я слышал то, что эта жизнь прекрасна но почему тогда мне грустно?
в очередной раз курсед задумывается об этом и забивается в углу комнаты между небольшим комодом и голой серой стеной. обхватывает руками худые ноги, утыкаясь в них носом и заходясь очередным приливом истерики, выливающейся надрывным плачем. одиночество становится невыносимым. даже в моменты, когда он с кем-то, он все равно одинок. и это чувство все больше и больше гнетет его бренное тело, пожирая изнутри. он ничего не может с этим поделать. никак это не остановить. стены давят, он чувствует свою никчемность, ненужность, отчужденность в этом мире. он - ошибка. сбой в программе. вирус, от которого стоит избавиться, как можно скорее, пока он не испортил жизни других составных системы. и как справляются с подобным обычные люди? когда дышать становится неимоверно тяжело, когда сил уже нет выносить все это, но ты почему-то продолжаешь существовать дальше. как с таким бороться? звонить родным? друзьям? но зачем им слушать очередной бред ноющего пьяного недоумка? в ответ ведь ничего не услышишь, кроме вздоха и: «бро, ну, я хуй знает, как помочь. все наладится». ему это не нужно, нет. ничего не будет хорошо, блять. все это не так просто. в голове определенно нужно что-то исправить, починить ту самую маленькую деталь, пустившую поломку, словно домино, от одной части к другой. тошно. тошно от всего. от себя, от поведения своего, от слабости и немощности своей. от распирающих чувств в грудной клетке, что разорвать ее на части хочется. под надрывный плачь, с дрожащей челюстью, курсед отросшими ногтями расцарапывает плоскую грудь, в надежде докопаться сквозь кожу до самых ребер, дабы достать этот гнилой кусок органа, называемый сердцем. столько проблем от него. было бы проще, если бы оно просто в миг остановилось.все разговоры о любви — лишь сказка, меня спасает только музыка.
нет ничего хуже, чем влюбленные идиоты, придурки, лижущиеся где попало, без стыда, вызывающие лишь отвращение своими действиями. хуже всего - подобным занимаются именно те, чьи отношения больше месяца не продолжаются. но подобные полоумные даже не осознают, не знакомы с настоящей любовью. курсед уверен. уверен в том, что сгниет он скоро от вырывающихся наружу чувств и тоненьких, бархатных лепестков ликориса, которые корнями впились в бьющуюся плоть под ребрами, сдавливая сосуды и перекрывая кислород в прокуренных легких. они выбивались наружу, особенно в моменты перелома души. будто наперегонки стремились, кто быстрее упадет на холодные кисти: соленые слезы или рубиновые капли с сухими лепестками, часто застревающими в горле? словно падающее домино одно зависело от другого: слезы - признак очередной слабости, вытесняющий из легких удушающие соцветия. бархатные лепестки - очередная боль, от которой выть хочется, лезть на стену, заливаясь слезами горечи и обиды. замкнутый круг. он в ловушке. спасала лишь музыка. громкая, басистая, желательно, чтобы уши в мясо раздирало, чтобы последующие полчаса ты будто глухой ходил с писком в ушах. но так он мог отвлечься. отвлечься от навязчивых мыслей, от боли на душе. раз за разом вдумываясь в написанный текст для очередного «гениального» релиза, стараясь касаться абсолютно любых тем, лишь бы не любви. сидел часами в фл-студио, накладывая дорожки, редактируя биты с рандомных сайтов бесплатных битов. придумывал текста, лишь бы лишний раз не уходить в себя, не задумываться о сереже, мирно спящем в соседней комнате. лишь бы не подойти под очередным приступом желания к широкой кровати и глупо смотреть на спящего, любуясь чертами лица, борясь с тягой прикоснуться. останавливать себя, когда тело уже тянется прилечь рядом, лишний раз коснуться лба, убрать темные волосы, а того хуже поцеловать в щеку, оставшись незамеченным. глаза закатывает, в потолок взгляд устремляет, когда паничка снова его с головы до ног накрывает, связывая, не давая ни минуты на успокоение. руки дрожат, на языке неприятная сухость, заходится кашлем, сгибаясь напополам, выкашливая несколько лепестков. они нежные и бархатные на ощупь, курсед не раз их ощупывал, сжимая в тонких ладонях. и все это пиздеж насчет прекрасной, как первые весенние цветы, любви. какому дауну это вообще в голову пришло? не бывает такого, не может быть в жизни все просто, чтобы ты полюбил и тебя полюбили в ответ. по крайней мере, не в его жизни, в которой всегда все по пизде идет. и сколько бы раз он не говорил себе о том, что никогда и ни за что не будет влюбляться в кого-то, рано или поздно этим бы все кончилось. он не бесчувственная мразь, не робот. он человек. он - живой. и, к сожалению, тоже вляпался в это дерьмо, называемое не взаимная любовь. как его угораздило, сам не понимает. лишь смеется истерически, пока с улыбающегося рта стекают капли крови, рисуя кровавые дорожки по челюсти и утекая куда-то по татуированной шее вниз. кажется, это конечная. и всему виной акума. акума. он ненавидит его всей душой, каждой костью в своих ребрах, которая раз за разом хрустела, стоило жестким корням плотно сжимать грудную клетку. ненавидит всем гниющим сердцем, сквозь которое уже пустили корни соцветия ликориса. и любит до порхающих красивых бабочек в животе. сжимает руки в кулак, утирает кровь со рта, размазывая по щеке. растирает слезы по лицу.о, дай мне шанс хотя бы раз исправить все мои ошибки. я не хочу винить тебя, но я ненавижу твою улыбку.
— ненавижу тебя! — кричит в пустоту холодной квартиры, поднимаясь с пола. психует, колени хрустят от долгого сидения в одном положении. перед глазами лишь образ темноволосого юноши. его блестящие светлые глаза, с отливом то ли зеленого, то ли карего больше, прямой нос и широкая улыбка с рядом ровных зубов. его любимая улыбка, которую акума вечно скрывает ладонью. но ему бы так не хотелось. хотелось видеть ее всегда. хотелось видеть его всегда рядом, а не только под очередным приколом его шизы, что строит в сознании образ стоящего перед ним юноши. — сука, — из горла ручьем выходит поток крови вперемешку со слюнями. он словно безумный улыбается, сплевывая на пол остатки, за которыми тянется багровая слюна. ударяет кулаком в лицо акумы, но побелевшие костяшки лишь больно ударяется о белую стену, оставляя мазки крови с руки. образ растворяется в пространстве.кир курсед 16:47 бляьт мине хуеоо
сережа акумов 16:51 мужик мы только разъехалить а ты уже ноешь? че у тя там?кир курсед 16:51 идди нахуй
босые стопы бредут на кухню, рука тянется к холодильнику, открывает его, глаза цепляются за единственные две бутылки вина, больше в нем ничего нет, кроме куска хлеба и бутылки простой воды. также пуст, как и хозяин. хватает стеклянную бутылку, кое-как открывает пробку, проталкивая вглубь пальцем. пухлыми губами прикладывается к горлышку, пачкая в крови, но наконец смачивая горло обжигающим алкоголем вперемешку с железным привкусом. будто пытается утопить все чувства, на время хотя бы заглушить алкоголем боль и чувства. не помогает. лишь размазывает сильнее. пьянеет быстро на голодный желудок, дурманя сознание свое. на телефон уведомление приходит от твича, оповещая о прямом потоке с до боли знакомого аккаунта. в животе все дрожит, тремор в руках не дает нормально телефон держать, поэтому он спешит в комнату, открывая в браузере новую вкладку, быстро кликая по прямой трансляции. озирается на мгновение на капли крови на полу, когда чуть не поскальзывается на них, думая убрать это все после. в кресло усаживается, чат карими глазами обегая, все спрашивают о их разъезде, о котором сообщил на сегодняшнем своем стриме сам курсед. морщится. — почему разъехались? — оглашает вопрос акума, чуть пожимая плечами, но не отвлекаясь от доты, — поссорились. — неправильный ответ. сам губы поджимает от этой лжи. курсед хмыкает. да, может лучше и так. но нихуя они не ссорились, просто курседу невыносимо стало. атмосфера душила, в буквальном смысле. их взаимоотношения скатились на дно, посиделки в дискорде, вместо того, чтобы преодолеть расстояние в один коридор, доставка, вместо того, чтобы попытаться приготовить что-то вместе. и не ебет, что ни один из них этого не умеет. курсед просто сбежал. сбежал словно трус, поджимая губы. холод ему этой в теплой квартире попросту надоел. он думал, он надеялся, что если просто переедет, ему станет легче. что цветы наконец ослабят хватку, перестав так сильно сжимать орган чувств. но нет. от этого не излечишься, куда бы ты не бежал. от этого никуда не деться. вторая пробка проваливается в жидкость бутылки.ты улыбаешься, моя депрессия дай обнять тебя, фотосессия.
улыбка от собственных шуток светится в маленькой иконке веб-камеры, у курседа сердце щемит. он соврет, если скажет, что не скучает. съехал буквально день назад, но уже неимоверно хочет вернуться обратно, сжать в объятиях хрупкое тело, уткнувшись носом куда-то в загривок, сжать сильно-сильно. душу излить наконец, сердце на распятие показать и услышать слова взаимности наконец. но это не глупый роман, не тупая мелодрама на очередном канале. это суровая реальность, где только боль и страдание лирического героя. в животе что-то приятно щекочет, цепляет так. ползет чувство вверх по желудку. курсед лишь размереннее глотки делает, стараясь утолить эти чувства, ведь только-только успокоился. но уже поздновато травить своих тараканов в голове, однако он испытывает подлинное удовольствие, ощущая как внутри что-то скребется и дергается. обливает ворот лонгслива, когда пытается влить куда больше, матерится, откатываясь на кресле чуть от стола, оглядывая себя. кровь опять собирается комом в горле. спешит в ванную, сгибаясь над белоснежной раковиной, пихая в рот пару пальцев. еще немного - багровая жидкость стекает по запястьям, падая на белую поверхность. в сгустках крови что-то шевелится. курсед с ужасом оглядывает это, хватая пальцами мелкое создание. бабочка. бражник, кажется, или, как еще их называют, мертвая голова. крохотная такая, размером с фалангу. пытается расправить свои крылышки, но те лишь неприятно слиплись от желудочного сока, отяжелели, не давая возможности взлететь. внизу живота все задрожало, ноги подкосились. точно конечная. юноша отшатнулся назад, спускаясь вниз по кафельной стене, зарывается длинными пальцами в крашенные волосы, тяжело дыша. нет. нет. этого не может быть. «мертвые головы» — бабочка с узкими крыльями, с узором черепа на брюшке, олицетворяющим смерть и беду. последняя стадия ханахаки, дальше только смерть и символичные цветы на надгробие. если бутоны и соцветия это еще цветочки, то насекомые нет. они зарождаются в самом желудке, царапают своими острыми крыльями тонкие стенки, цепляясь лапками за плоть, и обычно символизируют что-то приятное, наслажденное в моменты удовольствия. но не в этом мире. нет. это стадия, когда насекомые зарождаются для опыления цветов. это - конечная.кир курсед 20:39 позвони мне
сережа акумов 20:40 у меня стримкир курсед 20:40 усппокой мняя
кир курсед 20:40
пажалучта
кир курсед 20:40
прлшу
кир курсед 20:40
прошу
кир курсед 20:40
сереж
кир курсед 20:41
ты ечюли будешь рядом мнев лучше стагеь
кир курсед 20:41
прлшу
с ужасом в глазах включает напор воды, утапливая под потоком еле живых существ, не давая им и шанса на жизнь. пальцы еле шевелятся, то и дело мисскликая по поверхности экранной клавиатуры телефона. дрожат от страха. страха смерти. нет. он не готов. он не готов умирать прямо сейчас. вновь забивается в углу комнаты, крепко держа в руке бутылку с липким горлышком. слезы катятся по щекам, обжигая измученную кожу скул. слишком рано. сережа акумов 20:43 ты че пьяный? отчаянно пытается дозвониться, как только закончил трансляцию.номер недоступен, где-то мой кусок шагрени я мог бы стать самым лучшим, но мне тупо лень. ты не лечишься, прям как мигрень. нарисуй мне да что-нибудь посветлее, чем этот день, если, конечно, это в принципе возможно, ведь ощущение, что все вокруг безнадежно.
телефон вырубается, оставаясь незамеченным, валяясь где-то на кровати, пока курсед, с силой сжимает челюсть, надеясь успокоиться. все безнадежно. он уже заведомо труп. тогда зачем было стараться? все прожитые годы были зря? нахуя он тогда вообще рождался? чтобы потом вот так тупо и мучительно сдохнуть? в одиночестве. острая неслыханная боль поглощает его, утягивая к себе, зазывая. только бы не закрывать глаза. нет. он справится. он сможет дожить до утра, а там уже в больницу. ему точно помогут. кто-то обязательно его спасет. да, он не старался стать лучше, был для акумы лишь обузой, нервотрепкой со своими тупыми идеями и разговорами ни о чем по несколько часов в дискорде. он был его головной болью, когда нагло приставал, утягивал в объятия или непозволительно много касался. когда как мудак последний поступал, что переставал контактировать, пропадать на несколько дней из жизни. когда закрывался и наплевал на чужие проблемы, прикрываясь: «да мы даже не друзья, просто знакомые, которые в одной хате живут». он пытался спасти сам себя. пытался внушить себе: «акума мне никто и чувств у меня к нему нет.» но тогда почему так отчаянно писал ему все разы, когда было неимоверно хуево? почему первым делом забрал его в другой город в случае опасности? почему продолжал находиться рядом? если курсед для него никто. акума словно головная боль всегда мельтешил перед глазами, не только ирл, но даже на стримах, каждый второй считал нуждой упомянуть его в чате. черноволосый словно мигрень засел в бошке, не собираясь оттуда вылезать. и что теперь? теперь курсед задыхается от соцветий, засевших глубоко своими корнями в груди. и все это из-за акумы. акумы, который сейчас спешит к другу, прося водителя такси ехать чуточку быстрее. ведь ему неимоверно важно состояние пьяного его друга. он переживает, волнуется, слыша в трубке: «абонент временно недоступен». кровью сердце неприятно обливается, надумывая себе всякого, чего мог натворить курсед в таком состоянии. на кой черт тот вообще съехал от него, если и двух дней протянуть не смог. пальцами нервно постукивает, пулей из такси вылетает. наверняка этот еблан напился, а телефон просто-напросто сел, ведь хозяин так и не удосужился поставить его на зарядку. курсед вообще странный весь. но, сука, акума вновь и вновь бежит к нему на всех порах, не считая лестничных пролетов. ноги помнят, сами доведут, ведь сам помогал перевозить чужие вещи в эту квартиру. одиночество его погубит, говорил акума, смотря на этого глупого и тактильного человека. неприятно зачастую было, когда тот лез с очередными объятиями или касаниями, но до боли где-то в груди было трепетно от факта, что ты кому-то нужен. зачастую он поступал, как мудак, игнорировал сплитововолосого друга, агрессировал на него, но все это дело характера. тот и не обижался. само все сходило на нет, обид не бывало, все испарялось само, стоило им начать разговор. акума во многом благодарен курседу. начиная от мелких вещей, в виде бесполезных подарков, купленных на эмоциях, заканчивая неимоверной поддержкой, пусть зачастую без слов, но тот просто был рядом в трудные моменты. нет, курсед прекрасный человек, и уж точно не заслуживает такого друга, как сережа, холодного и незаинтересованного во всем, даже в своей жизни. дверь открыта, поэтому юноша быстро попадает в теплое помещение. наспех снимает кроссовки и хмурится, замечая дорожку из каплей крови на полу от ванной до самой дальней спальни. дыхание учащается, сердце ускоряет свой ритм, заполняя организм адреналином и неким страхом. окликает пару раз хозяина квартиры, не слыша ничего в ответ, пока идет в комнату. дрожащей рукой касается дубовой защиты, в виде двери, и потихоньку отворяет ее. в потемках комнаты из освещения лишь монитор с открытой вкладкой твича и надписью, гласящей: «пользователь akumaqqe завершил трансляцию». — блять, долбаеб, что ты с собой сделал? — глаза расширяются от вида лежащего на полу юноши, что забился в том самом углу, уже более скатившись на пол. лежит, закрыв глаза, громко и тяжело дышит, с хрипами, выпуская сгустки крови со слюнями на подбородок и ворот темного лонга. — ты меня слышишь? — акума подлетает к другу, садясь на пол и перекладывая чужую голову на свои колени. курсед молча смотрит на парня, медленно приоткрывая рот. переводит взгляд на свою ладонь, парень сверху делает тоже самое, замечая в большой кисти кровавые соцветия итак ярко-красных цветов. — нет-нет-нет, — вторит юноша, перехватывая ладонь и сжимая ее, чтобы тот не смотрел на него. — ты вообще еблан? ты нахуя мне ничего не сказал? — обычная реакция - отторжения, непринятия. он боится. боится смерти самого важного друга, самого близкого человека в его жизни. обхватывает прохладными после улицы ладонями измазанные в крови щеки и видит лишь широкую улыбку курседа. он улыбается, зубы в крови, рот наполнен багровой жидкостью, он выпускает ее изо рта. — ты нахуя в больницу не пошел? сделали бы операцию, избавился бы от блядских этих чувств и все, блять, — акума трепетно гладит пальцами щеки лежащего на нем парня, пока у самого слезы на глаза выступают. держится, но уже через мгновение поток слез трудно остановить. еле дышащий юноша чувствует тепло, чувствует, как дышать ему стало чуточку проще и легче, стоило его возлюбленному трепетно коснуться его щек, посмотреть с болью и любовью одновременно. но все уже безнадежно. он уже мертв. пути назад нет. сердце и легкие в мясо исполосованы где-то там внутри. все жизненно важные сосуды повреждены, без возможности на починку. — я..не хотел, чтобы мои чувства к тебе пропадали..— слова, каждое из которых сопровождается новой порцией крови, даются с большим трудом. он прикрывает глаза, не в силах смотреть на плачущего друга. — это подло. это поступок слабого. — усмехается, заходясь чередом кашля и сплевывая в сторону очередные бархатные лепестки. закрывает глаза, укладываясь на любимые худые ноги, расплываясь в широкой улыбке. — сейчас я счастлив..правда. — нет..— все, что успевает сказать акума, сжимая в ответ кисть курседа, переплетая с ним пальцы. тело на коленях делает последний вдох. сердце останавливает свой сбитый ритм биения, завершая работу. — нет..— тихий шепот слетает с губ, оседая где-то комом в горле. он сжимает парня в объятиях, прижимая теплое тело к груди и пачкаясь в чужой крови. надрывный крик сменяет тишину, раздирая горло в куски, заставляя кашлять от сорванного голоса, пока он жмет к себе чужое тело. сережа вдыхает глубоко, все еще не веря в произошедшее. сердце ускоряет свой темп, в плоть впивается что-то мелкое и острое со всех сторон, будто опутывает, сковывает. грудную клетку оплетают плотные корни растения.как у каждой пары: только ты и я, и опавший красный лист января*