Потому что ты предала меня

      Все его стремления, годами вынашиваемые планы о Мире вечных грёз… всё обратилось прахом, стоило лишь мимолётом встретиться со взглядом её глаз: зелёных-зелёных, словно свежая трава поутру, ярких, будто бы сама жизнь, манящих своим задорным блеском в минуты усталости и дарящих столь нужную поддержку в часы скорби. Его слабость. Страсть. Одержимость. Единственный человек во всём безразличном и жестоком мире, кроме любимого брата, кто мог хоть как-то повлиять на бешеного монстра. Учиха Кохару. Его маленькая весна.       — Мадара? — даже голос не изменился: остался таким же — мягким, нежным, обволакивающим, но не лишённым силы, присущей всем представительницам воинственного клана. — Почему ты здесь? Нет, почему мы здесь?       Смотрит, глядит своими большими, но отнюдь не наивными глазами. Мудро. Она всегда была мудрее него, проявляя чудеса такта и сдержанности там, где бешеному божеству войны не хватало самообладания.       — Мадара? — добавляет она уже с большим нажимом. О, в глубине души он всегда ненавидел её за это! Надавит, где необходимо, подберёт нужные слова, умаслит уши, и вот он уже пляшет под её дудку, словно последний подкаблучник. Дрянная женщина!       — Что вообще творится, чтоб его? ПОЧЕМУ? Почему здесь тот Мадара?! — привлекает внимание юный блондинчик, окутанный золотистым покровом чакры. Сосуд Кьюби столь же нетерпелив, как и сам зверь.       — Мадара?… — в неверии шепчет наставник коноховского мальца: тот самый, дружок Обито, так удачно подкинувший идеальную пешку для воплощения плана. Да, Глаз Луны, как же он мог забыть?…       Мадара вертит головой несколько раз, стараясь сбросить наваждение. Все эти привязанности — в прошлом. Прошлое — в прошлом. Не для того он пролил столько крови и шёл по головам, чтобы в последний момент отступить.       — Почему ты так спешил, Обито? — Десятихвостый отнюдь не в том состоянии, в каковом должен был оказаться. — Где Нагато? Отчего вы призвали меня какой-то странной техникой вместо Божественного Воскрешения?       Тон спокоен, но внутри мужчина зол. Он взорвётся — обрушится несокрушимым потоком. Только дайте ему ещё немного времени как следует вызреть.       — Вы использовали его! Нагато! Он воскресил жителей Конохи…       Сосуд Лиса что-то говорит, лепечет, словно малое дитё, сердится. А Мадара не может оторвать свой взор от её: осуждающего, точно покрывшегося кромкой льда, такого, какой видел в их последнюю встречу. Трусливая предательница.       — Мадара, — выходит женщина вперёд. По-прежнему чертовски хороша собой. Длинные локоны — тёмные, почти смоляные, которые он так любил перебирать после страстных ночей — точёное личико, даром, что полукровка, идеальная осанка и, да… Шаринган, по которому уже успел заскучать, вдруг вспыхнувший на светлом полотне: наедине Кохару всегда прибегала лишь к вёрткой женской дипломатии, а в битвах перестала участвовать сразу же после свадьбы.       — Станцуйте же со мной, — хищно щурится сильнейший Учиха, напрочь игнорируя возлюбленную и складывая ладони для очередного дзюцу. Что использовать на этот раз: мокутон, призвать Сусаноо или же ограничиться огромным Огненным Шаром?       — Думаешь, Изуна бы одобрил… — многозначительно обводит разрушенный ландшафт, особенно выразительно останавливаясь на алом вихре, в котором сейчас зарождается Десятихвостый демон, — всё это?       Хитрая лиса. Заходит с самого болезненного. Бьёт метко, сразу же, даже не щадя. «О, да, так ты приструнила шумную жёнушку Хаширамы. Так поставила на место старейшин, когда они попытались выступить против нашего брака. Искусная манипуляторша», — закипает Мадара. Но его этим не проймёшь, не сейчас, нет!       — Да кто, — пренебрежение смешивается в безудержным желанием свернуть тонкую шейку столь дерзкой особы, — ты такая, чтобы осуждать меня? Изуна всегда ненавидел Сенджу!       — Но Изуна желал для клана только лучшего.       — И я дам ему это лучшее! — почти взвыл, точно подстреленное животное. Мелкая пакостная стерва. Играет его нервами, словно струнами кото.       — Кому дашь? Тому мальчонке, потерявшему брата? Кому? Нет нашего клана, конец! Ты ошибся Мадара, признай же это!       Он хотел что-то возразить, но слова застряли в горле, а распирающая изнутри ярость всё возрастала. Учиха ранее не видел возлюбленную такой: она никогда не смела повысить голос — на других, да, но не на него. Не дерзила смотреть алыми огнями в его. Да даже просто выходить из себя при нём, казалось, не умела. Это была не его Кохару, нет, лишь удачная подделка.       — Сгинь с глаз моих, — потребовалось только краткое мгновение, чтобы очутиться подле обманки и сжать-таки её шею. А когда-то он сжимал всю её в своих объятиях, как же иронично… Шептал какую-то околесицу, изредка даже одаривая словами любви, доверял, подпускал близко, как никого другого… А она? Чем отплатила в конце?       Никто не вмешивался — ни Обито, ни те трое из Листа, ни мужчинка из Облака. Стояли и наблюдали за сценой любовников. Выжидали удобный момент для атаки? Нет, банально боялись: он чувствовал их страх, пусть и скрываемый за хиленькой ширмой решимости. И только Чёрный Зецу был, как и всегда… нет, эту тварину что-то тревожило. Но что?       — Ма… дара.       — Бесполезно, твой Шаринган — ничто против моего Риннэгана, — стиснул, сильнее перекрывая доступ кислорода, но не сдавливая достаточно, чтобы действительно умертвить. Как эта лиса умудрилась освободиться от Нечестивого Воскрешения? Хотя чертовка имела доступ к такому количеству свитков, что с её умом подобное было неудивительно. Что ни говори, а Кохару — достойная жена для главы клана.       Руку начинает жечь даже сквозь перчатку. По привычке нагревает собственную кожу? Недурно, совсем недурно: эксперименты со стихией огня не могли не привести к успеху, с её-то упорством. С самого детства была такой. Назойливая малявка. Ладонь вот-вот опалит настоящим пламенем, но Мадара ещё немного поглядит на это прыткое личико: дерзкое, как при первом знакомстве. Она полюбила его, и он знал это. Но плутовка колдовала так ловко, что даже не заметил, как попался в сети сам.       Презирает? Её право. Но знает ли она, сознаёт ли, как больно и пусто ему было, когда единственный дорогой человек отвернулся, сказав, что какой-то там эфемерный мир в Конохе лучше! Выбрала их — крыс, что предали своего лидера, растоптала, обрекая уйти из деревни в одиночестве! Такая же, как улыбчивый ублюдок Хаширама, чёртова идеалистка! Злится? О, её чёрные брови так чудесно сводятся к морщинке на переносице. Хотя… если воскресла, как и он, не слишком ли она молода? Будто и не изменилась с того дня.       — Чш, — отступил шиноби всё же, не желая наносить бессмысленные увечья только воскресшему телу. Хотел отбросить девку небрежно — как можно более решительно, чтобы не попадалась больше в поле зрения, — но в итоге просто отпустил, отскочив назад.       Как же. Он. Ненавидел. Эту чёртову. Дрянь. Проклятая слабость. Необузданная страсть. Одержимость, погрузившая во тьму. Стоило выкорчевать сорняк с корнем.       Воспользовавшись возникшей заминкой, на шиноби напали сразу двое: парниша-Девятихвостый и мужлан в зелёной форме. Атаковали один за другим, не давая выдохнуть. Но Мадаре это и не нужно было: привычные комбинации печатей сыпались градом, перемежаясь с техниками Шарингана или же Риннэгана. Победа, в любом случае, была за ним.       — Тех возьми на себя, — указывает на оставшихся ниндзя, обращаясь к Обито. Но краем глаза воскресший замечает то, что не должен был: Чёрный Зецу, всё это время терпеливо выжидавший за их спинами, резко приходит в движение. Не может такого быть, он встретил эту бесплотную тварину многим позже, существо не могло знать Кохару. Но почему Зецу столь упорно атакует именно её?       — Что за чертовщина творится? — втиснулся Мадара между закрывшейся огненной стеной девушкой и нападающим существом. — Объясняйся, бестелесная тварь!       Учиха Мадара многое не любил: его раздражали лицемерные людишки, пресмыкавшиеся пред кем-то из-за статуса, выводили из себя лгуны, мрази, наслаждавшиеся страданиями других — список можно было бы продолжать очень долго. А ещё глава клана питал истинное отвращение к предателям, коим сейчас обернулся для него Зецу.       — Я не давал тебе приказа вредить ей, — лиловая радужка с расползающимися бесконечными кругами так и норовила пригвоздить вольнодумца к месту, но тот исчез, растворившись в почве. Шиноби хотел было кинуться следом, но вместо этого почему-то активировал Сусаноо, надёжно укрываясь от постороннего вмешательства. Супруга не преминула воспользоваться сложившейся ситуацией и сходу выпалила:       — Мадара, ты ошибаешься, — она единственная после Изуны, кто смел, нет, кому грозный глава позволял указывать на промахи. — Жизнь в иллюзии ни к чему не приведёт. Мёртвые не воскреснут. Живые же лишь утонут в собственных мечтах.       Коснулась его предплечья: так, как делала это тысячи раз прежде. Деликатно, но настойчиво. Взор её уже не пылал гневом, а стал суровым, но открытым, будто девушка впускала собеседника в свою душу: закалённую и непоколебимую для всех, но чуткую и нежную для него. Его маленькая весна.       Но разве ведает она, через что Мадара прошёл, будучи один? Она отказалась от него! Врала, столь искусно лгала множество ночей — что всегда будет рядом, что не оставит — все обещания обратились пустой болтовнёй.       — Нет, — отчеканил, будто рассёк катаной тяжёлый воздух. — Я не собираюсь отступать. Не из-за такой, — для последней фразы набрал в рот побольше яда, дабы излить его, как настоящий змей, — как ты.       На миг — самый краткий, едва уловимый для обычного человека, но столь явный для считывающего любое движение Шарингана — в глазах девушки разлилась нестерпимая мука: столь пронзительная, что достигла даже очерствелого сердца. Чувства внутри перевернулись несколько раз, никак не понимая, какое расположение верно…       Порой Мадара из прошлого думал, что следовало бы избавиться от столь очевидной слабости: никогда не знаешь, кого в следующий раз изберут неприятели, дабы повлиять на решения сильнейшего Учиха. Но тогда Мадара из настоящего — того, в котором, хоть и недолго, но был счастлив — одёргивал свою тёмную сторону: он не умертвит ту, кто вдохнул после смерти брата жизнь в попранного и разбитого человека.       — Прости, я не смогла сразу сделать правильный выбор, — она неловко теребит рукав кимоно и глядит тепло-тепло, с грустью и запрятанной глубоко обидой.       Мужчина никогда не извинялся первым. Да что тут, он вообще никогда не извинялся. По крайней мере, не словами. Участь «первой идти на примирение» всегда выпадала мудрой — подруге, потом невесте, а вскоре и вовсе жене. Как бы тяжко ни было Кохару, она всегда переступала через едкую горечь и находила силы — просить прощения, выслушивать его эмоциональные тирады. На всё находила силы, на что он не мог.       Мадара уже был готов забыть всё плохое, как собеседница — всегда имевшая на непоколебимого шиноби какое-то гипнотическое влияние — низвергла того в пучины Ада.       — Но, пожалуйста, прекрати всё это.       Вздор! Да она никогда не понимала его! Вертела, как хотела, словно игрушкой! Будто он кукла, которой можно навязывать свою волю. Но нет, Учиха Мадара — непобедимый шиноби, воплощённая мощь, что не склонится пред какой-то девчушкой!       — Да что ты знаешь? — вырвался из женских рук, что опять держали предплечье.       — Мадара, — вновь загнав сердечную боль под кожу, она взирала на возлюбленного. Большими зелёными глазами, привычно чуть испуганными, но стоящими на своём.       — Что ТЫ знаешь? Оставила меня, веселилась небось потом со всем кланом, празднуя то, что демон наконец-то ушёл восвояси, а вы сумели вздохнуть спокойно!       — Мадара, хватит, пожалуйста.       — Жила припеваючи под крылышком Хокагэ! — он не мог остановиться, а, впрочем, и не хотел. Желчь волнами выплёскивалась наружу, отчего становилось хоть немного легче.       — Мадара.       — Небось и замуж второй раз вышла, выставив себя великомученицей! — так почему же на душе всё гаже и гаже с каждой произнесённой фразой?       — Мадара, — девушка заплакала, но это лишь больше вывело из себя: он не купится на эту фальшь, — зачем ты пошёл на такое? — главный вопрос, на который никак нельзя было подгадать ответ.       — Потому что этот мир своё уже отжил! Полный потерь и смертей, отравленный войнами, он должен уступить место новому!       — Но ты же мог…       — Не мог я, не мог, Кохару! Потому что ты предала меня! Вы все — клан, ради которого я положил свою жизнь — все предали меня! И что мне оставалось? Смириться и лицемерно радоваться, живя в тени Хаширамы и глядя, как моё детище — моя деревня — отторгает меня же?       Девушка молчала. Опустила голову, вжала плечи, мелко подрагивая. Жалкая. Слабая. Вовсе не достойная сильнейшего Учиха! Просто истеричка, что ничуть не лучше Мито, которую сама же презирала.       — Я…       — Ты предала меня, Кохару, — сказал он уже тише, но строже. Будто не взрослой девушке, а маленькому ребёнку, неспособному понять элементарные истины. Мадара хотел было вернуться к битве, как бывшая супруга вновь зажала меж цепких пальчиков край его одеяния. — Ты ничего не добьёшься этим.       Больно. Как же невыносимо тяжело было от его хлёстких речей. Но Кохару собирала себя по кусочкам, снова и снова. «Такая, как ты… Да что ты знаешь?… Небось и замуж второй раз вышла… Жила припеваючи», — колкости эхом отдавались в сознании, потроша сердце на мелкие-мелкие части. Но девушка с завидным упорством соединяла разорванное вновь.       — Отпусти, — не просьба: приказ. Глава не терпит возражений, особенно от какой-то там девки.       — Я погибла на следующий день после того, как ты ушёл.       — Врёшь, — силится спрятаться за маской неверия, но где-то внутри зарождаются сомнения: за все долгие и тяжкие дни, прожитые вместе, Кохару никогда не лгала ему. Не потому, что не смела, а потому, что искренне любила.       — Ты знаешь, что нет, — измученная, точно забитая, но по-прежнему стойкая, не намеревающаяся так просто ломаться. — Всю ночь терзалась, наутро собрала вещи и уже намеревалась выдвигаться следом, как что-то… я даже не успела заметить чакру… пронзило грудь клинком.       Разум мужчины отказывался воспринимать происходящее. Мысли перебивали друг друга, создавая внутри неразличимую вязкую кашу, и только одна, как назло, точно впилась в самые глубины: если бы Кохару пошла за ним, то всё было бы иначе. Мадара всегда ощущал несправедливость жизни, но терпел, стоически выносил все её удары, пока не надломился под несколькими особенно тяжкими — и предательство любимой жены стало одним из них. Отправься они в неизвестность вместе, смогла бы она женской чуткостью и мягкостью остановить его? Но от чего? Глаз Луны — идеальное воплощение всех чаяний, предел мечтаний и главная цель. Разве можно променять мир во всём мире на какую-то девчушку?       — Мадара, — а она всё смотрела на него: нежно-нежно, с немой просьбой и надеждой. Звала по имени: вкрадчиво, но слышно, точно оплавляла стальное неприступное сердце.       Он ненавидел её, да, правда, искренне не выносил прямо в ту самую минуту. Коварная. Гибкая. Вёрткая. Будь она хоть чуть-чуть немощнее, от клана Учиха ещё в Сэнгоку Дзидай бы камня на камне не осталось: потому что шиноби принёс бы любые жертвы, если бы враги грозились навредить его единственной… Он ненавидел себя — за эту терпкую слабость, засасывающую в свои пучины. Но он любил её и ничего не мог с этим поделать: прямо сейчас касаясь мягких, слегка распухших от обиды губ, Учиха Мадара был готов бросить всё. Ради своей маленькой весны.