Утро. Долгожданный поезд наконец приехал на станцию. Как радовались жители дома на улице Колокольчиков. Вернулся их неповторимый и замечательный художник. Всем уже не терпелось послушать рассказы о том, как прошла выставка, хоть никто не сомневался: всё прошло просто великолепно. Малыши и малышки несли цветы, прокручивали в голове заранее приготовленные поздравления. Гусля и Цветик оделись как на концерт, официально, но не в чёрно-белую гамму, а ярко и красочно. Оба улыбались и переговаривались между собой, пока не начали спорить, какая картина их товарища лучше: «оркестровая яма» или «творческий хаос». Пришлось на них шикнуть.
Двери вагона открылись. Из него вышло очень много коротышек, но Тюбика среди них не было. Знайка посмотрел на часы.
— Где он? — Пилюлькин начал вглядываться в окна.
Выход ненадолго опустел, но вскоре там наконец появился Тюбик с красными и мокрыми глазами. Увидев перед собой всю эту толпу, он всхлипнул, помотал головой и, чуть ли не плача, быстро спрыгнул и побежал в сторону дома, прижимая к себе огромную папку с работами. Тут из вагона вышла бледная Медуница. Вид у неё был уставший.
— Коллега, — Пилюлькин подал малышке руку, — а Вы здесь какими судьбами?
— Такими, — грустно усмехнулась она, спускаясь на платформу. Если бы не рука доктора, она бы точно упала. — Пришлось сопровождать вашего товарища.
— Что с ним? — В их разговор встрял взволнованный Гусля.
— Там произошла не самая приятная ситуация и… — малышка вздохнула. — Извините, голова разболелась. Так вот. Уважаемый Уголёк столько наговорил вашему Тюбику, что… Всё. Я подробностей их конфликта не знаю. А Тюбик мне толком ничего не рассказал, потому что всю дорогу ревел. Так что… Гусля?
Музыканта уже и след простыл. Остальные переглянулись и, извинившись, тут же помчались вдогонку.
— Вам нельзя бегать, — констатировал Пилюлькин.
— Да, знаю, — кивнула она. — Но нам нужно поспешить. Прогноз неясный.
Доктор протянул малышке бутылку воды, и они вместе пошли на улицу Колокольчиков.
Тюбик вбежал в свою комнату. Не глядя кинул папку с работами куда-то в угол и плюхнулся на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Так ужасно он ещё никогда себя не чувствовал. Кем этот художник Уголёк себя возомнил?
«Да Вы просто бездарность! Цвета добавили туда, куда не нужно было! Эта жизнь мрачная и серая! Зачем Вы надеваете на всех розовые очки?!» — долго ещё кричал в голове его голос.
— С-сами Вы бездарность, коллега… — тихо проговорил Тюбик.
— Тюбик! Открой! — Стучался в его дверь Гусля. Цветик стоял рядом, скрестив руки на груди. Неясность ситуации его жутко раздражала и одновременно пугала, но он молчал в отличие от своего буйного коллеги.
— Тише, ребята, оставьте его, — Знайка положил им на плечи руки. — Думаю, он сам выйдет, когда захочет поговорить.
Гусля и Цветик нехотя, но ушли. В гостиной постепенно собрались все жители дома. Пилюлькин заварил чай и принёс его, поставив на журнальный столик. Воцарилось молчание. Коротышки сидели на диване, в креслах, на стульях и смотрели в пол. Медуница кашлянула в кулак, а потом тихо заговорила:
— В общем, дело худо… сначала всё было прекрасно: малыши и малышки гуляли по залам, обсуждали картины, Тюбик улыбался, разговаривал с посетителями. Всё как обычно. Пока не появился Уголёк со своими помощниками. Этот художник из другого города, из какого именно, я точно не помню, — любитель чёрно-белого. Рисует углём. Насколько я знаю, Тюбик мечтал с ним познакомиться, потому что его работы вызывали у него неподдельный интерес. Но на самом деле этот малыш оказался далеко не самым приятным собеседником, а ещё и очень жестоким критиком. Я слышала только часть их разговора, потому что стояла далеко. Сначала Тюбик пытался легко парировать или мягко завершить беседу, чтобы уйти. Чуял ведь: дело принимало нежеланный оборот.
— Это он может. Он у нас не конфликтный, — вздохнул Гусля. — Извините, что перебил.
— Ничего. Именно, что пытался. Но не вышло. Уголёк не понятно от чего разгневался, начал кричать: «Зачем вы только листы переводите?! Вы не способны видеть всю уникальность этого мира и при этом смеете называть свои работы живописью? Бездарность! Полная чушь! Эту мазню нужно видеть на помойке средь прочего мусора!», — она изобразила голос малыша. — И ещё куча всего обидного. Я не вникала и к тому же не выдержала. Встряла в их разговор и кое-как выгнала этого нахала из зала. Мне тоже сказали пару ласковых, но я не обратила на это внимания. Потом смотрю, а на Тюбике лица нет. Бледный весь, стоит и трясётся, как осиновый лист. Я тут же начала его успокаивать, но не помогло, — она тяжело вздохнула. — Вот так кумиры и убивают. Без оружия, — она сделала паузу, сняла очки и протёрла. — Всю дорогу, как я уже говорила, Тюбик плакал и даже толком сказать ничего не мог. Я к нему и так, и сяк, и водички предлагала, и отвлечь пыталась — всё зря. Простите, что ничем не смогла помочь.
— Вам не за что извиняться, дорогая, — Пилюлькин положил малышке руку на плечо. — Вы сделали всё, что было в Ваших силах!
— Жалко, что Вы не помните, из какого города этот Уголёк, — нахмурился Гусля.
— Не помню, — снова вздохнула Медуница. — Но я спрошу у помощниц. Просто времени сейчас не было. Пришлось сразу ехать сюда, к вам.
— Братцы! — Незнайка вскочил с места. — Так давайте сами прямо сейчас найдем Уголька!
— Гений, — кто-то закатил глаза и треснул себя по лбу.
— Не, ну а что? Соберём команду из нескольких малышей и пойдем, как говорится, по горячим следам. Ждать времени нет!
— Не кричи на весь дом, — попросил его Знайка.
— Ребят, я предлагаю не горячиться и оставить нашего товарища на некоторое время. Глядишь, оклемается к вечеру, — сказал Пилюлькин и, заметив недовольную физиономию Гусли, свёл брови к переносице. — Да. Я запрещаю даже записки ему подсовывать под дверь. Тюбику сейчас нужен покой.
Творческие коротышки помрачнели, остальные тоже были далеко не радостные.
Ближе к вечеру Пилюлькин зашёл проведать «больного», а также попросил его спуститься вниз на ужин, но Тюбик отказался, сказав, что есть не хочет.
— У тебя что-нибудь болит, голубчик?
— Нет… спасибо, Пилюлькин, — малыш укутался в одеяло.
— А температуры у тебя, случаем, нет? — Доктор приложил к его лбу ладонь. — Хм… ты тёплый.
— Нет. Я в полном порядке.
— Был бы в полном порядке — не лежал бы здесь, — он присел рядом с ним на кровать, положил руку на его плечо и несмело, почти шёпотом, спросил: — Душевная боль, да?
Тюбик поджал губы, зажмурил глаза и легонько кивнул. Пилюлькин тяжело вздохнул и погладил его.
— Чего тебе принести?
— Ничего…
— Даже сладкого не хочешь? — Художник, известный как тот ещё любитель тортиков и конфет, лишь отрицательно помотал головой. — Друзей твоих позвать? Гуслю, например?
— Н-не надо… — ещё не хватало, чтобы его кто-то увидел в таком состоянии.
— Ладно, отдыхай.
Доктор покинул комнату Тюбика, около которой сторожил беспокойный Гусля.
— Ну как он? — Поинтересовался рыжик, когда Пилюлькин закрыл за собой дверь.
— Дай ему время, и он вернётся в строй.
— И когда это будет?
— Трудно сказать, — врач сложил руки за спиной и ушёл в свой кабинет. Гусля сначала хотел было постучаться к другу, но потом передумал. Пусть отдыхает. Так он, тоже донельзя поникший, ушёл к себе.
На следующий день ничего не изменилось. Тюбик не выходил из комнаты. К тому же он снова отвергнул предложение поесть, сказав, что не голоден. Пилюлькин хотел накормить его силой, но ему не дали, разъяснив, насколько плоха эта идея. Врач немного побубнил, но согласился. Рано или поздно сам придёт. Но художник даже не думал покидать свою обитель.
Гусля места себе не находил. Цветик пытался отвлечь его. Чего только не придумал: песню новую сочинили, выучили очередную мелодию на скрипке (поэт играл на этом инструменте), гулять ходили, сам Цветик даже «Кузнечика» спел. Но всё зря. Ничто не могло унять беспокойное сердце музыканта.
— А ведь я знаю это состояние, — вздыхал он. — Нам просто надо поговорить.
— Ну что ж ты такой неугомонный, а? Пилюлькин сказал, что не надо.
— Надо, Цветик! Надо!
— Он не хочет никого видеть! — Напомнил поэт, повысив голос до крика. Музыкант посмотрел на него, нахмурившись. — На правду злиться не стоит.
Цветик сел на маленький гриб. Гусля устроился на шляпке ещё более мелкого, сложив руки в замок и призадумавшись.
— Дай ему ещё день. Отдохнёт, подумает и выйдет к нам. Это такое состояние… ужасное, похуже творческого кризиса.
— Может ты и прав… — Вздохнул Гусля.
— Всё наладится, — Цветик подбадривающе улыбнулся. Уголки губ музыканта тоже чуть приподнялись, но тут же опустились.
***
Прошёл день. На следующее утро Тюбик попробовал сесть за рисование. Посмотрев на «вид на город», хоть и недоделанный, но по-своему красивый и душевный, в горле снова появился тот противный комок, а на глазах выступили слёзы. Художник смотрел на картину минут десять и в итоге, не выдержав, убрал её в самый дальний угол от греха подальше. Вместо неё он взял новый холст.
— Доброе,— К нему в комнату заглянул Пилюлькин. — О, ты уже встал. Как дела?
— Нормально, — тихо отозвался малыш, размешивая в баночке чёрную гуашь.
— Спустишься позавтракать? — С надеждой спросил доктор.
— Нет.
— Может, тебе принести чего-нибудь?
— Мне ничего не нужно.
— Даже чай?
— У меня есть вода.
— Ну уж нет, голубчик, так не годится! — В этот раз Пилюлькин не собирался сдавать свои позиции. — Ты что, хочешь уморить себя голодом? Организму нужно питание! Без этого никак!
— Не хочу я есть! — Воскликнул Тюбик, повернувшись лицом к доктору. Осознав, что он повысил голос до крика, малыш испуганно посмотрел на собеседника. Тот растерянно похлопал глазами, нахмурился, но ничего больше не сказал. — П-Простите… — Пилюлькин покачал головой, поправил пенсне и вышел, оставив художника одного. Впрочем, это было даже к лучшему.
— Гусля, куда тебя несёт?! — Вопил Цветик, с ужасом смотря на то, как музыкант взбирался по каменной стене дома, хватаясь за едва заметные выступы.
— Это уже беспредел! Я больше не могу терпеть!
— Слезай оттуда!
— Только тогда, когда доберусь до окна! Немного осталось!
Поэт сел на корточки, запустив пальцы в волосы, и раздражённо выдохнул. Смотреть на такое он не мог. К слову, Гусля уже был весь грязный, с многочисленными царапинами на лице и руках. Пару раз он всё-таки упал, но его спасли большие кусты, растущие около дома, смягчив приземление. Однако сейчас музыкант залез настолько высоко, до цели оставалось совсем немного, что теперь просто не имел права на ошибку.
Цветик снова посмотрел на друга, взял с земли маленький камешек и, прицелившись, кинул в окно с мыслью «сорвется ведь, романтик недоделанный, пока стучать будет». Первый блин комом, ничего не вышло. Тогда поэт набрал ещё несколько таких небольших камней, кидая их поочередно в стекло, пока там наконец не возник знакомый силуэт.
— Что за безобразие? — Недовольный Тюбик открыл окно.
— Спасай! Я тут держусь на честном слове! — Крикнул ему Гусля. Увидев его, художник пришёл в ужас и распахнул окно ещё шире. Музыкант, державшийся за водосточную трубу, что находилась достаточно близко к комнате Тюбика, перепрыгнул, ухватившись за оконную раму и подтянувшись. Таким образом он залез внутрь. Закрывая за собой окно, он показал напуганному до смерти Цветику большой палец.
— Гусля, сумасшедший! — Начал ругаться на музыканта художник, едва тот обернулся. — А если бы ты сорвался и упал?! Признаться, я даже не подозревал, что ты на такое способен… Ох, заставил ты меня поволноваться…
Рыжий ничего не ответил, лишь подошёл к малышу напротив, крепко обняв. Тюбик опешил, на время забыв, как дышать.
— А ты-то как заставил меня волноваться…
Они ещё долго стояли в полной тишине, слушая, как их сердца бьются в унисон. Казалось, время застыло и солнце наконец выглянуло из-за облаков. Рубашка Гусли стала мокрой в районе плеча, и он ещё крепче сжал дрожащее тело.
— П-Простите… — голос художника предательски дрогнул.
— Тебе не за что извиняться, — вздохнул рыжий, поглаживая его по голове. — Может, ты наконец расскажешь всё? Выговоришься?
***
— Я не знаю, почему он так жестоко обошёлся со мной… Понимаю, что у нас слишком разные взгляды на живопись, но всё же… может, настроение плохое было, может ещё что-то… — Тюбик поджал губы и сжал ручками подол балахона.
— Согласись, что это его не оправдывает, — нахмурился Гусля, сложив руки на груди.
— Да, но…
— Никаких «но».
— Хорошо… тогда, что ты ещё хочешь от меня услышать? — Музыкант тяжелело вздохнул и, потянувшись, коснулся тыльной стороной ладони лба собеседника. Глаза художника расширились от удивления, щёчки слегка покраснели.
— Ты тёплый, — прошептал рыжий. — Скажи честно: у тебя температура?
— Да, есть немного, — признался малыш. Скрывать было бесполезно. — Вчера было хуже. Пилюлькин сказал, что это на нервной почве…
— Так вот почему он к тебе так часто ходил… А мне ничего не говорил.
— Это я его попросил, — ещё больше покраснел малыш. — Чтобы ты не так сильно волновался…
— С ума сошел? Да я так волновался, что чуть не умер, гадая, что там с тобой! Клянусь, весть о температуре меня бы успокоила. Я бы подумал, что ты заболел.
— П-прости! Мне просто было очень плохо, и я мало чего понимал. В основном спал, сегодня вот лучше стало, — художник всхлипнул. Гусля вздохнул, посмотрев по сторонам. Взгляд зацепился за холсты, изрисованные чёрной краской. Видимо, этот Уголёк наговорил Тюбику слишком много обидного, раз тот запрятал всё цветное куда подальше. А новая картина… Гусля не знал, что это. Вроде похоже на деревню, спрятанную в лесу, но от неё веяло таким холодом и мраком, что у музыканта пробежались мурашки по спине.
— У художников и вправду очень богатое воображение, — задумчиво проговорил он.
— Это просто изображение чувств на холсте. Ничего более, — тихо сказал Тюбик, опустив взгляд в пол.
— Тюбик…
— Не обращай внимания.
— Да как же не обращать? Это же страшно… Послушай, подумаешь, что тебе наговорил там какой-то Уголёк! Ты рисуешь в миллион раз лучше! Твои работы — настоящие произведения искусства! Просто знай это! — Голову художника мягко подняли вверх за подбородок. Его голубые глаза встретились в зелёными глазами улыбающегося Гусли. — Тебе же нравится передавать всю красоту природы, ты это делаешь просто великолепно! А цвета! Какие гаммы ты подбираешь, чтобы вдохнуть в свои произведения жизнь! Это же мастерство высшего уровня! Так что хватит хандрить. И поешь наконец, а то бледный, как сама смерть, — он вдруг звонко рассмеялся. — Впрочем, я не против повторить сюжет «Спящей красавицы». Что ж. Через заросли ежевики я уже пробрался.
Музыкант поцеловал художника в губы, обнял, нежно гладя его по растрёпанным каштановым волосам и передавая ему тепло своей души, согревая. Тюбик прижался к нему в ответ, редко всхлипывая. По его щекам текли слёзы, но уже не от обиды и горечи, а от счастья и осознания того, что эта пытка из одиночества и холода наконец закончилась.
***
— Какие люди! И с охраной! — Усмехнулся Цветик, разведя руки в стороны.
— Ага, — кивнул Тюбик. От прежней тоски не осталось и следа. — Надо было сразу Гуслю впустить…
— Так он всё-таки разрешил тебе войти? — Удивился Пилюлькин, уставившись на рыжика.
— Ну как сказать? Мне пришлось его впустить, — хихикнул малыш. Поэт тоже тихо засмеялся, вспоминая, каким именно способом его товарищу получилось проникнуть в комнату художника. Теперь эта ситуация казалась забавной, нежели страшной.
— Погоди, а это что за царапины у тебя на лице? — Врач вытянул руку и откинул несколько прядей огненно-рыжих волос со лба Гусли. — Срочно в медпункт! И где тебя так угораздило, а?
— Да так. Зов сердца, — отмахнулся музыкант.
