"Зачем ты повесился, Гарри?"

— Зачем ты повесился, Гарри? Ким смотрит на тебя поверх очков с привычным осуждением в уголках плотно сжатых губ. Он разочарован. Очень разочарован. Ты свисаешь с на удивления крепкой ветки старого дерева во дворе твоего дома номер 11 на улице Вояджер Роуд и немного покачиваешься на своем ужасном галстуке, туго затянутом вокруг твоей сломанной шеи. Мир слегка накренился из-за неестественного поворота головы, и поэтому лейтенант Кицураги теперь кажется наклоненным куда-то влево. Ты на секунду задумываешься, как он не падает с такого крутого склона, которым тебе теперь видится совершенно ровная площадка твоего двора. Ветер треплет твои нечесаные волосы, задувает под полы твоего любимого зеленого пиджака, шуршит сухими листьями на земле. Кажется, эта осень обещает быть холодной. — Гарри, зачем? — повторяет Ким, и ты понимаешь, что его голос уже не такой спокойный, каким ты привык его слышать, но все такой же тихий. Манера держать себя все-таки выдает его профессионализм. Сейчас еще совсем рано, да еще и выходной — было бы неучтиво будить жителей окрестных домов ненужными криками. Ветка слегка скрипит в тишине промозглого сентябрьского утра. Мужчина втягивает носом воздух, хмурится, кутаясь в свою оранжевую куртку летчика. Его руки, вопреки установленному обычаю, спрятаны в карманах, а не сложены за спиной. Он поднимает плечи, ежась от холода, и отводит взгляд. Его губы превратились в тончайшую белую линию. «Зачем ты повесился?» — отдается в твоей голове голос логики, но никто не спешит дать ей ответ на этот вопрос. Ты тоже почему-то осознаешь, что не можешь издать ни звука. А может, просто не хочешь? Никакие твои объяснения не оправдают того, что ты подвел своего напарника. Уже не в первый раз. Сегодня вы должны были ехать в Гранд Курон на дело о загадочном тройном убийстве, которое Ким уже успел озаглавить «Tripple A kill» в своих бумагах, а ты как всегда спутал ему все планы своей очередной глупой выходкой. Галстук, на котором ты висишь, кричит в неистовом возмущении. Это не глупая выходка! Это блестящая, блестящая идея! Просто восхитительная, братан! Как много людей вешаются на деревьях на ужасных галстуках по своей воле? Правильно! Меньше, чем можно было бы ожидать! А значит, это делает тебя особенным! Это делает тебя выдающейся личностью! Это делает тебя звездой диско! Ты вспоминаешь сон, где ты стоял перед собственным трупом на заднем дворе Танцев в тряпье и любовался прекрасными разноцветными бликами диско-шара, освещавшими всю площадку. Сейчас ты уже и не помнишь, сверкал ли он вместо твоей головы или просто висел над ней, но сам образ… За своими размышлениями ты упускаешь момент, когда Ким достает из кармана слегка помятую пачку Астры и закуривает. Но когда ваши взгляды снова встречаются, ты замечаешь, что лейтенант за это время, кажется, постарел лет на пять. «Неужели он стоит там так долго?» — думаешь ты, но потом успокаиваешься. Если прошло и правда так много времени, как тебе кажется, это бы легко объяснило, почему Ким изменяет своим привычкам и курит с утра пораньше. Дым тянется от сигареты тоже под наклоном. Все-таки свернутая шея безусловно заставляет взглянуть на мир под другим углом… Ты хочешь усмехнуться, но у тебя не получается. Концептуализация привлекает твое внимание, превращая Кима в смазанное оранжевое пятно масляной краски на сером холсте осеннего двора. Твоя жизнь приобрела кольцевую композицию с тонким красивым рефреном. Ваше знакомство с лейтенантом Кицураги является зеркальным отражением вашего прощания. Двор, дерево, разочарование Кима и свисающий с ветки кадавр. Ты смакуешь это слово на кончике твоего опухшего больше не ворочающегося языка. Тебе точно стоило уделить больше времени и внимания твоим мечтам о становлении поэтом. Поэт из тебя однозначно получился бы неплохой. Возможно даже лучше, чем коп или человеческое существо. Впрочем, от того судьбоносного дела со звучным названием «Повешенный» (Ким был прав, звучит и правда внушительно) эту ситуацию отличает несколько значительных деталей. Например ты, в отличие от бездумных парней Харди, позаботился о том, чтобы тело было не так сложно снять. На земле ровно под твоими отекшими ногами валяется старенький стул, который ты сам благоразумно притащил из своей квартиры, а твой ужасный галстук можно легко срезать ножом. Никому не придется стрелять или искать лестницу. Ты все продумал. Все, кроме того факта, что первым, кто найдет тебя в таком виде, будет лейтенант Кицураги — гордость 57 участка РГМ в прошлом и гордость 41 участка в настоящем. Он смотрит на тебя сквозь сигаретный дым, и ты видишь, что его глаза за запыленными стеклами подозрительно блестят. Ты знаешь, что лейтенант не из тех людей, кто стал бы плакать перед телом на дереве. Ведь он же не плакал в тот раз. Ты это точно помнишь. Его тогда даже не стошнило. Все-таки он настоящий профессионал. Почти осязаемую тишину прерывает лай собаки где-то ниже по улице. Скоро начнут просыпаться люди в домах поблизости, и у твоей инсталляции появится больше зрителей. Возможно даже сейчас какой-нибудь художественный критик смотрит на тебя в окно и записывает свои мысли в маленький блокнотик — почти как у Кима, но только еще меньше. Ким тушит сигарету о подошву своих тяжелых ботинок, снимает свои очки и протирает их краем куртки. Ты видишь, что теперь блестят и его щеки. Видимо ветер задул едкий дым ему в глаза, вот они и слезятся. Ты знаешь, как это бывает. Водрузив очки на их законное место, Кицураги тяжело вздыхает и достает из кармана складной перочинный нож. Красивый, блестящий, в изящном черном корпусе с оранжевой полосой. Ты даже немного обижен, что он не показывал его тебе раньше. Вы же напарники! Друзья! А разве можно скрывать от друзей крутые перочинные ножи? Ты пытаешься вспомнить, нет ли чего-то подобного в кодексе служащих РГМ, но Полицейская Волна почему-то не спешит тебе на помощь. Под тобой вдруг снова оказывается твой старенький стул. Стертые подошвы твоих зеленых ботинок касаются его сидения, но ты не можешь на него встать. А в следующую минуту на стуле рядом с тобой оказывается Ким. Четыре деревянные ножки недовольно скрипят, но больше никаких возражений не выказывают. Теперь, когда лицо лейтенанта ближе, и у тебя появляется возможность получше его разглядеть, ты вдруг понимаешь, что от сигаретного дыма так глаза не слезятся. Тебе внезапно становится как-то не по себе от этой мысли, и от тяжелого взгляда темных глаз, смотрящих на тебя с невыносимой болью. Последний раз, когда на тебя кто-то так смотрел, ты сделал что-то ужасное, и вся твоя жизнь покатилась по наклонной. Ровно под тем же углом, под которым сейчас накренен горизонт… Ким еще какое-то время стоит перед тобой неподвижно, и тебе на мгновение кажется, что ты можешь разглядеть свое отражение в его зрачках, но прежде чем ты успеваешь это сделать, он вдруг обхватывает тебя за пояс и прижимает к себе, придерживая твое громоздкое тело. Ты не чувствуешь его прикосновений. Не чувствуешь его дыхания. Не чувствуешь запаха моторного масла и хвои. Ты вообще ничего не чувствуешь. Идея ужасного галстука больше не кажется тебе такой блестящей. — Зачем ты повесился, Гарри? Шепот в твое плечо сопровождается сдержанным всхлипом, а потом где-то у тебя за головой раздается звук открытия складного ножа. Возмущению галстука нет предела. Он истошно кричит, оскорбленный такой посредственной и некрасивой смертью. Ему хотелось сгореть в горнилах революции, полыхать на пожарище рухнувшей цивилизации, но его жизнь оказалась оборвана каким-то перочинным ножиком. Даже не пулей, братан! Ты ожидаешь глухого удара о землю, ждешь, что тоже будешь стоять на коленях вечную секунду, преклонившись перед величием неведомых тебе идолов, но Ким не отпускает тебя, и ты повисаешь тяжелым грузом на его плече. Он спускает тебя на землю и бережно укладывает на спину, зачем-то поправляя замявшийся воротник твоего пиджака. Мир перестает крениться, и теперь перед тобой только бесконечная текучая серость осеннего неба и обрывок пестрого галстука, трепыхающийся на ветру. Тебя вдруг охватывает такая страшная печаль, что ты и сам не прочь заплакать, но твое тело принадлежит тебе только номинально, и слезные железы больше не хотят слушать твои приказы и мольбы. Нет, все же это была ужасная идея. Просто отвратительная. Хуже не придумаешь… Потому что в момент, когда ты затягивал галстук в основании ветки, ты был уверен, что на этом страдания закончатся. Ты не сомневался, что ты спасешь мир этим решительным поступком. Но теперь, когда ты лежишь на холодной земле с переломанной шеей и не можешь не смотреть на серое Ревашольское небо, до тебя, наконец, доходит, что ты не только не избавился от своей боли, но и причиняешь боль Киму. Боль гораздо сильнее той, от которой ты защитил его тогда, на трибунале, заставив его, изо всех сил боявшегося за твою жизнь, вовремя обернуться. Ты ловишь себя на мысли, что если бы вы были героями мелодрамы, то сейчас лейтенант бросился бы перед тобой на колени и стал бы рыдать, проклиная злой рок за то, что он не пришел на несколько часов раньше, когда был так нужен тебе. Ты почти хочешь, чтобы так и произошло. Но вместо этого Ким достает свой синий планшет с гравировкой РГМ и открывает на странице с чистыми бланками для первичной аутопсии. Ты слышишь, как скрепит его ручка, пока он заполняет пустые поля, превращая твою жизнь в строки сухих данных для архива. Ты снова задаешься вопросом «зачем». Но он остается без ответа. Ты повторяешь вопрос. И снова в ответ тишина. Ты в отчаянии кричишь в пустоту своих мыслей. Зачем? Зачем? Зачем?! Зачем ты повесился, Гарри?! Ты никогда не найдешь достойного ответа.