Восток

      Эти стены многое успели повидать с того момента, как Джон и Пол заселились в небольшой, но опрятный номер, в котором было приятно делить на двоих предзакатную прохладу и зарево солнца на рассвете.       Двое заклятых друзей хотели уехать куда-то далеко-далеко, и у них получилось, потому что ни один, кажется, даже толком не запомнил название места, в котором они очутились. Это был пыльный, душистый и жаркий восток, принявший гостей добродушно и просто, как всё в этом странном уголке мира. Джону и Полу было всё равно, где они, — абсолютно искренне; главное, что вместе. Они хотели сбежать ненадолго, но предательски быстро потеряли счёт дням. Вряд ли кто-то будет их искать, а если и захочет, то не найдёт никогда — ведь Пол и Джон сами только недавно нашли себя.       И вот пробило двенадцать часов дня, которому нет числа. Улица дышала жарой и влагой. Пол осознавал необходимость прогулки: в противном случае скоро некому будет встречать рассвет и провожать каждым вечером прошедший день в этом номере; а ещё ему было отлично известно, как Джон любит гулять, несмотря на присущую другу всепоглощающую лень.       Когда Пол вышел из крохотной ванной, Джон всё ещё лежал в постели. Всё утро он маялся от духоты, но упорно не хотел ничего делать. Кроме, возможно, того единственного, что обыкновенно происходило, когда Джон и Пол оказывались в одной кровати. Небрежно и нежно скользя взглядом по белым простыням, которые почти не прикрывали наготу Джона, Пол думал о том, что упрямство когда-нибудь точно погубит этого несносного человека.       — Макка, освободи меня от надобности отказывать тебе ещё раз, — лениво проговорил Джон, еле шевеля губами. Пол улыбнулся открыто и искренне — такие улыбки почти не освещали его лицо всего несколько месяцев назад, а теперь редко бывал момент, когда он не улыбался.       — Я молчал, — заметил Пол, неподвижно стоя посреди комнаты.       — То-то я не знаю, что ты хочешь уломать меня на прогулку, — усмехнулся Джон, занеся было руку для того, чтобы дотянуться до сигарет на прикроватной тумбочке, но, передумав, едва сдвинулся с места. Пол хмыкнул.       — Может, мне просто нравится смотреть на тебя.       — Только смотреть? — Джон всё кривил губы в ухмылке, но на мгновение состроил гримасу шутливой злости, граничащую с выражением оскорбления.       — Негодяй, — подытожил Пол беззлобно.       Джон довольно потянулся, постельное бельё сползло на пол, полностью открывая его чуть тронутое загаром тело. Джон не выглядел гордо или вызывающе, как умел, сейчас, будучи раздетым и уязвимым, — в этом не было никакого смысла. Не было в Джоне и наглого бесстыдства, которое все так часто видели. Была скорее простая открытость перед человеком, которому он действительно доверял. Пол знал, что всё было именно так, знал, что творилось внутри Джона, он вообще как-то смог позволить себе такую немыслимую роскошь — слишком хорошо знать Джона Леннона. Сейчас это знание подмывало его подойти, опуститься на колени у кровати, пересчитать, невзирая на ленивый протест, все позвонки на спине, все рёбра — губами, — чтобы запомнить, выжечь на сетчатке навсегда, быть способным угадать на ощупь. А Джон, этот засранец, кажется, умел читать мысли, потому что Пол, как ни пытался, не мог понять, как у него получалось выглядеть так великолепно абсолютно всегда, а сейчас — в особенности. Пол уже почти готов был сдаться на милость своего бессовестного искусителя, когда решил взять себя в руки для приличия хотя бы раз.       — Джон, — позвал Пол.       — Ну ма-а-а-м, — протянул Джон в ответ, зарываясь лицом в подушку, — не хочу в школу... Ноги моей не будет в этой обители властных идиотов и жополизов!       Ломать комедию у Джона получалось едва ли не лучше, чем отношения с людьми. Немного помедлив, он добавил, значительно возведя указательный палец кверху и придав своему голосу торжественную интонацию:       — Я гордый и свободный человек!       Пол молча вздохнул. Спокойно полежав несколько секунд, Джон недовольно заворочался и повернулся, устремив на Пола исподлобья такой взгляд, будто тот пытался вытащить его на каторгу, а не на прогулку.       — Джон, пожалуйста, — промолвил Пол, придав голосу серьёзности — не слишком, а слегка. Ответом ему было недовольное мычание и возобновившееся копошение. Наконец Джон сказал так, словно его кто-то заставил:       — Скажи мне, долго ещё я буду потакать твоим чёртовым прихотям?       — Столько же, сколько будешь оставлять везде окурки и мазать мимо пепельницы.       Пол не увидел, а почувствовал, как Джон закатил глаза.       — И как же ты меня терпишь-то до сих пор, страдалец? — ощетинился было Джон, явно раздражённый чужим упорством. Надо признать, обычно всё было наоборот.       — Ты знаешь, как, — прямо и обезоруживающе ответил Пол. Только честность Джону было нечем крыть, и оба прекрасно это понимали. Джон всё ещё был недоволен, но оттаял — это тоже было ясно, как день.       — А ты как меня терпишь? — внезапно спросил Пол.       — За красивые глаза, — почему-то ответ прозвучал так, будто должен был оскорбить Пола. — Не хлопай там своими ресницами, к слову, — сдуешь ещё.       Пол тихонько засмеялся в кулак, и Джон понял, что просьбу он не выполнит. Вопиющая несправедливость.       Джон с крайне мученическим видом устало провёл обеими ладонями по лицу, желая прогнать ненужную и тягучую негу, чтобы всё-таки встать. Пол был бы рад подойти к Джону и теперь, чтобы подать ему руку, легко поднять с постели, заглянуть в хитрые лучезарные глаза и поцеловать в лоб. Но он знал, что Джон только этого и добивался, чтобы никуда не идти. Джон внимательно посмотрел на Пола своими пронзительными подслеповатыми глазами, выглядя почти огорчённым. «Играть, когда известны все карты противника, неинтересно», — как бы говорил его насмешливо-осуждающий взгляд. Но нужно уметь признавать поражение, в самом деле.       Встав, Джон сладко потянулся и зевнул так, что чуть не потерял равновесие, но всё-таки устоял на ногах и, помедлив всего мгновение, подошёл к Полу. Как всегда, непозволительно близко. Но между ними уже давно не существовало ничего непозволительного. Пол легко обхватил Джона за талию. Его тело было разморенным и тёплым, а ещё — родным. Когда Пол приник губами к шее Джона, то почувствовал лёгкую приятную дрожь — свою или чужую? — и трепетный вдох. Джон выводил круги одной рукой на шее, другой — на лопатках Пола и только жмурился, дыша хрипло и неверно. Пол оторвался от шеи Джона, положил ладони ему на щёки и легко провёл ими к непослушным, но мягким волосам, забирая пряди за уши. Пол знал, что Джону нравится, когда он так делает, потому что чувствовал, как в чужой груди разливалось тепло.       Поцелуй, который они разделили, был чуть солоноватым, душистым и пряным, как всё на востоке, — и бесконечно нежным. Они носили под сердцем нечто, пока ещё не имевшее возможности обрести словесную форму. Но это что-то было таким огромным, неизбежным и истинным, что ему невозможно было противиться, как самой жизни. Когда Джон, разъединив их с Полом губы, устраивает подбородок на его плече, Полу становится почти совестно за то, что, сказав друг другу так много, они умудрились умолчать о главном. Пол мягко отстраняется от Джона, всё еще держа его в объятиях. Они глядят друг другу в глаза — так, как делали тысячу раз и никогда.       — Джон, я... — начинает было Пол, но Джон перебивает.       — Я знаю, знаю, — просто отвечает он, кладя ладонь Полу на щёку и поглаживая гладкую кожу, отдающую после бритья свежестью и холодком.       — Через песни говорить легче, — задумчиво произносит Джон, почему-то чувствуя горький укол совести, словно он может и должен предпринять что-то прямо сейчас, но бездействует — и злится на самого себя.       — Знаю... — Пол кивает и опускает взгляд, заставляя ресницы легко трепетать, закусывает губу. Стремительно теплеющая щека мягко примыкает к ласкающей её руке.       Джон хочет сказать что-то не то про жару и прогулку, не то про эти ресницы и губы, не то про всё вместе, залитое светом, цветом и теплом, которое он ощущает кончиками пальцев, но не успевает — Пол отходит. Он делает всего пару шагов, чтобы взять с плетёного стула лёгкую рубашку кремового цвета и вернуться на прежнее место. Пол молча накидывает рубашку Джону на плечи и задерживает на них ладони, легко поглаживая, не уверенный, хочет ли убирать руки в ближайшем будущем или вообще хоть когда-нибудь. Но им определённо стоит выйти на улицу сегодня, чтобы вновь увидеть знакомый мир, для которого они чужаки, дышать глубже, жить полнее. Это всё, что им было нужно: весь свет и они сами.       Джон чувствует, что ему хочется сделать несколько фотографий с Полом на фоне сочной зелени, а потом поцеловать его там же, хочется, щурясь, глядеть на едва различимых птиц в небе, больше напоминающих точки — дневные звёзды, — держать Пола за руку, ходить босиком, чувствуя ступнями тепло земли, и выпить чего-нибудь, что принесёт мутное веселье и прогонит остатки неловкости, чтобы можно было дарить Полу самые яркие цветы, какие они оба когда-либо видели, и не тупить при этом стыдливо взгляд. Джона не остановит ни зной, ни он сам. В его голове звучит музыка сколько он себя помнит, и Джон не позволит мелодии, которая поёт о жизни и разливается по всему миру в ожидании быть услышанной, скрыться от его чуткого слуха. Не теперь, когда всё так понятно и мир как на ладони.       — Знаешь, всё-таки это того стоит, — говорит Джон, не без удовольствия наблюдая за тем, как выражение лица Пола становится удивлённым и почему-то застенчивым.       — Правда? — спрашивает Пол, и его голос такой чистый и ясный, словно он поёт какую-то ещё не сочинённую песню.       — Да, — решительно кивает Джон. — Я думаю, стоит.