Ущипните его, кто-нибудь!

СВ: ты мне жуть как надоел!!! ЭБ: это ты мне надоела! ЭБ: я даже не буду произносить это вслух. СВ: тогда произнесу я!!! ты влюблен в карката и боишься это признать! ЭБ: мы закончили этот разговор. я НЕ влюблен в карката. СВ: влюблен! ЭБ: не влюблен! СВ: влюблен! ЭБ: не влюблен! СВ: влюблен! Тебя зовут ДЖОН ЭГБЕРТ, и ты НЕ ВЛЮБЛЕН В КАРКАТА ВАНТАСА. Об этом смешно даже думать! Нет, серьезно, почему абсолютно каждый из твоих друзей в какой-то момент жизни считал своим долгом сообщить, что ты течешь по нему, как масло по сковородке?! Бред! И даже ДЖЕЙД ХАРЛИ, твоя ЧУДЕСНАЯ РОДСТВЕННИЦА, МИЛЕЙШАЯ ЛЕДИ, а также ТАЙНОЕ ОРУЖИЕ АМЕРИКИ, не иначе, не сможет тебя в этом убедить, хотя она пытается отчаяннее всех! Ладно хоть остальные завалились, иначе ты бы точно, абсолютно наверняка, почти однозначно совсем потерял терпение и!.. Тебя довольно бережно бьют затылком в подбородок. — Ты не смотришь, — замечает недовольный голос. Ты страшно пугаешься, что кое-кто обиделся, но уже через мгновение очаровательный и очень принципиальный чудик в твоих руках вздыхает и довольно миролюбиво откидывает голову тебе на плечо. Он такой теплый, и мягкий, и безумно приятно пахнет сладким шампунем (женским, потому что он терпеть не может все эти «ВОСЕМЬ В ОДНОМ С ЗАПАХОМ ЛЕДЯНОГО ОБРЫВА ДЛЯ НАСТОЯЩИХ МУЖИКОВ»), что ты невольно утыкаешься носом в мягкие рыжие волосы. Из двух звуков дыхания внезапно слышен лишь один. — А потом будешь просить меня объяснить, что тут происходило… — слабо заканчивает он. Ты не знаешь, что бы ты делал без него — самого обнимательного, ласкового и заботливого приятеля во вселенной. Он — единственный, с кем ты можешь и хочешь так откровенно нежничать, кто не против того, чтобы сидеть у тебя между ног во время просмотра очередного шедевра из списка худших по версии Rotten Tomatoes и позволять твоим пальцам бессмысленно блуждать по его податливому животу, крепким ребрам (где-то за ними прячется его сердце, ужасно сильное и одновременно совершенно беспомощное, ты знаешь) и аккуратным влажноватым ладошкам. Иногда (почти всегда) ты почему-то не можешь дышать, когда он просто на тебя смотрит. Даже не как-то по-особенному, просто смотрит своим обычным утомленным взглядом. Твоего НАИЛУЧШАЙШЕГО В МИРЕ ДРУГА зовут КАРКАТ ВАНТАС. Он самый красивый, добрый, умный и интересный на свете. И ты в него не влюблен. — Я что, виноват, что у тебя стояк на какой-то отстой, приятель? Что это вообще такое? — Не разевай свою варежку на бриллианты киноискусства, простатитолюдин. Добьешься хоть вполовину столь же богатой романтической жизни — будешь пиздеть, — сурово решает Каркат. И зря, очень зря. Потому что ты готовился к этому моменту. — Ну-у-у… — задумчиво тянешь ты и легонько надавливаешь на скулу своего приятеля, невзначай почесывая его за ухом. Тот оборачивается к тебе резко и даже как-то нервно. О да. Ему стоит побеспокоиться. — Привет, милашка. Когда-то мне говорили, что нет ничего чище неба ранней весной, но я понял, что они врали. Знаешь, когда? — Ты подаешься еще ближе к его носу. — Когда увидел твои глаза. Каркат давится, но ты не даешь ему отстраниться — только спускаешься рукой с щеки на талию. — Там еще было что-то про самое горячее место на планете. Уж не знаю насчет места, но самый горячий человек сейчас точно у меня в объятиях… — попытка Карката отвернуться не играет ему на руку, потому что ты тут же наклоняешься к его уху и понижаешь голос до шепота: — Слышал, в этом году выдают новый Оскар в номинации «Мужчина моей мечты». Кажется, выиграл какой-то Каркат Вантас. Интересно, кто это?.. — Заткнись!.. — просит Каркат, и в этом столько неловкости, паники и почти отчаяния, что ты приходишь в восторг — так его смутить! Да это ж рекорд! — Ты это не серьезно! Никто не признается в любви вот так! — Хочешь, чтобы я поцеловал тебя, чтобы доказать, что это не сон? — улыбаешься ты, но все же сбавляешь обороты. — Ладно, выдохни. Я бы не стал признаваться в любви вот так. — О, — Каркат ерзает, чтобы отстраниться, и звучит неожиданно задетым. — Естествен… — Если бы я признавался тебе в любви, — продолжаешь ты, и не то чтобы это было запланировано, но не то чтобы ты не думал об этом последние этак полгода, — я бы сказал, что ты — все, что мне нужно. Я провожу с тобой чуть ли не сутки напролет и не жалею. Ты, как бы ты этого ни прятал, самый заботливый, вдумчивый и добрый человек, которого я встречал. Понимаешь, о чем я? Хм. — А еще если уж и ступать на радужную дорожку, то только с чуваком не менее горячим, чем ты. Правда, как выяснилось, ты на первом месте в моем рейтинге. — Эгберт. Глаза у Карката больные и почему-то страшно серьезные. Ты пугаешься — ждешь, что он вскипит, обидится или не скажет ничего, но очевидно расстроится… Но Каркат отстраняется и нервно заглядывает тебе в лицо: — Ты серьезно? Ты только киваешь. А что, в мире есть хоть кто-то, кто не считает, что завоеватель сердца этого совершенно потрясающего человека не выиграет в лотерею? Конечно, блин, ты серьезно! Каркат почему-то не говорит ничего — только утыкается тебе в грудь и молчит весь остаток фильма, тяжело сопя, пока ты посмеиваешься, несешь чушь и гладишь его по голове.

***

Это бред, думаешь ты, когда Каркат, с утра особенно ворчливый, вываливается из дверей своего дома. Кажется, он успевает по пути показать фак Джеку, хе-хе-хе. Это бред! Джейд же и сама любит помиловаться с тобой, например! Так почему это не считается, а то, что ты не можешь не улыбаться, когда Каркат отчитывает тебя за какую-нибудь ерунду типа несделанной домашки — конец света? — Привет всем обнаглевшим, — бормочешь ты, когда Каркат, мельком оглянувшись по сторонам, встает на цыпочки и обнимает тебя за шею. Ага. Не совсем то, чего ты ожидал, но точно не то, против чего ты скажешь хоть слово. — Я уже семь минут жду. — Да тебе было с Сатурна ссать на опоздания еще до моего рождения, — фыркает Каркат. Ты не хочешь выпускать его из своего совершенно дружелюбного захвата. — Ниче-ниче, тебе полезно иногда попинать влажный потный болт. Помрешь от перевозбуждения когда-нибудь. Не… — его голос вдруг спотыкается, и он поспешно отстраняется, чтобы отвернуться, — не в том смысле. В прямом. Блять, забудь, что я вообще успел что-то выблевнуть из рта сегодня. Привет, Эгберт, как дела? Ты прыскаешь и качаешь головой. Надо же, какие мы порой скромники. — Я и не думал об этом, — уверяешь его ты, кажется, безуспешно. — Хотя если ты все же фанат грязных разговоров, обязательно предупреди, я введу их в регулярную практику… — Ты сначала начни эту практику! — возмущается красный до корней волос Каркат. — Время начало девятого, не тужь мне мозг хоть сейчас, а?! Вместо ответа ты, повинуясь неконтролируемому желанию, просто по-дружески сжимаешь его ладонь своей. Каркат издает короткий невнятный звук (оглушительно умилительный), и почему-то не дает тебе разжать ваши руки до самой школы. Хм. И никому вокруг нет дела. Потому что они не твои чертовы друзья, которым только дай повод тебя подстебнуть! На волейбольной тренировке тебе прилетает мячом — не смертельно, но очень ощутимо. Ты выругиваешься и автоматически опускаешься на деревянный лаковый пол, чтобы сжать голову руками. Тренер останавливает игру, но раньше всех к тебе подскакивает не кто-то из членов команды, а Каркат. Он остается после уроков чаще остальных — сидит на трибунах, делает домашку или корчит тебе рожи, но терпеливо ждет, когда ты закончишь и проводишь его домой. Ты не говоришь об этом — не хочешь заставлять его чувствовать себя обязанным, но знать, что он рядом, всегда безумно приятно. Закатывает глаза, когда тебя хвалят за хороший сейв, улыбается, если ты гордишься своим пасом, и не отводит взгляда, стоит ему заметить, что ты начинаешь нервничать. И вот сейчас. — Безрукие, выплюнутые чьим-то очком выкидыши, — тихо рычит Каркат и опускается рядом, чтобы бережно приобнять тебя за плечи. — Джон, убери руки, дай посмотрю, нет ли крови. Сядь на пол нормально, говноедище, обопрись на меня, ну, грибок стопы ты слепой… — …Да все там нормально, какая кровь от мяча, — бормочешь ты в ответ. — Шишка будет… — Ага, я видел, с таким же успехом в тебя могли захерачить тумбочку. — Каркат поднимает взгляд, не выпуская тебя из своих рук ни на секунду, и начинает пререкаться с тренером. Впрочем, по каркатовским меркам это, считай, уважительная беседа. «Да, в медпункт, дайте по шапке идиоту, который не понимает, куда целится, да, сейчас отведу, какие же качки недоразвитые, да, конечно с ним ничего не случится, у него в голове пусто, чему там сотрясаться, но если все-таки сотрясение»… — Ты такой угарыш, — говоришь ты Каркату по пути домой. Он крепко держит тебя за руку и косится очень опасливо-скептично, будто не верит, что ты не упадешь в любой момент. — Полежу полдня, и то просто чтобы убедиться, что не помру, и нормально будет. — Эгберт, если ты не имеешь ничего против того, чтобы поваляться на полу спортзала, пока во все твои легальные и нелегальные щели заползают муравьи-нулевойайкьюсексуалы, то хоть сутки, но знай, что я, пугало ты покусанное, с того света тебя вытащу. И затолкаю обратно, — он недолго молчит, видимо, придумывая, как украсить фразу, — воткну тебе в анус ножку стула… — Оставь свои мечты при себе, — бормочешь ты в ответ, пытаясь не ржать — от смеха страшно болит голова. Каркат лишь презрительно хмыкает. — Каркат. Может, дело в твоем тоне, может, в его несравненной проницательности, а может, ты просто гораздо очевиднее, чем себе льстишь — в любом случае, твой зайка-приятель настораживается буквально всем телом и вскидывает бровь. Но не перебивает, кстати. Заботливые же пошли друголидеры! — …Ты ведь в курсе, что это все офигеть как мило с твоей стороны? Типа, раз в пять милее, чем мир ожидает от Карката Вантаса? Зубодробительно сладень… Чего и стоило ожидать, тебе на рот ложится чужая ладонь. Ты, наученный опытом, широко ее облизываешь (бяка — руки Каркат, наверное, не мыл уже давненько), а Каркат возмущенно вопит и вытирает об тебя твои же слюни. Каждый раз как по книжке. — Заткнись, — коротко требует Каркат, почему-то очень красный. Да ну, это ведь не было так уж неловко! Не было же? — Еще раз скажешь мне что-то такое, и я лично похороню тебя под триллиардом волейбольных мячей. А потом трахну ими же, используя вместо смазки вот эти самые слюни. И делай, что хочешь. Ты знаешь, что он не имеет этого в виду, но даже если бы не знал, понял бы спустя всего какую-то пару дней, когда Каркат очаровательнейшим образом возится с тобой перед выходом из дома. Никто безразличный не стал бы. Вас не ждет ничего особенного — классический вечер настольных игр, сомнительной музыки и объективно тупейших фильмов у Джейд, но ты очень спешил, потому что не рассчитал время, плюс, к тому же, почему-то потратил слишком много времени на выбор наряда, хотя раньше никогда об этом не думал, и… — Ты — безмозглая личинка, вот ты кто, — констатирует Каркат, когда ты с наиболее галантным видом прислоняешься к стенке у него в прихожей. Прежде, чем ты успеваешь хоть как-то оправдать криво застегнутую рубашку и следы крема для бритья на подбородке, Каркат приподнимается на носочках (учитывая платформу на его ботинках, приподниматься приходится не так сильно, как обычно, но по какой-то причине это все равно овер-умилительно) и с важным видом принимается за твой внешний вид. Ты даже не успеваешь как следует переварить то, во что одет он. А переваривать есть что! Что он будет делать этими ботинками вообще, цыплят давить?! А штаны? Мягкие, на пижамку похожи. И футболка с накинутой поверх расстегнутой то ли кожанкой, то ли что это вообще… Короче, он выглядит как влажная мечта средней школы. Если тебе и хочется сделать фотографию его, засунувшего руки в карманы и устало нахмурившегося, то только из научных целей, честно-пречестно! Каркат усердно перезастегивает пуговицы, а потом мягко касается подушечки пальца языком и стирает грязь с твоего подбородка. Ворчит, конечно, под нос, но не смеется и не злится. Тебе внезапно очень душно. — Ты… кхм. Мне нравится, что ты не в свитере. В плане, мне и свитер нравится, но, типа, тебе… — напомните, зачем ты начал это говорить? Черт возьми. — Тебе идет эта куртка. И футболка. И вообще, типа… — Так, хорошо, тебе не впервой выкручиваться из неловких ситуаций! Просто… оберни этот позор в шутку! — Тебе идет твое все. Это одновременно и победа, и проигрыш — Каркат краснеет до кончиков ушей и недовольно корчится, но вместо трехэтажного мата почему-то резко тебя обнимает. Воу, допустим. А. Он прячет лицо в твоем плече. Тогда понятно, хе-хе. — Я скажу отцу, что ты ко мне пристаешь, и он тебя убьет. А я помогу, — решает Каркат, отстраняясь… …И мягко чмокает тебя в щеку? Температура тела стремится к тысяче. Бля, окей, бывает, сделали заметку — для Карката нормально целовать лучших друзей не в шутку! Забились! Вдох, выдох, черт, да почему сердце так колотится… — Свинина недожаренная, вот ты кто. Мистер Эгберт не научил мыть рыльце, а? Пошли, а то опоздаем! И так из-за тебя задержались на хер его пойми, сколько! Понарожают, а я потом няньчься!.. На людях Каркат смирнеет — и даже не только с друзьями, но и в школе, и вообще! То, какой он ласковый наедине, и какой, ну, каркатовский рядом с остальными, сбивает с толку, но, блин, это Каркат! Твой Каркат! И тебе ли не знать, сколько тараканов копошится в этой расчудесной голове? Во время одной из перемен ты находишь в своем школьном шкафчике букет из маленьких желто-голубых цветочков. Сначала это озадачивает — кто, блин, стал бы дарить тебе цветы? Тайная поклонница? Нелогично. Да и откуда вдруг? Дейв? Недостаточно иронично. Девчонки, не имеющие на тебя видов? Ну, возможно, Джейд, например… Букет красивый. Тот, кто его заказывал, определенно знает тебя достаточно хорошо, пожалуй, даже отлично, чтобы угадать и с цветами, и с оформлением, и… О. Ладно. Тут есть открытка. «ЗАТКНИСЬ ЗАРАНЕЕ.» — написано на ней. Становится одновременно в сто раз более понятно и в двести — более загадочно. Зато намерение взять букет домой укрепляется окончательно. Можно даже сказать, хе-хе, пускает корни… Каркат, вновь устроившийся у тебя в объятиях, чтобы посмотреть какой-то дурацкий ужастик (компромисс после получасового спора о том, чья очередь выбирать фильм), втихую смущается и отказывается смотреть на цветы, заботливо поставленные в вазу на столе, хотя своей причастности к ним не отрицает. Может, это благодарность за… да нет, за что ему тебя благодарить? Это тебе надо благодарить его! Черт, может, это намек на то, что ты слишком потребительски к нему относишься?! Но ведь если ты задаришь его на следующий день, он поймет, что сам навел тебя на эту мысль! Бардак! Хотя с чего бы Каркату тогда отчаянно делать вид, что никакого стола в комнате нет? Непонятно. И только спустя час весьма беззлобных пререканий («на кой ляд она поперлась в дом, где кто-то верещит, будто его режут?», «ты поехал что ли, подошва ты протекшая, а че ей еще делать? рожь сажать?») ты невольно расслабляешься. Цветы. От него. Красивые. Кажется, подаренные искренне, может даже в знак признательности вашей дружбе! И ничего в этом такого мозговзрывательного! Каркат, устроившийся промеж твоих ног живот к животу, лениво зевает и чмокает тебя в кончик носа. У тебя едва не останавливается сердце. — Тебе необязательно сидеть со мной, — сурово напоминает Каркат, когда ты навязываешься составить ему компанию во время подготовки к экзамену по французскому. Ты в иностранных ни бе, ни ме. Каркат бормочет под нос что-то про сэ ридикюль. Полночи ты то листаешь ленту Инстаграма, то заботливо отпаиваешь своего друга (в которого ты, ну, просто кстати, не влюблен) крепким кофе, то ласково разминаешь его плечи, и убеждаешься, что он делает перерывы хотя бы раз в час. Это удивительно несложно — Каркат охотно устраивается у тебя под боком на десять минут через каждые этак сорок и даже не требует ничего особенного. Просто лежит головой у тебя на плече и устало щурится. В половине третьего ночи ты гонишь его спать — выключаешь свет, ставишь будильник на семь тридцать и манишь Карката в кровать. Тот, конечно, сопротивляется, мол, да не доучил я нихрена, отстань, дай еще немножко погрызть гранит науки, но ты непреклонен, и Каркат с его слипающимися глазами и клюющим носом со скрипом признает твою правоту. — …С одним условием, — соглашается он, когда у тебя почти заканчиваются аргументы, и залезает под свое одеяло. Ты вскидываешь бровь. — Что угодно для моего маленького гения. Каркат пялится на тебя в кромешной ночной тьме, а потом отбрасывает свое одеяло, забирается под твое и, будто боится дать то ли тебе, то ли себе как следует осознать ситуацию, тут же льнет ближе. Вы постоянно спали в одной кровати — в какой-то момент доставать матрас и устраивать гнездо на полу или гнать чуть ли не родную кровь на диван стало просто влом. Но в одной пижаме (футболках и а) боксерах в твоем случае, б) штанах в его), под одним одеялом, так близко… — Если ты против, то я несерьезно. — Каркат нерешительно обнимает тебя за талию. О-о-окей. — Не хочешь — как хочешь. Просто… — У тебя ледянющие ноги. Хорошо, что я узнаю об этом только сейчас, иначе заставил бы не просто разминку для глаз делать, а еще и носки надеть шерстяные, — шепчешь ты. Каркат недоверчиво щурится, словно не до конца верит, что ты не стал ржать над его желанием понежничать, но все же смешливо хмыкает. — Ага. Попробуй. В награду за это я бы потребовал еще больше. — Интересно, с каких пор я несу потери, обнимаясь с кем-то во сне впервые за сто лет в обед? — Молчать! Кто там хотел, чтобы я хотя бы попытался выспаться? Ты улыбаешься. Язва. Лучший человек на свете. Воистину мужчина мечты. Точно не тот, в кого ты влюблен. В слабом свете уличных фонарей выражение лица, с которым Каркат на тебя смотрит, просто возмутительно любящее. Так нельзя смотреть на людей! Облизывать взглядом, кротко и почти стыдливо пялиться на чужие губы (не то чтобы он так делает, наверное, тебе просто мерещится), легонько приподнимать уголки рта в обмен на ласковое прикосновение к ребрам… Каркат обнимабельный, просто созданный для ласки, и то, как он всем своим существом отзывается на нее, откровенно развращает. Как можно держаться, когда одно легкое касание пробуждает все его нутро, когда от совсем невинного контакта его ярость оборачивается жадностью и желанием оказаться ближе? Что ты можешь сделать? — Джон, — шепчет он. Ты сглатываешь. — Каркат? Он еще пару секунд смотрит на тебя своими совершенно невозможными трогательными глазищами, а потом кивает чему-то своему, невысказанному, и приникает ближе, полноценно обнимая тебя в ответ. Это хорошо — приятно, здорово, совершенно славно, но губы жжет, а неудовлетворение растекается по телу густой пряностью, будто сироп от кашля. Странное ощущение. Чтобы слегка его утихомирить, ты коротко приникаешь губами к чужому лбу, и Каркат скулит то ли возмущенно, то ли перевозбужденно, то ли просто как факт — чтобы что-то выразить. Ты сгребаешь его в охапку еще крепче. У Карката есть не слишком-то удивительная, но весьма говорящая особенность — он не переодевается прилюдно. И, эй, это нормально! Если бег по кругу, подтягивания и приседания для тебя не рутина, а унылый, как ноябрь, подтип не менее унылых уроков, ты точно не захочешь еще и прилюдно щеголять тем, чем наградила природа! Короче, после физкультуры ты обычно переодеваешься в раздевалке — зачем-то же их создали, а вот Каркат… Каркат терпеливо ждет, пока оттуда вывалится максимальное количество людей, и только потом поспешно натягивает форму, спрятавшись в самый дальний угол и настрого наказав тебе стоять за дверью, а не внутри. Именно поэтому когда вы в очередной раз остаетесь наедине — физкультура стояла последней, идти в душ оказалось ужасно лень, проще уж до дома доковылять, да и в целом толпа унеслась очень быстро, желая оказаться как можно дальше от этого злосчастного места, — ты привычно полагаешь, что Каркат уткнется в телефон и дождется, пока ты не закончишь. Но вместо этого он устало вздыхает, бормочет под нос что-то про абсолютно бесполезные навыки и, почти показательно не глядя на тебя, сбрасывает с плеч расстегнутую кофту. А затем берется за футболку. Возможно, это некрасиво — пялиться на человека, просто переодевающегося после самой обычной тренировки в мире. Возможно, Каркат, заметь он это внимание, откровенно послал бы тебя нахуй и был бы прав. Возможно, почти наверняка, тебе стоит отвести взгляд. Но ты просто не можешь! Каркат снимает футболку так, как это обычно делают девочки, не то чтобы ты часто за этим следил — скрещивает руки (чудесные, светлые, пышные руки с костлявыми птичьими запястьями) внизу, ме-е-едленно, словно и сам вкушает момент, тянет ткань вверх, обнажая аккуратную талию и крышесносно щупательный живот, поворачивает голову вбок, будто усердно о чем-то думает, хотя выражение на его лице играет расслабленное, разве что не удовлетворенное, и, наконец, стряхивает вывернутую наизнанку ткань с рук. Он и складывает ее так же мучительно аккуратно. Бережно разглаживает сгибы на ткани, прижимает поплотнее, а ты невольно облизываешь взглядом его фигуру и едва можешь дышать. Наверное, такими раньше лепили скульптуры — на мальчишечьем теле, еще не совсем складном, но уже вполне взрослом, нежными мазками заботливого художника лежат мягкие складки округлого живота, то исчезающие, то появляющиеся вновь в мелодии размеренной рутины, зато ребра обтянуты кожей туго — когда Каркат двигается, твердый ряд костей тоже движется под плотью, будто напоминая, что этот человек настоящий. За его нежной, пятнистой от веснушек, расчерченной старыми тонкими шрамами кожей спрятаны плотные мышцы, ткани или бог его знает, чего еще, и все это чудо напитано кровью, настоящей, горячей, живой. Делающей его припухлые щеки красными в моменты, подобные этому. Только когда Каркат снимает спортивные штаны, уже не так нарочно-соблазнительно, но явно не бессознательно, ты понимаешь, что у тебя унизительно очевидно стоит. Не странно и случайно, как бывает в самые неподходящие моменты, не привычно, как по утрам. Конкретно, стыдно и неоспоримо. И ты знаешь, почему, хотя это знание и воспаляет сознание не хуже выброса адреналина на каких-нибудь американских горках. Чем-то даже похоже — вверх, резко вниз, мертвая петля… Каркат задумчиво мычит что-то себе под нос и опускается на скамейку, автоматически поглаживая свое бедро. Накрашенные черным ногти, будто маячки, ведут твой взгляд за собой — выше, ближе к резинке черных боксеров, а затем вновь ниже, почти на внутреннюю сторону ноги, и снова выше… У Карката потрясающие бедра — широкие, полные, но под стать остальному телу, не перевешивающие силуэт. Не надо быть гением или разбираться, чтобы понять — Каркат до сумасшествия красив. Сложно сказать, как там оно по общепринятым меркам, но ты не можешь заставить себя прекратить пожирать взглядом все то, что он, ну, правда ведь, откровенно позволяет тебе видеть. Это не может быть просто так! Не может! Одевается это сокровище так, словно собирается не домой, а на еще семь уроков, размеренно и лениво, почти неохотно. Прячет плоскую грудь с напряженными от холода розовыми сосками за простой длинной футболкой и любимым свитером, почесывает свою костлявую коленку и встает, чтобы натянуть джинсы. Поворачивается к тебе полубоком, почти что спиной — щеки вспыхивают, но ты смотришь на то, как жесткая ткань скрывает заметную выпуклость спереди и, чуть менее охотно, его чертовски манящую… как бы это сказать цензурно… Блять! Блять! Блять! Ты не успеваешь отвернуться — Каркат первый поворачивается на тебя, и хотя он изо всех сил пытается сохранять невинный облик, шумящие внутри него удовлетворение и гордость мелькают в каждой морщинке его удивительного лица. В уголках глаз, прищуренных будто от еле сдерживаемой ухмылки, в так и тянущихся вверх уголках губ, в том, как бодро он завязывает шнурки на кедах и какой довольный взгляд кидает в твою сторону… Серьезно, твой член хоть раз становился настолько железным? Хотел ли ты хоть раз прикоснуться к кому-то так адски? Готов был продать душу и накинуть еще сверху за одну только возможность попросить Карката никогда не одеваться обратно? — Что-то ты медленно, Эгберт. Я, вроде, не торопился, но успел раньше тебя, а ты так и стоишь без футболки. Помочь? Мысль о том, как его горячие (или холодные?) руки будут одевать тебя с той же заботой, с которой пару недель назад перезастегивали пуговицы — последняя капля. Ты совершенно теряешь рассудок. Все, чего тебе хочется… Нет. Ты не знаешь, чего тебе хочется. Все, что тебе известно, все, все, все до последней капли — ты страшно, пиздец как, охуеть можно насколько влюблен в Карката. Наверное, уже давно. Наверное, ребята просто узнали раньше, чем ты. Наверное, кто-то из них должен будет кому-то деньги, когда узнает. Вместо ответа своему не такому уж, получается, и другу, отчаянной попытки поцеловать его или проявления, наконец, внимания к твоему ноющему от возбуждения члену, ты облизываешь сухие губы таким же сухим языком, спешно нятягиваешь потную спортивную футболку обратно и пулей вылетаешь из раздевалки. И впервые в жизни дрочишь в школьном туалете, благо, полностью пустом. В тот день ты пишешь Каркату, что торопишься, и просишь его тебя не ждать, но в целом все относительно быстро возвращается на круги своя — ты ведешь себя, как идиот, Каркат шлепает тебя по рукам на людях и подстраивается под прикосновения наедине, и… Возможно, иногда ты поддаешься этому менее охотно, чем раньше, потому что это, черт возьми, страшно! Ты влюблен в Карката! В своего лучшего друга, настоящего друголидера, твоего серьезного, обремененного слишком большим чувством ответственности приятеля! Это не может пройти бесследно! Каркат же, кажется, расстраивается от того, как ты иногда мнешься, прежде чем обнять его, но ничего не говорит. До поры до времени. — Эгберт, — начинает он внезапно. Ты как раз как можно менее заметно уходишь от его попытки погладить тебя по подбородку. — Блять, хватит делать вид, что ничего не произошло. Прости, что устроил тебе то, что устроил в тот четверг, ладно? Я… Не знаю! Я не думал… Вообще не думал. Ни о чем, кроме того, что… Боже, короче, просто… Не знаю! Просто забудь это, хорошо? Мне жаль, такого больше не повторится, пока ты сам не захочешь, закрыли тему! Точка! Его щеки пылают тем же огнем, что пылают его волосы. Это смешно и до абсурда прелестно — красно-рыжий Каркат с красно-рыжими щеками. Мечта во плоти. О чем он вообще говорит? Не мог же он нарочно переодеваться перед тобой? Это странно — издевательства ради возбудить своего друга! Имело бы смысл, будь ты его парнем, например, но ты — не он, и вряд ли когда-нибудь будешь. — Я… — задушенно произносишь ты, совершенно растерянный. В чем может быть проблема? Думай, думай… Вспоминается роскошное мягкое тело в брызгах рыжих веснушек и грубых чирках шрамов. Блять. Он думает, что ты отстранился от него из-за того, что тебе стало мерзко?! Нет, блять, нет-нет-нет, черт, все же ровно наоборот!.. Ты поглубже вдыхаешь и признаешься, готовый сказать вообще что угодно, лишь бы Каркат никогда в себе не сомневался: — Мне понравилось. Весьма. Очень. И теперь я слегка смущен. Достаточно невинно. Пять с плюсом! Каркат вскидывает брови, пораженный, кажется, до глубины души. Прежде, чем ты успеваешь осознать все это, приятный вес опускается на твои бедра, а затем, блять, Каркат наклоняется вперед и оказывается слишком близко к твоему лицу. Он выглядит смущенным, одуревшим от того, что ты сказал, но совершенно восторженным. Ты и сам готов вскипеть и засвистеть, как чайник на плите. Это… Это… — Я не верю, что это происходит, — шепчет Каркат. — Со мной. И с тобой. Еще бы! С остальными-то друзьями он такого не делает! И прежде, чем ты успеваешь совершенно сойти с ума в бесконечных попытках понять себя, растерянного, неловкого и напрочь потерявшего голову от набивших мозг чувств, случается НЕЧТО. Нечто, окончательно открывшее тебе глаза. Нечто, положившее начало всему лучшему в твоей жизни. Нечто, навсегда закрепившее за тобой звание идиота. — Так что, какие планы на вечер, Джон? — улыбается Роуз почти игриво. Каркат не держит тебя за руку, но идет очень близко, то и дело сталкиваясь с тобой плечами, и от этого бросает в жар. Вот тебе и дружба до гроба! Позорище, Джон, просто позорище… — Собираешься зубрить биологию? — Чего? Да ни в жизнь! — корчишься ты. — Мы с Каркатом собирались… Роуз делает хитрый понимающий вид даже раньше, чем ты успеваешь закончить фразу, а Каркат пихает тебя под бок, кажется, смущенный. Да это скорее тебе впору смущаться! Тебе и твоим неуместным стоякам на лучших друзей (которые почему-то любят сидеть у тебя на бедрах, хреновы маньяки-кинестетики)! — А, конечно, чел, так и сказал бы — знакомлю парня с родителями в десятый раз за неделю, — хмыкает Дейв. Молча наблюдающая за беседой Джейд только вздыхает — да уж, возможно, тебе стоит извиниться за то, как ты выедал ей мозг, когда она пыталась открыть тебе глаза на твои же, в общем-то, чувства. Глупо получилось. Хорошо бы, Каркат, конечно, не узнал — ваша дружба только достигла того уровня, когда он смог переодеваться при тебе без неловкости, а теперь вот это все, как снег на голову… — Если бы Каркат стал моим парнем, папа, наверное, даже не заметил бы, что что-то изменилось, — пожимаешь плечами ты, а Страйдер только усмехается: — Да-да, дружище, заливай — пенисы в руке не держал, рот мужской не вылизывал… — Да не было такого, блин! Фу! — из уст Дейва звучит в сто раз хуже, чем оно есть на деле. Хотя звучит, надо сказать, даже слишком заманчиво. — Эгберт, — негромко зовет Каркат, стоит беседе немного сместиться — ребята шумят, спорят о чем-то, а твой замечательный приятель смотрит хмуро и серьезно. — Я… Если это слишком, скажи. Но… Блять. Они же и так все понимают. Ты непонимающе вскидываешь бровь, а он немного теряется, молчит, будто собирается с мыслями, но наконец выпаливает: — Почему мы не можем просто признаться, что встречаемся? — Потому что мы не встречаемся, — выдаешь ты прежде, чем успеваешь осознать сказанное, напуганный чуть ли не до седины. Что это? Розыгрыш? Или… Нет, только бы он не узнал о твоих чувствах, только бы не! Каркат лишь прыскает. — Ну, да. Ты сидишь со мной ночами, потому что хочешь по-дружески помочь, а обжимаемся мы, чтобы согреться. Было такое, конечно, да, было… — Я… Каркат, мы не встречаемся, — говоришь ты уже более настойчиво, но ничуть не менее озадаченно. Это шутка? Он понял, кто он для тебя, и теперь смеется? Странный лихорадочный сон? Какой-то вид газлайтинга? Что, блин, происходит? — Мы дружим. — Организмами? — поддевает Дейв, кажется, обративший, наконец, внимание. Ты озадаченно пожимаешь плечами. — Просто дружим. И только то, как Каркат сначала сереет, потом бледнеет, а затем его уши, щеки и шея идут алыми пятнами, заставляет тебя понять, что это как минимум не пранк. — Эгберт, ты шутишь? — уточняет он еще не возмущенно, но уже очень нервно. Ты не успеваешь вставить и слова. — Мы встречаемся. Или что это, по-твоему? Ходить за руку, спать в обнимку, признаваться в том, что ты чуть ли не шары трамбуешь на своего полуголого «друга» — это фэмили фрэндли платонические ситуации? Какого хрена?! — Я… Осознание накрывает, как лавина. — Погоди, ты все это время… все это время со мной встречался?! — А ты все это время со мной дружил?! — Так вы реально не встречаетесь?! — То есть никто, кроме меня, не считал, что Джон до сих пор в отрицании?! А я-то думала!.. Каркат вцепляется в твой воротник и отчаянно вглядывается в твое лицо. Ты не знаешь, что он хочет там увидеть. Ты даже не знаешь, что там сейчас есть — ну вот что, что можешь сказать ты, едва способный держаться на ногах, оглушенный всем, что произошло, до сих пор неспособный переварить эту прописную, казалось бы, истину: Каркат никогда не стал бы по-дружески дарить тебе цветы, никогда не стал бы целовать и, видимо, не стал бы с таким наслаждением смотреть на тебя, ошарашенного тем, как все нутро кипит от одного взгляда на его светлую кожу. Охуеть. Охуеть! Охуеть. Он, разгневанный и очевидно несчастный, вскидывает и задерживает дрожащую руку в воздухе, будто судорожно решает, не ударить ли тебя, прожигает насквозь своими злыми мокрыми глазами, но вместо того, чтобы как следует приложить по лицу, одним шагом оказывается совсем рядом и грубо хватает тебя за голову. А потом тянет вниз и целует. Неумело, нещадно, не смущенно или ласково — бешено и сердито сминая твои губы своими. Влажно. Жестко, как сейчас у тебя в белье. Это какой-то сон, это просто сон!.. — …Каркат! — кричишь ты, когда, наконец, умудряешься сделать вдох, но тот кидает на тебя последний взгляд, громко всхлипывает и резво ныряет в узкий проход между домами, а затем, кажется, снова и снова, и ты, несмотря на все свои усилия успеть следом, мгновенно выпускаешь его из виду. Но не возвращаешься к явно обалдевшим от такой сцены друзьям. Нужно отдышаться, прикрыть глаза и хоть как-то уложить это в голове — Каркат думал, что встречается с тобой. Значит, был не против. Значит, каким-то образом согласился на это. Значит, делал с тобой столько романтической фигни, что хватит на какой-нибудь гейский фанфик, и то придется что-нибудь вырезать… Значит, влюблен в тебя. До сих пор, саднящие губы тому доказательство. Через несколько минут, в течение которых, ты отчаянно делаешь все упражнения на дыхание, какие вспоминаешь, твой телефон пищит. КГ: БЛЯТЬ, ЛАДНО, ЭТО СЮР. КГ: Я ЗАКАТИЛ ИСТЕРИКУ, БУДТО МЕНЯ БРОСИЛИ, ХОТЯ СО МНОЙ ДАЖЕ НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАЛИСЬ. ЭБ: каркат, где ты? дома? КГ: ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, ЕСЛИ ЧЕСТНО. Я КУДА-ТО УБЕЖАЛ. КГ: ЭТО ПИЗДЕЦ. Я ТАКОЙ ТУПОЙ. ЭБ: это я тупой. ЭБ: ты уржешься, когда мы поговорим. КГ: ЧТО-ТО Я В НЕ ОЧЕНЬ ВЕСЕЛОМ НАСТРОЕНИИ. ЭБ: кинь адрес, или скрин карты, или фотку, где ты — я найду тебя и мы разберемся, хорошо? Каркат не отвечает некоторое время, но когда ты начинаешь набирать следующее сообщение с повторной просьбой, все же кидает вывеску какого-то дворового магазинчика. Это рядом — ты, в конце концов, живешь в этом районе уже семнадцать лет. Издалека его силуэт, печально сгорбившийся посреди тротуара в окружении одинаковых белых домиков и машин на подъездных дорожках, кажется самым сердцеразбивательным зрелищем на свете. Ты пытаешься подкрасться к нему со спины, но Каркат слишком внимательный — оборачивается, стоит ему услышать шаги, и смотрит на тебя потерянным уставшим взглядом. Его лицо, воспаленно-розоватое, поблескивает от слез. Тебе трудно дышать. — Каркат, — говоришь ты мягко вместо приветствия, будто этот ласковый сюсюкающий тон может разрядить внезапно наэлектризованный воздух, и раскрываешь руки. — Каркат. Падает в объятия он сам, совершенно добровольно, и ты пытаешься держать его так тепло и бережно, как только возможно. Получается ли? Кто знает. — Я думал, ты просто… ну, типа, не совсем готов. Что ты не до конца принял свою ориентацию, поэтому ведешь себя не совсем уверенно. У меня даже сомнений не возникало. Типа, вообще. Объяснения всегда находились сами, и они были явно логичнее, чем то, что ты… не знал, что мы встречаемся. Вот. — Каркат рвано выдыхает тебе в грудь, перед которой, видимо, и оправдывался. Кажется, его в кои-то веки совсем не волнует, что вы в любой момент можете оказаться в центре внимания. Не то чтобы кому-то не все равно, но, в конце концов, людям ж надо как-то мимо ходить, а тут, видите ли, центр тротуара заняли и милуются… — И поцеловал сейчас потому, что психанул. Это было хуево с моей стороны. Очень мерзко. Не в плане, что ты был мерзким, а, типа, я имею в виду, отвратительно, что я не спросил, и… ничего… В общем, Эгберт, — вздыхает Каркат. — Я говно. Похуй. Давай забудем и будем дружить. Мир, дружба, жвачка, сон под разными одеялами. — Я не хочу, — признаешься ты, стоит Каркату замолчать лишь на мгновение, и тот пугается, дергается, пытается то ли прижаться ближе, то ли совсем отстраниться, но ты не даешь ему надумать еще чего-нибудь страшного. — Это я идиот, думал, что это нормально — когда твой друг, который раньше, вроде, как-никак держал границу, внезапно начинает дарить тебе цветы, — Каркат от этого недовольно мычит, — перестает препираться, когда ты его лапаешь, целует тебя, и вообще… Да и по поводу себя так же! Джейд мне сто раз писала, что я в тебя влюблен, а я говорил ей «нет», открывал твой профиль и шел вздыхать. Или тянуть тебя к себе в руки. Или по полночи не спать, думая про тебя и про то, как жаль, что у нас сегодня не ночевка. Дебил же? — Дебил, — соглашается Каркат без промедления, не то чтобы вкладывая в это особый смысл. С этим он готов согласиться в любой ситуации. — Ну, вот. Дебил. А потом… Понимаешь, — неловко посмеиваешься ты, — самое тупое, что до меня ведь все-таки дошло, что это не по-дружески! Ну, когда я себе все глаза пропялил в раздевалке. Не мог ни дышать, ни взгляд отвести — смотрел и мучился. А потом сбежал, потому что просто внезапно понял, что Джейд, оказывается, не ошиблась. Дебил, ну? — Дебил. — Ага. А ты, наверное, подумал, что я загнался из-за этого, и, в принципе, хех, даже прав был. Только я загнался не из-за того, что это было слишком, а от того, что мне этого оказалось мало. И… наверное, мне по-хорошему надо было цепляться за возможность просто ответить «да, мы встречаемся», когда ты сам это сказал, и было бы удобнее — не пришлось бы щас это все обсасывать, но… сам видишь, как получилось. Я подумал, ты меня раскрыл, и пытался все отрицать. — Дебил, — шепчет Каркат даже без твоей подачки, но в его голосе в кои-то веки разливается несмелая радость. — Я думал, те твои подкаты якобы в шутку, про мужчину мечты, радужную дорогу и все такое, были предложением. Просто… так звучало. И потом ты еще серьезно заговорил. Я испугался, что идиот — смутился и провтыкал шанс сказать «да», но потом мы начали и за ручки держаться, и все такое, и мне показалось, что ты и сам все понял. Что я тоже хочу. Без всяких «да». — И этот человек говорил мне, что он мастер в разговорах словами через рот, — улыбаешься ты, легонько покачивая Карката в своих объятиях. — Каркат, я хочу с тобой встречаться. Романтически. Ты согласен? — Дебил. — Ну уж нет, теперь никаких туманных околосогласий по контексту! Полный ответ, как на французском! Каркат отстраняется и смотрит на тебя совершенно дурным взглядом — в нем столько сумасшедшей нежности, что от недостатка привычного раздражения почти страшно. Но ты, кажется, начинаешь понимать, как обращаться с этими эмоциями. И это не проблема. Больше не проблема. — Да, Эгберт, давай встречаться. Бумаги подписывать будем? — Соглашение и по-другому можно закрепить, но это дома. Эта улица и так видела слишком много. Когда Каркат отступает, ты изо всех сил стараешься не смотреть в его лицо вновь, потому что иначе дотерпеть до дома будет невозможно. Ты приводишь его в порядок — бережно пропускаешь его лохматые патлы через пальцы, поправляешь криво сползший свитер, легонько дуешь на его разгоряченные от смущения и слез щеки, и Каркат хватает тебя за руку так решительно, что остается только повиноваться — вцепиться в нее и поспешить домой. Представлять Карката как бойфренда папе действительно не приходится — когда он возвращается с работы, вы, жадно целующиеся чуть ли не у самой двери, просто неспособные дойти до твоей спальни, даже не сразу замечаете. Оказывается, папа все-таки не знал. Но догадывался более чем. Смутиться этому ты решаешь завтра — сейчас Каркат, счастливый до невозможного, улыбающийся широко, как никогда прежде, падает на твою кровать спиной и тянет руки вверх. Если ты и смеешься в его шею, едва способный сделать вдох между сотнями поцелуев везде, куда только получается дотянуться, то только от оглушительного восторга. Конечно, по поводу того, что у тебя есть такой замечательный «друг».