Dum spiro, spero

-База, это Синий, прием. Забирайте нас. - пальцы мягко давят на микрофон, а уши невольно опускаются, прислушиваются к ответу. С пару секунд тишина, и рекомбинант уже хочет повторить, как слышит тихое шипение из динамика и незримо для отряда морщится. А после ответ, от которого становится мерзко. И хочется смачно сматериться. «-Ночные рейды запрещены.» - стальным голосом чеканят заученную фразу. «-Заберем вас утром.» И тишина, означающая лишь то, что они застряли. Застряли на ночь глядя посреди диких лесов Пандоры без возможности вернуться в лагерь. Возможно, к утру численность отряда сократится. И от этого - тошно. Тошно и от того, что начальство это особо не волнует - создадут новых рекомов, закачают нужные воспоминания и вновь отправят на задания. И так по новой, пока не кончатся деньги. Майлз фыркает, и хвост раздраженно подметает землю подле его ног, вверх поднимая желтоватое облачко пыли. В голове проносится смачное «блять», и хвала, мать ее, Эйве, к подчиненным он стоит спиной, и они не видят раздражения на его лице. Мужчина опускает руку, поводит плечами и глубоко и ровно выдыхает. Спокойно. Нельзя падать духом перед отрядом - пятью рекомбинантами и мальчиком-обезьянкой, что не умеет ровно сидеть на заднице. Куоритч поворачивается к ним лицом, зияющим абсолютным спокойствием, и кладет руку на кобуру, прикрепленную к ремню. -Ночуем сегодня здесь. Так что найдите полянку почище и проверьте, чтоб магазины были полные. Иначе местные твари с радостью закусят вами перед сном. - заявляет он твердо и слегка кривит губы - уже машинально, не задумываясь, как не задумывается и над тем, как опускаются уши. Бесится, и они выдают его с головой. В отряде подобной новости не рады, кидают раздосадованные возгласы вперемешку с матом, этим только сотрясая воздух. Начальству плевать, и они прекрасно это знают. Настроение тут же падает, и предвкушение смачного вечера за обсуждением рейда на пару с банкой пива тут же сменяется на посиделки у костра и оборону от диких зверей. Прям летний лагерь «Первый рек» шесть плюс, блять. Но они слушаются. Разбредаются, кто куда, параллельно проклиная вышестоящих людишек и покрепче сжимая пушки, в поисках ночлежки - если сон на холодной земле можно подобным назвать. На месте остается только Паук, башкой крутящий в разные стороны и сидящий на корнях какого-то дерева-исполина, как синяя макака. Видно, только ему идея остаться на ночь в самом опасном на всей Пандоре месте зашла. Вон как лыбится, чего не скрыть даже бликами заходящего солнца на маске. Полковник цокает, хвостом сбивает низкорастущий иссиня-черный цветок и раздраженно бросает мальчишке: -Особое приглашение нужно? Приказ слышал, волчонок? Сокорро только глаза закатывает, что виднеются лишь белки, и, не прекращая улыбаться, спрыгивает с корней. Найти ночлег? Да как змееволка приручить. Парень хмыкает и скрывается где-то за деревьями. Сумерки сгущались. Вдали кто-то протяжно завыл.

***

Ночь на Пандоре безоблачная, светлая, не предвещающая ничего дурного и этим обманчивая, ведь за обрастающими флюоресценцией кустами то и дело мелькают горящие глаза местных хищников. Они рычат тихо, почти неслышимо из-за заливающего поляну смеха, и кругами ходят, выжидая своего часа. Толь лишь кто-то отвлечется, отобьется от лагеря справить нужду, потеряет бдительность или замешкается, они вдоволь насытятся столь удачным уловом. Нужно лишь подождать, и добыча сама придет им в пасти. А пока они лишь наблюдают и только протяжно воют, созывая братьев и сестер на скорый пир. Свет на поляне яркий, теплый, отличающийся во сто крат от холодного мерцания растений дикой, необузданной людьми планеты. Он гуляющий, пульсирующий и бросающий блики на лица и валяющиеся под ногами оружие. Он будто живой, манящий и гипнотический, и если долго вглядываться в него, то ненароком можно разглядеть что-то новое, необузданное и даже пугающее. Но никто из присутствующих не всматривается и даже не бросает косые взгляды в огонь – слишком увлечены высокопарными беседами, диалогами о пятом, десятом, такими же размытыми, как пар на стекле. Никто… почти никто. Паук ловит каждую искру, слышит каждый треск в разгорающемся кострище, таком большом, что, наверное, свет его виден за десятки миль от их импровизированного лагеря. Он пленен, полностью окутан пламенем, пусть и сидит на земле, спиной чувствуя мощь многовекового древа. Он погружен будто в транс, и, кажется ничто не может вырвать мальчишку из него, отвлечь. Чужаки не волнуют, как не волнуют и дикие звери, лапами давящие осыпавшуюся листву и сухие ветви – они не страшатся, что их раскроют, наоборот, дают о себе знать, понять глупым рекомбинантам, что смерть давно дышит им в спину. Паук не боится, что станет чьей-то закуской; он уверен наверняка – его не тронут. Для них он свой, с родным запахом и синими полосами – родной наʹви без косы и хвоста. Тот, кто играет с щенками, кто чтит традиции Пандоры и каждый раз убеждает ее, что он свой. Возможно, если чужаки уснут или выпьют достаточно, он сможет сбежать, как-то избавиться от ненавистного трекера – короткого поводка, что крепко держит его подле главного ублюдка – в маске и вернуться домой. Возможно, ему будут рады. От мыслей – фантазий – на лице расцветает улыбка, не зримая для рекомов из-за бликов костра на маске. Оно и к лучшему – нечего им видеть счастье лесного мальчика. Но странная мелодия все же заставляет его отвлечься, сморгнуть остаток мыслей, что костровым дымом устремляются вверх и повернуть голову в сторону. Лишь слегка, чтобы ненароком не выдать свой интерес. На глаза попадается допотопный плеер, зажатый меж крупных пальцев скалящегося, потому что улыбкой это не назвать, Лайла. Он пытается подпевать (выходит отвратно из-за отсутствия слуха) и качает в такт песни головой. Она ритмична, быстра и так проста, но этим цепляет. Она не похожа на звуки флейт и барабанов в поселении. Она не похожа ни на что. Потому что она с другой планеты, другого для него мира. И это пленит. Отряд – всего пять рекомов – смеется с Лайла, как с ребенка, и на фоне маячит и улыбка полковника (может от комичности ситуации, а может от воспоминаний о доме). Паук замечает, как единственная в команде женщина – высокая, статная и невероятно сильная – широко улыбаясь, начинает слегка покачиваться в такт, ведя бедрами и руками. Мальчишка прыскает. И это лучшие из лучших? Да они же ведут себя похлеще детей! Танцуют и поют, будучи пьяными, словно они не в самом опасном на Пандоре лесу, а где-нибудь в летнем лагере (Норм как-то рассказывал ему о подобном), не хватает только приторного химозного зефира. Они веселятся, смеются и живут моментом, забивая на все, что происходит вокруг. Делают музыку громче, и она заглушает глухой удар о землю от брошенной в сторону в порыве эмоциональной бури флягу. Если они могут себе это позволить, то… почему он должен сидеть в стороне и просто наблюдать? За последнее время уж слишком много произошло в жизни лесного мальчишки, чтобы просто смотреть на других. Он поднимается медленно, но никто даже не обращает на это внимания – все слишком увлечены собственным весельем, и, пожалуй, если бы на эту поляну приземлился бы сам Турук, то и этого бы они не заметили. Удар. И еще. Так стучит его сердце, подстраиваясь под ритм музыки. Такой дикой, необузданной – земной. Такой интересной и яркой, захватывающей, как первый полет на икране с Кири. Тело двигается само, а он - отдается. Ступает медленно, под ногами ощущая приятную рыхлую землю, а в груди – неистовый жар. Он сотни раз видел, как танцуют Оматикайа, как в них будто вселяется неукротимый дух самой Пандоры, как настраивает пластичные тела под свой лад. Он сотни раз танцевал сам, не с пламенем, нет – с младшими Салли. Но ни разу - под земную музыку и в окружении чужаков. Однако сейчас… плевать настолько, что Паук прикрывает глаза и пускается в танец. Неудержимый, бешеный, горячий пляс, подстать ритму и своему телу. Голова пуста – наконец-то без давящих мыслей – и странная песнь сама рисует новые движения им, точно пером по холсту. Плавные, резкие, обрывистые и будто незаконченные. Ноги скользят по земле, руки выписывают неповторимые пируэты в воздухе, извиваются, подобно змеям, и волосы пылают от света огня. Паук напоминает дикого зверя, пришедшего из далеких уголков джунглей. Голоса затихают, как затихает и смех, и все взгляды устремлены лишь на него – завороженные, обескураженные. Рекомбинанты молчат и только смотрят, как юное тело, подстать огню за его спиной, то взмывает ввысь, подобно банши, то камнем падает оземь; и кто-то дергается, порывается помочь, думая, что что-то случилось, но Паук, незримо для всех, тянет губы в ухмылке и поднимается, вновь и вновь сражая на повал неповторимыми изгибами своего тела. Он не стесняется – было бы кого, - не обращает внимания на рекомбинантов и будто сливается с Пандорой. Он видел это сотни раз, но ощутил впервые. И это пьянило похлеще любого спиртного. Но неожиданно мальчишка замирает – грудная клетка ходит ходуном и губы едва приоткрыты – и устремляет свой взгляд аккурат на полковника, что сидит поодаль, но также смотрит на дикий танец. Смотрел, пока Паук не остановился, будто поставив точку в своем исполнении. Но, так как сейчас, Куоритч никогда не ошибался. Парень подходит медленно нарочито, и с каждым шагом сердце пропускает удар, точно крадущийся хищник (не хватает лишь хвоста, размеренно подметающего землю и звериного оскала) к полковнику, а отражение пламени в глазах напоминает пляшущих чертей. А может… они и овладели юным телом. Паук останавливается аккурат напротив, смотрит изучающе и усмехается, и разрази полковника тотчас гром, если его улыбка сулит хоть что-то хорошее. Внутри от чего-то все сжимается – ожидание неизвестного поистине напрягает, и невесть что может выкинуть мальчишка, у которого в голове только ветер и огромный амбарный замок на всех чувствах и мыслях, - и хвост немного нервно подметает землю под ногами, едва задевая поваленное бревно, на котором разместилась пара рекомов. Они молчат, ждут; что же произойдет дальше? И ни одна мысль, мелькнувшая в их головах, не была правдой. -Идем, - неожиданно ровно начинает дикий лесной парень, с минуту назад погруженный в какой-то племенной транс – ни дрожащего голоса, ни запинаний, и даже грудь уже чересчур спокойна. -Нет. - отвечает полковник твердо и складывает руки на широкой груди. Чертов волчонок… Неужели он не мог подобрать себе более развязного партнера по танцам, такого же взбалмошного и непредсказуемого, как и он сам. К чему разводить этот театр абсурда. - Я не танцую. Позади и сбоку слышатся недовольные возгласы – больше всех возмущается Лайл, что не прочь взглянуть на пляшущего народные танцы Оматикайа полковника. Наверняка, будет то еще зрелище. Наверняка можно будет от души поржать, даже если это и его последние минуты. Один взгляд полностью холодных, точно у мертвой рыбы, глаз на подчиненных, и на поляне воцаряется тишина, нарушаемая лишь тихим, едва слышимым проигрышем из динамика старенького плеера. Полковник хочет уже бросить что-то в духе «Вот и порешали» и сесть на бревно, как поляну вновь заполняет ритмичная музыка. Какого черта Лайл ее не выключил? Неужели не понял, что на этом все? Концерт окончен. Мужчина отвлекается, всего на мгновение, но именно этого хватает мальчишке, чтобы, резко подавшись вперед, схватить Куоритча за предплечье и дернуть на себя, тем самым вытаскивая ближе к костру, на импровизированный танцпол. Молодое тело вновь оживает, сливается с музыкой и Пандорой, а лагерь заполняет юношеский смех - яркий и звонкий, точно долгожданный дождь. Паук кружит вокруг юлой, скачет, точно умалишённый, и то и дело дергает замершего полковника, этим навемерваясь пробудить в нем тот самый дух, что сплел его и дикую планету воедино. Куоритч может уйти, рявкнуть что-то в своем стиле, махнуть хвостом и рукой и просто присосаться к спиртному во фляжке. Но он стоит. Какого-то черта просто стоит напротив костра, пока хохочущий мальчишка то и дело подбивает его на грех. «Детей бить нельзя.» Вторит внутренний голос; мужчина выдыхает, мысленно посылает всех и вся, в особенности пилотов, что не удосужились забрать их, оставив один на один с пандорскими тварями, и хочет уже убраться подальше, как слышит тихий вскрик подле себя. До этого ловкий, как самый настоящий наʹви, Паук, запинается о нервно стучащий по земле хвост полковника, теряет равновесие и летит прямо в огонь, бушующий, как океанические воды в шторм. Мгновение – время точно застывает подле них, как смола, - и Куоритч разворачивается, хватает парнишку поперек талии и дергает на себя, не давая сгореть заживо. А тот замирает, с секунду смотрит в янтарные глаза напротив, как завороженный, в коих всполохами отражается предательское пламя, и заливается хохотом. Таким искренним и живым, что внутри что-то щемит. Паук скользит под рукой за спину и вновь пускается в пляс, будто ничего и не произошло. Будто бы это не он только что летел в костер навстречу своей смерти, если бы не реакция полковника. Он точно ребенок, который просто дурачится. Который просто веселится и наслаждается моментом. Мозг пронзает вспышка. Пацан, до этого сидящий надутый на весь мир, точно мышь на крупу, прыгает и хохочет во весь голос, и вытворяет просто сумасшедшие вещи своим донельзя гибким телом, а отряд чуть ли не с бревна валится от смеха. Они живут. Отдыхают и наслаждаются моментом, и даже мелкие невзгоды не мешают им – лишь укрепляют дух и подливают масло в топку жизни, делая ее еще более красочной и яркой. Так.. что ему мешает сделать тоже самое? Полковник прыскает, качает головой и по-доброму рявкает в сторону рекомов: -Херли расселись? Бегом танцевать. - он улыбается, а мальчишка за спиной издает боевой победный клич. «Таки смог, волчонок.» -О, это приказ, полковник? - сквозь смех выдает Лайл, после приложившись губами к изрядно опустевшей фляге. -Именно, - хмыкает Куоритч, оглядывая отряд. - Всех касается. Они смеются как дети малые. Поднимаются и кругом становятся у костра, что так и искрится, в ночное небо посылая свои яркие искры. Музыка разносится по поляне вперемешку со смехом. Они отдыхают. Пускают тела в пляс и отпускают насущные проблемы. Плевать, что будет завтра, они живут здесь и сейчас, получая невообразимый кайф, что ни в жизни не сравнится ни с одним земным наркотиком. Их танцы… немного глупые – детские, - неточные и хаотичные, не попадающие в ритм, но настоящие, без каких-либо притворств и лжи. Все наслаждаются моментом. Наслаждается и полковник, не умеющий танцевать от слова со всем, но пытающийся повторить за лесным мальчишкой. Мальчишкой, что каким-то невиданным образом вдохнул жажду жизни в его закоренелое извечными сражениями тело. Будто открыл глаза, заставив посмотреть на этот мир по-новому – глазами наʹви. И новый мир нравится ему куда больше, чем серые каменные джунгли родной (он уже не уверен) Земли. Он танцует, кажется, второй раз за обе жизни, и выходит донельзя комично, от чего Паук вновь смеется – без злобы, без попыток задеть, - смеется потому, что ему по-настоящему хорошо. И Куоритч понимает его, и широко улыбается в ответ. Вот так, посреди леса. Под дурацкий земной трэк. Подальше от сражений, войны и людей. Подальше от приказов и каменных джунглей. В хорошей компании. Полковник впервые чувствует себя воистину счастливым.