Маленькая смерть в огромном мегаполисе

Юра проснулся от непривычной, уже практически забытой боли. "Я что, опять напился?" Хотя нет, звон в голове постепенно утихал, сменяясь привычными уже голосами и их неразборчивым шепотом. Но неожиданно в поле зрения возник размытый силуэт, и чья-то теплая рука легонько растрепала длинные волосы, дотронулась до щеки. Юра улыбнулся, обхватывая её. – Костя.. Не Костя. Он понял это сразу, только дотронувшись до пальцев на своём лице. А через секунду зрение сфокусировалось на лице Жени Маргулиса, который обеспокоенно присел на корточки перед кроватью с лежащим на ней Шевчуком. – Нет, Женя – беспокойно произнёс Маргулис, гладя лицо Юры кончиками пальцев – Ты вчера был совсем плох.. и у тебя лицо разбито.. и вообще.. – Да всё.. нормально, да. Спасибо, Жень – грустно произнес Шевчук – Теперь всё нормально, правда. Маргулис присел на кровать, обнял Юру, прижал к себе, гладя по спине. Бесспорно, ничего было не в порядке от слова совсем, но он не хотел давить сейчас: больно плохо выглядела его первая любовь. Вчера, полупьяный, шатающийся и в слезах на разбитом лице, с отрешенным взглядом он казался почти покойником, но и наутро не до конца оправился. Женя чувствовал, как ему в плечо тыкался нос Шевчука, как музыкант слабо обнимает его в ответ. Некоторое время они сидели, тесно прижавшись друг к другу, Маргулис смотрел на макушку каштановых волос под своей щекой и искал в себе прежнюю искру чувств, пожар страстей.. но находил только смущенную жалость и что-то нежное, напоминающее дружбу. – Пойду готовить завтрак, ты что хочешь? – Что приготовишь, то и буду – пожал плечами Шевчук, расцепляя объятия. Лег на спину, равнодушно уставившись в потолок. Женя похлопал друга по плечу, подумал поцеловать и начал нагибаться.. но Юре явно сейчас было нужно не это. Из обрывков его вчерашних монологов Маргулис понял только то, что Костя Шумайлов – редкостная тварь, что синяк у Юры не один, и что ко всему прочему крыша музыканта самую малость потекла. А, ещё за ним охотились бандиты загадочного неизвестного садиста. Юра, прижав ладони к лицу, вспоминал вчерашний день каким-то ломаными обрывками. Тело ныло, лицо горело, но удивительно – Шумайлов, судя по всему, ничего ему не сломал. В отличие от одного случая серой, заплаканный осени 2003-его.. но об этом вспоминать не хотелось. Вспоминалось другое, вчерашнее. Двор Маргулиса, смутно знакомый, когда-то почти родной. Жесткая спинка лавочки, лицо, горящее от смеси подступающей крови и слёз. Волосы, которые липли к губам и щекам, яркие вспышки боли: что физической, что душевной. И вдруг, неожиданно рядом с ним кто-то присел... С трудом разлепив глаза, Юра повернулся. – Ма.. мама?! Ты.. ты же.. Господи, мама! Этого просто не могло быть – но рядом с ним сидела его горячо любимая мать,самый верный друг и опора. Но как, ради всех святых, как? Неужели он и правда сходит с ума, если видит мертвых, хоть и дорогих сердцу людей? – Тихо, Юрочка, тихо. Всё будет хорошо, всё будет, Юра. Правильно ты сделал, что ушёл, теперь всё по-новому у тебя начнётся – кажется, голос раздавался внутри черепной коробки. Юрий плакал, судорожно кивал и дёргал плечами от боли пока наконец не закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Открыл, присмотрелся – и невольно рассмеялся, давясь кашлем. Совершенно незнакомая ему старушка отчаянно выговаривала: – Наркоман! Никакой управы на вас нет! Ещё и пьяный! Или к тринадцатому дому, там ваша шваль ошивается. А у нас приличные люди живут! Я милицию вызову, вот увидите! Но, заметив кровь, воинственная бабуля м умерила свой пыл. Юрий продолжал сидеть– его просто недержали ноги – и пенсионерка, двигаясь боком, поковыляла прочь от странного "наркомана". Шевчуку было плевать. Вот и сейчас, живя уже несколько дней у Жени,он поймал себя на мысли: на всё плевать. Странная апатия грозила овладеть его сознанием.. но в один из дней всё изменилось Бандиты нашли его новое пристанище достаточно быстро – Шевчук увидел их в окно, как и в прошлый раз. Несколько дней ему удавалось подгадывать время, возвращаться в квартиру Маргулиса какими-то окольными путями. Но один раз он слишком поздно понял, почему машина с закрытыми номерами осторожно преследовала его.. Желтушный неторопливо вылез из салона, хлопнул двецей. Авто умчалось, впрочем, недалеко. – Ну, здорово – тощий с шиком закурил, сверля Щевчука своими водянистыми глазами. Юрий выдержал этот взгляд. Рука тянулась к сигарете, но он пересилил себя. Голоса что-то змеисто шептали, в нос били воображаемые запахи: лекарств, мочи, алкоголя. Язычок зажигалки накалял старую алюминиевую ложку, ремень уже перестал оставлять следы на локте... Типичный наркоман со стажем. Он уже не застал советские наркоманкие "семьи", он начал в девяностые, когда влез в долги. Он был неплохим бандитом, с понятиями, но век наркоманов короток – и его время стремительно утекало. Он знал и цеплялся за это существование, цеплялся своими грязными ногтями и гнилыми зубами. Шевчук вздрогнул. – Здорово, здорово.. – День добрый – Напряжённо Юрий пожал насмешливо протянутую руку. – Ну, что же... Щенки ушли. Наши их отстрелили. Всех, кроме одного. Того самого. Доволен? Музыкант втянул носом воздух. – Свобода стоит дорого, старик. Мне жаль, что так вышло. Думаю, эта жертва не будет напрасной: за ними придут другие, и в конечном итоге.. – Оставь демагогию, фраер. Мне плевать на шестерок, дело в другом... Хозяин от тебя не отстанет. Беги отсюда, пока есть на чём, без понта говорю. Ты неплохой мужик – зачем-то протянул бандит – Не хочу, чтобы ты попал к хозяину и его костоправам в могильник. Беги, он теперь пошлёт не меня, а кого-нибудь другого. Лучше тебе не знать, как действует Лом, или Мертвец, или Байда. – Я подумаю. Правда, подумаю – кивнул Шевчук. Этот разговор был слишком тяжел, давил на сознание, горчил на губах. Хотелось уже закончить его побыстрее. – Думай скорей. Не прощаясь, щелчком отправив окурок на асфальт, накаленный солнцем, бандит двигался прочь, к машине, стоящей за кустами. Юрий смотрел ему вслед, когда неожиданно окликнул: – Спасибо! – На том свете сочтемся – не оборачиваясь, откликнулся желтушный. Сел в машину, та моментально умчалась, рыча двигателем. Шевчуку оставалось только пойти домой, точнее, в квартиру Маргулиса. Это не было его домом, но он был просто безмерно благодарен Жене за всё. За предоставленное жилье, за то, что впервые кто-то делал большую часть домашних дел, за молчаливую, хоть и неловкую поддержку. Он пытался как-то воскресить былые чувства, но... Но нечего оказалось воскрешать. Безмерная любовь к Косте заставила забыть всех прочих, безумная обида и боль окончательно похоронили их. Что-то подобное испытывал и сам Евгений: вроде, тянулся за поцелуем и нерешительно замирал, отмахивался от себя и отводил глаза. С Юрой что-то творилось, ему так опостылело само состояние любви, что он ждал лишь пощечины. Часами иногда просиживал в мире голосов и зыбких ведений, в которые Маргулис всё же отказался верить. Наверное, именно это неверие и ставило на отношениях большой, жирный крест. Евгений не мог себе представить, что кто-то – даже Юра – способен видеть будущее. Не анализировать, не гадать, не тыкать пальцем в небо, а именно видеть. Это рушило всю систему мира, а рушить собственный мир Жене не хотелось даже ради Юры. Малодушие? Может быть. Но он готов был принимать Шевчука любым, и музыкант видел это и ценил. Иногда, чаще всего вечером, он ложил свою голову на колени Евгения, глядел в потолок или на лицо Жени – снизу вверх – позволял гладить свои длинные черные волосы, и молчал, пряча улыбку в углах губ. А потом неожиданно начинал говорить взахлеб, обо всём и сразу: в такие минуты голоса замолкали, и в голове царила восхитительная, приятная лёгкость. А всё таки нельзя было бесконечно друг друга обманывать, претворяться и искать давно угасшие чувства. Юра уходил на вокзал со сравнительно лёгкой душой: они расставались с Женей друзьями. А кроме того, этот город вдруг стал Юре не только ненавистен, но и враждебен, повсюду мерещились бандиты. А втягивать в это дело Маргулиса казалось Шевчуку непозволительно мелко. Поэтому он уезжал – в родную Уфу, чтобы наконец-то разобраться в себе, помириться с голосами.. и отдохнуть,черт возьми. Налегке, с гитарой, сумкой через плечо и смазанным поцелуем на щеке Юрий вошёл в прокуренный поезд. Настроение – почти хорошее.