вова отвечает, углубляя поцелуй и не веря в происходящее. Лучше б Звягинцев с вас и снял «Нелюбовь» Становится легче, тело не сковывает боль, нежные лепестки перестают душить и вырываться наружу. Сколько лет Вова не чувствовал себя так хорошо? Год? Три? Чуть больше наверное. — Саш, не уходи пожалуйста — шепчет Мовец, обнимая его за руку. Прижимается, как ребёнок к матери. — Не уйду — тихо произносит Керамбит, и обнимает, наклонив к нему голову, понимая, что не оставит его, что не уйдёт, что нет выбора, что судьба — и в правду максимально отбитая сука, но возможно, он этой отбитой суке благодарен. Как и Вова. Сшив из лоскутьев, его и себя Сидя точно ребёнок, что как-то соврал…