***
Это не перестает причинять боль, и чувства даже не начинают угасать.***
Дин не ревнует к Джесс, на самом деле. Она возмутительно великолепна, с загорелой кожей и длинными ногами, и Дин ясно дает понять, насколько он увлечён, этим своим, по общему признанию, слабым "я люблю смурфиков". Просто ему также нравится зацелованный солнцем длинноногий мальчик в машине рядом с ним. Какая-то его спокойная часть желает, с болью в груди, которая отвлекает больше, чем сломанные ребра и пулевые ранения, чтобы он был на ее месте. Он ждет в машине, пока Сэм собирает сумку и прощается со своей девушкой. Мысли возникают непрошенно, мелькают образы о нем и Сэме в их собственной маленькой квартирке. Дом был бы маленьким, но с большими окнами, потому что Сэмми всегда любил загорать перед ними. Дин, вероятно, готовил бы больше, чем Сэм, потому что его младший брат был настоящим гением, но почему-то не умел делать еду съедобной. Они бы ходили покупать шторы, спорили из-за постельного белья и делили постель, как это было задолго до того, как Дин все испортил. Несколько лет между пятнадцатилетием Сэма и днем его отъезда в Стэнфорд были одними из самых болезненных в его жизни. Он скучал по Сэму каждый проклятый день, даже когда они были в одной комнате. В некотором смысле Дин был прав насчет расстояния. Четыре года, проведенные в разлуке, отразились на Сэме правильно. Его волосы на удивление короче, чем в последний раз, когда они виделись. Все еще достаточно длинные, чтобы суметь взъерошить его, и Дин ненавидит себя за то, насколько милыми ему кажутся эти маленькие кудри. Его лицо потеряло детские щечки, и он стал самим собой. До боли очевидно, что ему все еще неудобно и неловко в своем слишком высоком теле, но его широкие плечи и длинные ноги уже не делают его таким неуклюжим, как раньше. Он не тот ребенок, которого вырастил Дин. Он все еще мальчик, у него мягкие углы, а не острые грани, как у его брата, но он изменился. Несмотря на то, насколько болезненна эта мысль, Стэнфорд хорошо повлиял на Сэмми. Он вырос и имел свободу быть Сэмом, и вот он здесь, высокий и великолепный, и все же Дин не хотел ничего, кроме как втиснуть свое приветствие в линию шеи Сэма и придать цвет этим щекам. Импала с грохотом оживает, когда Сэм садится на пассажирское сиденье. Дин не ревнует к Джесс. У нее и Сэма, возможно, была совместная жизнь, но у него есть то, что Сэм жалуется на мошенничество с кредитными картами и кассеты музыкой, и воспоминания о Сэмми — пухлом двенадцатилетнем мальчике. У него есть Сэм, держащий руку на открытом окне, как он делал это бесчисленное количество раз, и у него есть Сэм Винчестер так, как нет ни у кого другого.***
Рана на скуле Сэма все еще кровоточит, когда они подъезжают к одному из мотелей на окраине города. Дин знает, что он отвратителен, давно смирился с этим, но это выходит на совершенно новый уровень, когда у него появляется желание слизать кровь. Он морщит нос и сосредотачивается на усталых указаниях Сэма. К этому моменту их рутина становится автоматической; Дин кладет ключи в карман и направляется в главный офис, а Сэм берет их сумки с заднего сиденья. Девушка за стойкой милая, с длинными темными волосами, зелеными глазами и милым носиком, и на мгновение Дин обнаруживает, что прислоняется к прилавку с кокетливой улыбкой на губах. Девушка — Алисия, как написано на ее бейджике, — озаряется улыбкой, на которой блестят ямочки на щеках, и Дин запинается, потому что внезапно все, что он может видеть, — это Сэм в этой крошечной девочке, которой не может быть и на день больше двадцати. Он отодвигается, вписываясь в роль вежливого клиента, и Алисия выглядит сбитой с толку, но кивает, когда он просит номер с двумя одноместными кроватями. — А… извините, их не осталось, — Алисия нервно перекидывает волосы через плечо. — У нас есть только номер с односпальной кроватью и номер с двуспальной кроватью. Губы Дина дергаются. Он думает выйти и поискать другой мотель, но уже так поздно, и когда он оглядывается через плечо, то видит Сэма, прислонившегося к машине со спортивными сумками на каждом плече. Прошли годы, говорит он себе. Они не делили постель много лет. Он взрослый мужчина, и он может провести ночь в одной постели со своим братом, к которому он испытывает отвратительное влечение. Утром они поедут в бункер и снова будут лежать в разных кроватях, и ему не придется беспокоиться об этой проблеме. — Двуспальная подойдет, спасибо. На одну ночь, — в конце концов говорит Дин, доставая пригоршню наличных. Ногти Алисии стучат по клавиатуре, и Дин неловко протягивает деньги, ожидая, пока она их возьмет. Он улыбается ей, когда она это делает, засовывая руки в карманы и покачиваясь на каблуках. Он всегда ненавидел молчание. — О! А, вот и ты, — Алисия крутится в кресле, чтобы схватить ключ со стены позади нее. Дин дарит ей свою самую очаровательную улыбку, а на выходе салютует ей. Сэм выпрямляется и медленно моргает, когда Дин поднимает упавшие с его плеч сумки. — Давай, младший брат, — Дин подталкивает его и вздрагивает, когда Сэм резко вдыхает. Меньше часа назад оборотень швырнул ребенка в стену, и у него должны были быть серьезные синяки. Сэм шаркает за Дином, пыхтя так, будто каждый шаг причиняет ему боль. Дину приходится силой открывать дверь, когда косяк застревает, и выдергивать ключ, чтобы вытащить ее из замка. Комната дешевая, и это определенно видно. Дин бросает их сумки на край кровати, сбрасывая куртку. Когда он приседает, чтобы развязать шнурки, он замечает, что Сэм все еще стоит в дверях. На мгновение ему кажется, что что-то не так, пока он не видит, что Сэм смотрит на кровать круглыми глазами. Дин прочищает горло, и взгляд Сэма едва отрывается от того места, где он, кажется, застрял. — Не было комнат с двумя кроватями, и было дешевле взять одну двуспальную. — Ладно, — рот Сэма кривится. — Да. Это нормально. Ага. — Если это так важно, я вернусь и возьму ещё одну комнату, — Дин не хотел звучать так резко, как это получается. Сэм наконец смотрит на него, сверля взглядом. Он проходит дальше в комнату и закрывает за собой дверь. — Я не говорил, что это проблема, — бормочет Сэм. Дин передразнивает его и игнорирует злой взгляд, который Сэм бросает на него, сосредоточившись на расстегивании ботинок пальцами, которые смущенно дрожат, когда Сэм проходит мимо, по пути хватая свою сумку. Дин уже лежит в постели, когда через некоторое время Сэм выходит из ванной, пар поднимается в комнату. Он оторвался от их ноутбука и увидел, что Сэм натягивает рубашку, а на бедрах низко свисают спортивные штаны. Дин облизывает губы от этого зрелища, и ему приходится заставить себя вернуть взгляд к эпизоду Доктора Секси. — Как твои ребра? — он прочищает горло и морщится от того, насколько хриплым звучит голос. Все, что нужно, это мельком увидеть Сэма, чтобы его тело решило, что пора идти нахуй. Сэм идет на кухню, по пути хватая сумку Дина. — Могло быть и хуже. Аптечка у тебя в сумке, да? — Почти уверен, что да. Через несколько секунд Сэмми достает их аптечку. Он садится за маленький стол и принимается чистить и обрабатывать порез на щеке. Кровотечение в основном остановилось, и Сэм, должно быть, смыл большую часть засохшей крови с лица в душе. — Сходи за льдом? — Сэм едва взглянул на Дина, снова копаясь в сумке. — Избалованный, — стреляет Дин в ответ, даже когда останавливает серию и отталкивается от кровати. На мгновение в воздухе повисает тяжелая тишина. Он вспоминает последний раз, когда они были вдвоем в гостиничном номере, делили постель, и он называл Сэма избалованным прямо перед тем, как встал над телом своего младшего брата. Не то чтобы Сэм знал — насколько известно ребенку, это была последняя ночь перед тем, как Дин оттолкнул их как можно дальше друг от друга. — Лёд, — напоминает Сэм через несколько мгновений. Он опустил голову, сгорбился, и Дин знает, что так выглядит грустный Сэм. Дин уходит, не сказав ни слова. В любом случае, он не знает, что может сказать. Мне жаль? Это не сработает, потому что Сэм — упрямый маленький засранец, и он захотел бы знать, почему, а у Дина нет желания умереть, потому что, если Сэм надавит на него, он сломается, и слова, которые он так долго сдерживал, вылетят наружу. Они через многое прошли вместе и каким-то образом сумели все пережить, но это — это разрушило бы все, что они сделали вместе. Это разорвет хрупкие стежки, скрепляющие их после слишком большого количества лжи, секретов и предательств. Это секрет, — шепчет его разум. Заткнись, — шепчет он в ответ. Он несет ведерко со льдом обратно в комнату, вдыхая так резко, что чуть не задыхается, когда видит Сэма, сидящего на кровати без рубашки. В руке у него одежда Дина, простая черная футболка, а другую руку он протягивает за ведром. Дин передает его на автопилоте, едва не забывая повернуться и закрыть за собой дверь. Он бесчисленное количество раз видел Сэмми в разной степени раздетости, и это больше не должно его смущать, он должен был привыкнуть к этому, он не должен краснеть, как влюбленная школьница, и тосковать по его загорелой коже. Рубашка обернута вокруг куска льда и прижата к темно-фиолетовым синякам, уже распустившимся на его ребрах. Дин проглатывает свое предложение помочь и вместо этого направляется в ванную. Сэмми устроился в постели, когда Дин, наконец, вышел через некоторое время. Он был дольше, чем обычно, в душе мотеля, но что он может сказать — система горячего водоснабжения бункера и блаженный напор воды сделали его немного мягким. Свет выключен, и Дин может видеть только благодаря вспышкам телевизора, разбрасывающим спорадические полоски света по комнате. Он видит Сэма, сидящего на своей половине кровати, простыни натянуты до пояса. Пока Дина не было, он снова надел свою рубашку. Он смотрит в телевизор, но Дин чувствует, как его кожу покалывает, когда взгляд Сэма следует за ним к его сумке. Он бросает свою грязную одежду внутрь, и это напоминает ему, что он оказался один в ванной с вещевым мешком Сэма и полотенцем, которое было почти смущающе коротким. Он выбрал одну из синих фланелевых рубашек Сэма и пару черных боксеров и тут же пожалел об этом, потому что они будут делить постель, и как Дин сможет спать в такой непосредственной близости от Сэма, когда его ноги голые. Он странно себя чувствует, как старая викторианская леди, шокированная мыслью показать свои лодыжки. У Сэма пульт, когда Дин оборачивается, чтобы переключить канал. — Есть что-нибудь хорошее? Дин морщится от того, как наигранно он звучит. Он опирается на стол, отодвигается, пытается засунуть руки в карманы, которых у него нет, снова переминается с ноги на ногу. Он чувствует себя не в своей тарелке и ненавидит это. Эта ситуация настолько далека от его контроля, насколько это вообще возможно, и он чувствует, как она закручивается все дальше и дальше. Сэм пожимает плечами. — Не совсем. Много рекламных роликов, мыльных опер, плюс поистине ужасающее количество порно. Рекламные ролики и мыльные оперы, Дин может с этим справиться. Лишь бы он не упомянул порно. Держись подальше от порно, говорит он себе. Даже не думай о порно. — Хочешь, я вернусь в ванную, чтобы ты мог просмотреть свое ужасное количество порно? Чего, кстати, малыш, быть не может. К радости Дина, Сэм выглядит так, будто не знает, то ли скривиться, то ли рассмеяться. Каким-то образом он делает и то, и другое. — Ты не такой смешной, как тебе хотелось бы думать. — Я веселый, — отбивает он, и блять, блять, все повторяется снова. Несколько мгновений они молчат, Дин все еще неловко стоит у стола. Ведерко со льдом теперь не более чем ёмкость с водой, и Дин видит свою рубашку, висящую на спинке одного из стульев. — Твои ребра в порядке? Нужно больше льда? Сэм бросает быстрый взгляд в его сторону. Он облизывает губы, и Дин определенно не отвлекается на их сияние в дерьмовом освещении телевизора. — Да нет, они в порядке. Ничуть не хуже обычного. Я просто, эм... Ну, на самом деле... Я знаю, что это было… некоторое время назад, но... мне немного больно? И массаж был бы кстати, — Сэм кривит рот, как он делает, когда сожалеет о том, что только что сказал, заправляя прядь слишком длинных волос за ухо. Язык Дина словно прилип к нёбу, и на мгновение он был уверен, что весь воздух вышел из комнаты. — Массаж, — Дин ловит себя на том, что отзывается эхом. — У тебя опять боли роста, малыш? Малыш, малыш, малыш, уже не ребенок. Двадцатидевятилетний Сэм — невероятно высокая заноза в заднице, которая, так уж случилось, выросла в то, что сейчас является его телом. Давно прошли времена узловатых коленей, острых запястий и костлявой спины, постоянно сгорбленной в попытках казаться меньше. Сэм уже давно не ребенок, и Дин ненавидит себя за то, как сильно он хочет воспользоваться этим фактом. Нос Сэма морщится, и черт возьми, Дин так устал от своего брата, что это не должно выглядеть так мило, как кажется. — Не будь придурком, господи, если это так важно, не беспокойся об этом. — Я не говорил, что это проблема, — слова, сказанные ранее, возвращаются к Сэму. Сэм дергает бровью. — Серьёзно? — Конечно, почему нет, — Дин чувствует себя за много миль от своего тела, и ему хочется закрыть свой чертов рот. — Я покажу тебе, насколько волшебны эти пальцы. — Ха. Забавно, — слова сухие и лишенные юмора, но уголки его рта растягиваются в улыбке, и Дин… Дину больно от того, как сильно он хочет сцеловать эту едва заметную улыбку с его лица. Это плохая идея, это такая плохая идея, ничем хорошим это не кончится. На мгновение Дин думает о том, чтобы пожать плечами, сказать, что на самом деле он немного вымотан, так что думает, что просто ляжет спать. И Сэм кивнет, согласится и позволит ему поспать, потому что ребенок просит так мало, и это часть того, что подталкивает Дина довести дело до конца. Сэм заслуживает целый мир и ничего не просит, а Дин хочет дать ему все, что он только может пожелать, и массаж определенно входит в список. — Только спина? — спрашивает Дин, когда Сэм перебирается на середину кровати и переворачивается на живот, вытянув руки под подушками. Его всегда тянуло к Сэму, притягивало, словно они были магнитами, и он ничего не мог с собой поделать. Этот раз не исключение. — Как в прошлый раз. — Прошлый раз. Верно, — комната кажется слишком маленькой. Он хочет бежать так далеко, как его ноги смогут его унести. Он никогда не хотел остаться так сильно, как сейчас. — Спина, ноги, ступни, — напоминает Сэм, как будто он мог забыть, когда в последний раз они были так близко. Спустя десятилетия он все еще будет помнить каждый звук, каждое подергивание и движение мышц. — Спина, ноги, ступни, — повторяет Дин. Вся ночь была просто повторением фраз друг друга, эхом, и от этого в его груди поселилось что-то похожее на тревогу. Коленями он проходит по кровати и садится рядом с бедрами Сэма. Сэм какое-то время не шевелится. Он остается совершенно напряженным под руками Дина, почти не издавая ни звука. Дин выкручивает особенно злобный узел над лопаткой Сэма и ожидает вздоха, стона, чего угодно, но не получает ничего, кроме тишины. Со стороны это делать сложнее. Нельзя толкнуть руки на спину, приходится полностью наклоняться над дурацким широким телом Сэма. — Я собираюсь... — начинает Дин и запинается, неловко похлопывая Сэма по пояснице. Сэм кивает, это самая большая реакция, которую он выказывал с тех пор, как Дин начал. Дин чувствует, как его сердце бешено колотится в горле, когда он перебрасывает ногу через талию Сэма, опираясь на собственные пятки. Он почти не касается Сэма, нависая над ним больше всего на свете, и рано или поздно это должно стать неудобным, но он может справиться и с гораздо худшим. Дин впивается большими пальцами в ямочки внизу позвоночника, и Сэм на мгновение напрягается, медленно выдыхая, пока Дин растягивает давление по всей длине его спины. Так намного лучше, когда Сэм судорожно дышит и прижимается к рукам Дина, развязывающим его узлы. Сэм терпит напряжение в своих плечах, и это видно, прерывающийся тусклый звук облегчения покидает его, когда Дин успокаивает боль, которую он носил в основании шеи. Его руки легко скользят под свободную рубашку Сэма и впиваются в напряженные мышцы его плеч. Сэм издает искаженный звук, который Дин записывает, чтобы воспроизвести позже, и он определенно не находит его горячим, вообще, ни один из звуков Сэма никак на него влияет. Дин вспоминает, как однажды, когда они были еще детьми, папа отправил их бродить по магазину игрушек, пока он допрашивал свидетеля, отмахиваясь, пожимая плечами на вопросы о том, зачем он привел детей на работу этим своим голосом "а что ещё делать", которому люди всегда сочувствовали. Милая дама, владелица магазина, едва не упала с ног, воркуя из-за больших оленьих глаз Сэма и веснушек Дина. Дин корчил гримасы за ее спиной, что заставило Сэмми улыбаться и хихикать, а Дин надулся от гордости старшего брата, вызванной тем, что рассмешил младшего. Дама дала Сэму коробку лего, чтобы тот мог поиграть, и мальчик тут же принялся за дело, высунув язык, когда присел и собирал кусочки случайного цвета без какой-либо видимой логики или причины. Она вручила девятилетнему Дину калейдоскоп, и он посмотрел на нее так, как только дети способны смотреть на взрослых, которых они считают по-настоящему глупыми. Однако он понял, когда поднял его, чтобы просмотреть. Каждое изменение двигало цвета вспышками зеленого, коричневого и синего, и Дин мог думать только о том, что кто-то будто запечатлел постоянно меняющийся цвет глаз его младшего брата. Сэм сонно оглядывается через плечо, моргая своими большими оленьими глазами, и Дина поражают воспоминания о калейдоскопе. — Хэй, — бормочет Сэм через несколько мгновений. Он шатается, его слова невнятны, и ему приходится откашляться, прежде чем продолжить. — Можно вопрос? — Валяй, маленький брат, — говорит Дин, словно не думая о том, как сильно ему хочется поцеловать родинку на лопатке Сэма. Он помнит, как впервые заметил широкие плечи и тонкую талию Сэма и без сомнения знал, что Сэм вырастет из этих узких бедер. Он ошибся, видимо. Вот Сэм, примерно пятнадцать лет спустя, все еще широкоплечий и с тонкой талией, и то, что происходит с мозгом Дина, полностью его портит. Каждый раз, когда он видит эту талию, ему больше всего хочется вонзить пальцы во впадину на бедрах и оставить на них следы укусов. Сэм неопределенно мычит. — Почему ты начал избегать меня? Когда мы были моложе, я имею в виду. Дин неподвижен. Он чувствует, как двигаются мышцы под его руками там, где они все еще прижаты к нижней части спины его брата. — Сэм, — голос Дина — тихое предупреждение. Он издает грубое "Сэм" и знает, что они оба слышат это как "забудь об этом, малыш". Но Сэм — упрямый засранец, всегда им был, настаивающий: — Нет, Дин, прошли годы, я хочу поговорить об этом. — Сэм, — Дин протестует, его руки неподвижны. Он еще так много хочет сказать — заткнись, отвали, ты не знаешь, о чем, черт возьми, ты говоришь. В конце концов он снова слабо повторяет имя Сэма, качая головой. — Дин, — Сэм стреляет в ответ, щурясь на него красивыми глазами-калейдоскопами. — Дин, давай, ты должен поговорить об этом. Я не могу, думает он. Я не могу я не могу я не могу. Как именно можно сказать своим брату или сестре, что ты сокрушительно влюблен в них? Тогда до него доходит именно то, о чем спрашивает Сэм. Ужас наполняет его грудь и отталкивает его, он спотыкается, а Сэм поворачивается, чтобы следовать за ним. — Дин, подожди, — протягивает руку Сэм. Длинные пальцы касаются внутренней стороны запястья Дина, притягивая его ближе, даже когда Дин отступает от того места, где его брат сидит на краю кровати. Неправильно, неправильно, неправильно, его мозг чуть ли не визжит на него. Отвращение и ужас переплетаются в его груди, сливаясь с чувствами, которые он подавлял почти половину своей жизни. — Отвали, — шипит он, дергаясь прочь. Сэм крепко держится, прижимая одну руку Дина к своей груди, глядя на стоящего над ним Дина большими обиженными глазами. — Отвали, Сэм, я сломаю тебе ебаный нос… — Хорошо, — отвечает Сэм. — Хорошо. Если ты не можешь говорить об этом, ничего страшного. Просто послушай. У Дина дергается горло. Сэм осторожно манит его ближе, затягивая между вытянутыми ногами. Легкая милая улыбка тянет уголок рта Сэма, когда он отпускает запястье Дина. Сэм откидывается назад, опираясь на локти. — Сначала я подумал, что это из-за меня. Думал, что ты ненавидишь меня или испытываешь ко мне отвращение. — Сэм, — сама мысль ужасает Дина, как будто он когда-нибудь сможет возненавидеть своего младшего брата. — Это… это меня завело, понимаешь? Это было не в первый раз, мне едва исполнилось пятнадцать, и в тот момент кто угодно, посмотрев на меня, вероятно, мог бы меня привлечь. Хотя это был первый раз, когда у меня встал, пока ты был на мне. Все, о чем я мог думать, это как хорошо это было, и как хорошо я чувствовал тебя, а потом ты практически сбежал. Так что я подумал, конечно, что это моя вина. Ты понял, как я смотрю на тебя, как сильно я тебя хочу, и ты испытываешь отвращение. Дин едва может дышать. Все, что он знал, было перевернуто с ног на голову, и это чудо, что он все еще может слышать, как Сэм говорит, сквозь стук в ушах. Он давно знал, что Сэм разозлился на его внезапное отстранение. Ему никогда не приходило в голову, что Сэм может винить себя. — Но я довольно быстро понял, что ты не сердишься на меня. Это было что-то другое, очевидно. Ты изо всех сил старался не прикасаться ко мне, выглядел испуганным, если мы даже соприкасались пальцами, выхватывая одну и ту же сумку из багажника, — Сэм сдвигается и садится как положено, его бедра сгибаются там, где они расставлены вокруг бедер Дина. На мгновение Дин думает о том, чтобы вонзить зубы в эти идеальные бедра. Секундой позже он думает о том, чтобы схватить свой нож, вонзить лезвие в эти идеальные бедра и броситься прочь до того, как Сэм снова сможет его остановить. Вместо этого Дин бесполезно сжимает руки там, где они свисают по бокам. Все катится по спирали вниз, и Дин не может это контролировать, он не может это контролировать, эта мысль пугает Дина больше, чем что-либо за долгое время. Он побывал в Аду и Чистилище и пережил ужас, наблюдая, как его младший брат страдает в Испытаниях, но это… это пугает Дина до чертиков, как ничто другое. Эта ситуация сейчас в руках Сэма, и он полностью доверяет этим рукам, отдавал в них свою жизнь больше раз, чем может сосчитать, но это другое, это намного больше, чем что-либо прежде. Это может сломаться, и Дин в ужасе от того, что произойдет, если это сломается. — И я подумал, что, черт возьми, могло случиться, что ты так запугал себя, что боялся прикоснуться ко мне? До меня дошло довольно скоро после этого. Я не думаю, что ты испытывал отвращение ко мне за то, что у меня встал, я не думаю, что ты даже заметил. Я думаю, ты испытывал отвращение к себе за то, что у тебя встал тоже, — Сэм пригвождает его к месту поразительно яркими глазами: — Я ошибаюсь, Дин? — Сэм, — Дин ловит себя на мысли, что говорит грубо и испуганно. — Сэм, Сэмми, я не могу… — Ты можешь, — злобно шепчет Сэм, наклоняясь к нему. Большие руки оказываются у Дина на бедрах и притягивают его ближе, пальцы задевают мягкую ткань одолженной рубашки. — Дин, ты можешь. Болезненная дрожь в желудке Дина танцует на грани между всем плохим и всем хорошим. — Зачем ты это делаешь, Сэм? Почему ты не мог просто оставить это в покое? Печальные карие глаза встречаются с его собственными. — Ты долго боролся с этим, Дин. Мы оба боролись. После всего, что мы сделали, всего, от чего отказались, я думаю, мы заслужили отдых. Если бы я думал, что есть другой способ заставить тебя слушать, я бы сделал это. Но ты… не совсем легко говорить с тобой о таких вещах. Дин криво смеется. — О моем желании трахнуть своего младшего брата? Сэм корчит гримасу, грубо упираясь острым подбородком в грудину Дина. — Думаю, мы оба знаем, что это нечто большее. Дин тяжело сглатывает. Это большее. Это было большим в течение долгого времени — это было всем с незапамятных времен. Его жизнь, сколько он себя помнит, была построена вокруг основной концепции любви и заботы о Сэмми. С тех пор, как мама и папа впервые принесли домой этот крошечный голубой сверток, весь его мир вращался вокруг пухлощекого, яркоглазого ребенка, который обхватил своей крошечной ручонкой один из пальцев Дина и впился в него удивительно острыми ногтями, словно никогда не хотел отпускать. Прикосновение руки Сэма к его затылку на мгновение включает все предупреждающие сигналы. Он хочет отпрянуть, потому что это слишком, говорить об этом все равно, что сыпать соль на открытую рану и тыкать ее палкой, и вся эта ужасная грязь, которую он сдерживал столько лет, сжигает его изнутри. Затем Сэм тянет его вниз, и Дин ловит себя на том, что следует за нежным давлением. Его колени ударяются о шершавый ковер, и Сэм обвивается вокруг него. Руки ложатся на плечи Дина, большие пальцы упираются в углубления под ключицами. — Дин, — бормочет Сэм, как будто это нечто большее, чем просто имя, как будто это одна из молитв, которые он шептал по ночам, когда думал, что Дин не слушает. Мягкие губы прижимаются к уголку его глаза, изгибу его челюсти, уголку рта. Пальцы Дина дрожат и трясутся там, где они касаются его собственных бедер. — Ты можешь получить это, Дин, — прикосновение губ Сэма к его губам вызывает самую сладкую боль. Губы ловят и прихватывают, и Сэм шепчет ему в рот: — Ты получишь это. Если ты хочешь этого, я дам это тебе. Позволь мне дать это тебе. Сердце Дина бьется о его грудь, стучит громче, чем рокот мотора его Детки, или выстрелы в упор, или любое количество взрывов. Он отдаленно думает, что его сердце пытается добраться до Сэма. Оно так долго пыталось вырваться из клетки и найти дорогу домой к мальчику, который владеет им и любит его. И самое приятное, самое сладкое, это то, что Сэм будет баюкать его хрупкое, разбитое сердце и любить каждую темную, искривленную и испорченную его частичку. Дин хочет сказать "да". Он хочет сказать "пожалуйста" , "я люблю тебя" и "спасибо". За доверие, преданность, заботу, которую никто никогда не проявлял к Дину в той степени, в какой Сэм проявляет каждый день, просто оставаясь рядом с ним. Это не то, что когда-либо нужно было озвучивать, но, боже, в этот момент Дин не хочет ничего, кроме как сказать этому мальчику, как сильно он его любит. Вместо этого его голос срывается, ломается и разбивается, как его сердце, и он только надеется, что Сэм сможет поймать все кусочки. — Да. Да, Сэм, я хочу этого. Слова на вкус как сладчайшая свобода и еще тысяча лет проклятия, но язык Сэма успокаивает их жжение. Длинные пальцы ласково обхватывают его затылок, так нежно, как будто он что-то ценное, о чем нужно заботиться, и грудь Дина готова разорваться от того, как сильно он любит этого ребенка. — Ты это заслуживаешь, — шепчет Сэм, проводя мягкими губами по веснушчатым щекам. — Ты заслуживаешь всего, чего только мог желать, Дин. Ты это заслуживаешь. Дин сгибает пальцы там, где они цепляются за плечи Сэма, и нажимает так, словно может оставить любовные письма в оставшихся синяках. Ты — все, чего я когда-либо хотел, это запечатлено в каждой метке, и Дин может только надеяться, что Сэм найдет их утром и увидит, что он хочет этим сказать. Сэм тянет его на кровать мягкими руками, которые баюкают его затылок, Дин легко следует за его движением. Он протискивается между раздвинутыми бедрами Сэма, словно ему суждено быть там. — Всегда хотел этого, — бормочет Сэм, когда облизывает рот Дина. Неторопливо, и они заканчивают тем, что прижимаются друг к другу на кровати. Нет ни бешеных рук, ни торопливой дрочки друг для друга, ни чего-то большего, чем ленивое покачивание, одна неуклюжая нога Сэма зацепилась за бедро Дина. Сэм вздыхает его имя, а Дин издает смущающе-тоскливый звук, наклоняя голову, чтобы укусить шею, которую он годами хотел украсить. Сэм дергает Дина за короткую прядь волос, в которую он может вцепиться пальцами, лениво покачивая бедрами, как будто они оба не полностью одеты. — Сэмми, — шепчет Дин голосом, хриплым от всего, что он хочет сказать. Он соглашается втереться лбом в ключицы Сэма, как будто он мог бы спрятаться там навсегда, и кончает, когда Сэм прижимает его к себе и шепчет: — Я тоже тебя люблю. Бедра вздрагивают, и Сэм отбрасывает руку, когда протягивает ее, чтобы позаботиться о твердой длине, упирающейся в изгиб его талии. Сэм кусает его за рот, царапает зубами, а его язык успокаивает болезненное место, на что Дин хмыкает. Сэмми протягивает одну руку Дина к длинным взлохмаченным волосам и вплетает пальцы в пряди, как будто они там и должны быть. Никто из них ничего не говорит, Сэм задыхается от каждого движения бедер, но Дин знает, что надо дергать пряди, пойманные в его хватке. Он делает это снова, когда его младший брат задыхается, и ловит распухшую губу Сэма зубами, дергает в последний раз, пробуя стон Сэмми, когда он обливается потом, и Дин победоносно думает, что у него наконец-то появилась веская причина избавиться от их штанов. Они оба довольны, Дин тяжело дышит во влажную рубашку Сэма, пока Сэм лениво проводит руками по спине Дина. — Давай, Дин, — в конце концов зевает Сэм, подталкивая его плечом, на котором лежит его голова, — Ты тяжелый, и ты давишь на мой синяк. Дин отстраняется от больного места, но прижимается ближе, чувствует гримасу Сэма, когда они выстраиваются в линию от бедер до груди. — Серьезно? Это просто мерзко, ты такой мерзкий, какого черта. Дин кусает Сэма в грудь сквозь тонкую рубашку и через несколько мгновений откатывается. Сэм неуклюже ковыляет в ванную, и Дин слышит, как он бормочет о том, что кончил повсюду, черт возьми, и усмехается про себя. Его собственные боксеры чувствуют себя не лучше и служат лишь напоминанием о липкости, покрывающей его член и верхнюю часть бедер. — Ты мудак, — кричит Сэм из ванной, выходя с мокрой тряпкой, которую швыряет Дину в смеющееся лицо. Дин скатывает свои боксеры и приводит себя в порядок, как может, глядя на голую задницу Сэма, роящегося в сумке в поисках еще одной пары штанов, чтобы надеть их в постель. — Эй, — Дин сбрасывает свои боксеры и решает выбросить их в мусорное ведро вместе с полотенцем и, он надеется, со старыми потрепанными спортивными штанами Сэма. — Тащи свою задницу сюда. Сэм останавливается одной ногой в паре фланелевых штанов, медленно высовываясь из них, когда Дин смотрит на приподнятую бровь. Образ, который создает Сэм, ползущий на коленях по кровати и стягивающий с себя рубашку, примерно в тысячу раз лучше любого порно, которое Дин когда-либо смотрел. Он рычит, притягивая Сэма ближе, пальцы легко устраиваются во впадине острых бедер. Сэм легко толкает Дина на спину и укладывается на его бок, подтянув колено к талии, и прижимается лицом к груди Дина. — Эй, сними рубашку, — бормочет Сэм, дергая раздражающую ткань и снова успокаиваясь, когда Дин избавляется от нее. Некоторое время они молчат, Сэм лениво проводит ртом по груди Дина, а Дин пальцами расчесывает узлы в волосах Сэмми так осторожно, как только может. Это намного мягче и интимнее, чем все, что они делали раньше, и сердце Дина снова начинает колотиться. Он хотел этого так долго, так долго, и наконец-то получил эту простую нежную привязанность. — Я слышу, как твое сердце все еще колотится, старик. Это слишком много для тебя? — в конце концов дразнит Сэм. Дин в отместку кусает его за ухо, прижимая брата ближе, когда Сэм отскакивает. — Блять! Придурок. Дин прячет улыбку в волосах Сэма. — Сучка. — Люблю тебя, — Сэм проводит длинными пальцами по шрамам на груди брата. Ответ есть, простое "я тоже тебя люблю", от которого Дину кажется, что он задыхается. — Все в порядке, — говорит Сэм через несколько мгновений. — Ты не должен говорить это. Я знаю, что ты имеешь в виду. Дин вздыхает с облегчением. Он не знает, почему ему так трудно произнести эти слова, выразить свое обожание этому человеку. Он вздыхает, глядя на взлохмаченные волосы Сэмми, и говорит себе, что со временем он это сделает.***
Дин знает, что на следующее утро он практически сияет. Когда он просыпается, уже почти полдень. Он ожидает, что Сэм уйдет на утреннюю пробежку, как обычно, и вынужден прижать ухмылку к плечу Сэма, когда оказывается в объятиях своего брата. Сэм смеется, когда видит следы, которые Дин оставил у него на плечах, и ласково проводит по ним пальцами. Дину трудно не задохнуться от этого, потому что он знает, что Сэм понимает, что означают эти синяки, и обращается с ними, как с чем-то особенным. Они не отходят далеко друг от друга. Душ достаточно большой, чтобы вместить их, и Дин натирает это глупо большое тело крошечным куском мыла и моет ему волосы средствами, которые Сэм привёз с собой, потому что он девчонка, а мотельный шампунь, по-видимому, недостаточно хорош для него. Дин втирает в волосы лосьон с запахом яблока и целует Сэма в щеку, когда тот опускает голову обратно на плечо Дина и понимает, что был бы не против делать это до конца своей жизни, если бы Сэм стал таким милым и податливым. После этого Сэм возвращает услугу, член Дина становится наполовину твердым под его нежными руками, но в том, что они делают, нет ничего явно сексуального. Пальцы Сэма царапают кожу головы, когда он моет волосы Дина, и Дин бормочет символическую жалобу на то, что пахнет яблоками. Сэм жалуется, когда Дин выхватывает отвратительную пару спортивных штанов, все еще лежащую на полу в ванной, и запихивает их в мусорное ведро, ноя о необходимости купить еще одну пару, и Дин улаживает это, выхватывая штаны из своей сумки, чтобы засунуть их в сумку Сэма. Однако это доказывает спорный момент, когда Сэм говорит: — Твои будут слишком короткие, чем они лучше других? Дин со вздохом уступает и ворчит: — Хорошо, мы найдем комиссионный магазин и купим тебе еще пару, ты, великанша. Сэм выбирает джинсы, и Дин говорит: — Нет, другие — черные, ты их никогда не носишь, но в них твоя задница выглядит великолепно. И когда Сэм влезает в обтягивающие черные штаны, он настаивает, что не помнит, как их покупал, и вытаскивает из собственной сумки зеленую фланель и сует ее Дину, говоря: — Ты мне нравишься в моей одежде, — как будто это весь аргумент, который ему нужен, и это действительно так. Сэм пытается отнести сумки к машине, пока Дин их выселяет. Дин останавливает его, обвивая рукой за талию, и тащит к стойке регистрации. Его младший брат фыркает, качая головой, но в уголках его рта появляется улыбка, и Дину хочется поцеловать маленькую ямочку над ней, и тут он вспоминает, что может, и делает это прямо здесь, в офисе. Там еще кто-то регистрируется, и девушка с крашеными волосами и пирсингом скучающе листает брошюры, а Дин держит лицо брата в ладонях и прижимается ртом к этой милой ямочке. Сэм издает хриплый смешок, его глаза-калейдоскопы загораются, и Дин целует его слаще, чем когда-либо прежде. Алисии там нет, чтобы заметить их, вместо нее на сиденье сидит женщина средних лет, и Дин занят тем, что прижимается лицом к горлу Сэма, передавая ключи. — Ты как чрезмерно ласковый кот, — Сэм бросает их сумки на заднее сиденье. Дин ощетинивается, обиженный, и действительно, как он мог быть таким глупым? Они даже не трахались, какого черта Сэму бы понадобилось все это дерьмо с держанием за руки, поцелуями в щеки и тупыми взглядами? — Эй, нет, я не это имел в виду, прекрати. Сэм ругается, когда проскальзывает вперед, и Дин отшатывается от его прикосновения. Дин поджимает губы. — Прекратить что? Я ничего не делаю, это ты пытаешься держать меня за руку, как девчонку. И Сэм хмурится, пытаясь ударить Дина по руке. — Преодолей себя и перестань думать, мудак. Боже, ты обязательно должен разрушить это? Детка оживает вокруг них, ее низкое мурлыканье успокаивает Дина гораздо больше, чем когда его называют мудаком. Дин всегда делает все возможное, чтобы думать за рулем. Он думает об этом, позволяя ей бездействовать в течение минуты, и ладно, да, возможно, он немного поторопился. Он уводит их со стоянки мотеля и направляется по шоссе, прежде чем в конце концов тянется, чтобы схватить Сэма за руку. Какое-то время они возятся, и он чувствует, как Сэм смотрит на него, пока они переплетают пальцы. — Ты же знаешь, я не умею говорить о таком дерьме, — Дин откашливается. — Я не хочу облажаться, Сэм. Не хотел тебя расстроить или... что угодно, не знаю, неважно. Взгляд, который Сэм бросает на него, настолько нежный, что Дин чувствует, как его лицо вспыхивает в ответ. Он открывает рот, чтобы заговорить, и Сэм передвигается по сидению, пока их бока не прижимаются друг к другу, а сцепленные руки лежат между их бедер. — Ладно, Дин, я понимаю, что ты имеешь в виду. Мы будем делать это медленно, хорошо? Ничего, что ты не хочешь делать. И поверь, что я не делаю ничего, чего не хочу делать. Если я позволяю тебе висеть на мне и целовать меня в присутствии других людей, то это потому, что я не против. Прибереги свое волнение на потом, если придется. Дин фыркает и наклоняет голову, нежно скривив губы, когда Сэмми автоматически наклоняется, чтобы поцеловать его в щеку. Уже чувствуется, что они попали в такой легкий ритм, как будто это то, к чему они стремились всю свою жизнь. Ехать еще три часа, плюс-минус. В конце концов Сэм отстраняется и прислоняется к окну. Он упирается ногами в колени Дина и вытаскивает телефон, очевидно, ему так удобно. Его колени согнуты, подтянуты к груди, чтобы ноги стояли там, где они есть, и Дин качает головой. Парень все еще такой высокий, неуклюжий и долговязый, и Дину хочется прикоснуться к каждой его высокой, неуклюжей, долговязой части. — Хэй, — говорит Сэм через некоторое время, толкая его ногой. Дин приподнимает бровь и поворачивается к Сэму, моргая, когда видит, что его брат держит телефон. — Фото? — догадывается Дин, сверкая ухмылкой. Они нередко фотографируют друг друга или вещи, которые они видят и считают достаточно интересными, чтобы занимать место на телефоне, или откровенно рассказывающими о людях, достаточно близких, чтобы быть семьей, независимо от общей крови. Легкая милая улыбка искривляет губы Сэма. — Видео, — и Дин смеется, потому что они делают это гораздо реже. — Хэй, — повторяет Сэм, когда Дин снова переводит взгляд на дорогу, толкая его ногой, пока снова не привлекает внимание Дина. Дин делает большое дело, переводя взгляд на Сэма, поднимая обе брови так высоко, как только может. Сэм фыркает, смеясь, протягивая Дину свободную руку. Они оба молчат на мгновение. Они оба знают, что телефон фиксирует каждую секунду, и Дин кусает губы, обдумывая это. Это мило, Сэмми хочет сохранить этот момент на своем телефоне. Эта мысль заставляет его сердце пытаться расплавиться прямо в его грудной клетке. Однако это может быть опасно, если кто-то еще найдет видео. Он уже знает, что это то, о чем они не могут распространяться, особенно среди тех, кого они знают, и наличие физических, осязаемых доказательств — прямая угроза сохранению в тайне того, что они делают. Дин смотрит на Сэма, который все еще терпеливо держит руку, ожидая, куда Дин наклонится. Он мог покачать головой, а Сэм отложит телефон и удалит запись, как будто ее никогда и не было. Дин смотрит в серые глаза Сэмми (постоянно меняющиеся, средиземноморский синий в одну минуту и солнечный свет сквозь виски в следующую, Дин почти мечтает стать художником, чтобы найти способ запечатлеть каждый оттенок глаз своего брата) и понимает, что он хочет это физическое, осязаемое доказательство того, что они делают. Дин снова соединяет их руки вместе, на этот раз намного плавнее и менее неловко. Улыбка Сэма освещает его лицо и обнажает ямочки на щеках, а Дин немного влюблен в этого мальчика (он так любит его, что иногда ему кажется, что он не может дышать, потому что в его груди нет ничего, нет места ни для чего, кроме абсолютной бессмертной любви к своему младшему брату, и если он умрет, потому что любил Сэма слишком сильно, чтобы жить, тогда, по крайней мере, это было бы неплохо). Их сцепленные руки удобно лежат на одном из колен Сэма, и Дин знает, что камера фиксирует каждое движение его большого пальца по тыльной стороне суставов пальцев Сэмми, каждое легкое сжатие. Через какое-то время Сэм начинает опускать телефон, и Дин знает, что впереди еще добрых десять минут только их сцепленных рук и профиля Дина на фоне полуденного неба. Он поднимает их руки настолько, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони Сэма, бросает взгляд на своего младшего брата, когда Сэмми чуть ли не шепчет его имя. Дин смотрит в камеру и снова целует руку Сэма, проводя губами с намеком на зубы возле острой кости запястья. Дин наполняется гордостью, когда Сэм наконец роняет телефон и притягивает к себе их руки, прижимаясь к ним лицом. Он бормочет что-то, похожее на ругательство, и кусает чувствительную кожу запястья Дина достаточно сильно, чтобы оставить следы. — Этого достаточно для тебя, маленький брат? — наконец произносит Дин, чувствуя, как в его груди сжимается нежность, когда Сэм утыкается носом в их руки. Раскосые медовые глаза косятся на него, и Сэм кивает, проводя губами по тыльной стороне ладони Дина. Точно так же, как в душе этим утром, нет ничего сексуального в том, как Сэм мягко кусает и целует их соединенные руки; все, что чувствует Дин, — это низкий рокот удовлетворенности. Это простое действие делает Сэма таким мягким, обожающим и по-хорошему тихим, и Дин готов дать Сэму все, что ему нужно, чтобы достичь этого по-хорошему тихого места в его собственной голове. — Дом, милый дом, — чуть ли не аплодирует Дин, когда Сэм снова включает питание. Сэм улыбается, чувствуя неприятную напряженность по углам, и Дин сжимает его руку, как он надеется, в утешительном жесте. Следующая улыбка, которую он получает, немного теплее, распускающая морщинки в уголках глаз. Дин снова влюбляется в эту улыбку. Он знает, что Сэм не питает такой же привязанности к бункеру. Стены комнаты 21 голые, стандартные серые простыни всегда расправлены, полки заставлены книгами и исследовательскими материалами. Он по-прежнему спит на родном матрасе, как будто он не слишком короток для его неудобно длинных ног. Каждый раз, когда Дин оказывается в комнате Сэма, он чувствует себя странно отстраненным от нее, как будто это не что иное, как продолжение кабинета или библиотеки, а не спальня. Дин ненавидит находиться там. Он хвастался, что сделал свою комнату потрясающей: стены увешаны огнестрельным оружием и ножами, ящики набиты конфетами, о которых они оба делают вид, что Сэм не знает, матрас из пены с эффектом памяти, который помнит его, стол, заваленный пластинками и старыми книгами в мягкой обложке. Сэм плетется позади него вниз по лестнице, проводя кончиками пальцев по стенам, пока они проходят. Бумаги все еще разбросаны по всему столу Военной Комнаты, и Дин видит, что Сэм смотрит на них, уже планируя привести их в порядок. Комната 21 находится рядом с первым холлом, ведущим к спальному комплексу, и Сэм ныряет внутрь. Дверь захлопывается за ним. Что-то внутри Дина успокаивается, когда он открывает собственную дверь. Он не знает, способен ли он вообще тосковать по дому, но он представляет, что пребывание вдали от бункера очень похоже на это. Их не было всего неделю, они обратились к другому охотнику, чтобы он позаботился о мстительном духе, прежде чем они оказались вовлечены во все фиаско с оборотнями где-то в Топике. Он начинает распаковывать свою сумку, запихивая джинсы, фланель и майки в соответствующие ящики. В них чаще всего был беспорядок, они переполнены одеждой, которую он небрежно туда убирает. Закончив, он оглядывает свои столы. Он думает о Сэме в Военной Комнате, который убирает разбросанные бумаги. Мысль о том, что Сэм содержит свое пространство в таком порядке, заставляет его прибрать все, что каким-то образом оказалось в беспорядке с тех пор, как он в последний раз как следует проводил уборку. Он передвигает свой проигрыватель в ящик стола и отодвигает его назад, убирает ножи над кроватью, кладет их обратно и снова убирает, прежде чем упаковать. Он ныряет в свою заначку с конфетами, расстраивается, обнаружив, что это в основном просто обертки, и со вздохом выбрасывает их. Он слушает Zeppelin на проигрывателе, виниле, который он недавно получил от Сэма в подарок, казалось бы, из ниоткуда, в то время как он тщательно перебирает свою одежду и выбрасывает все слишком старое, потрепанное или запачканное кровью. В конце концов, он обнаруживает, что ему нечего делать, и он снова падает на свою кровать. Он со вздохом погружается в матрас, думая, что тот помнит его. Он до сих пор чувствует поцелуй Сэма, его мягкая нижняя губа зажата между зубами, и он выдыхает сладкие ахи в рот Дина. Его руки болят от потребности протянуть руку, как будто это физическая боль — быть так далеко от младшего брата после того, как ему разрешили прикоснуться. Он думает о мягких волосах, длинных ногах и изгибе талии, и ему больше всего на свете нужно снова прикоснуться к Сэму. Мысли о Сэме влекут его в библиотеку. Стол в Военной Комнате убран, и Сэм сгорбился над столом, ближайшим к нише телескопа, книги уже разбросаны вокруг него. — Усердно работаешь или почти не работаешь? — Дин прислоняется к столу. Сэм улыбается ему, выпрямляясь. Он расправляет плечи и протягивает книгу, в которой делал пометки. — Предположительно, линза сломана. Дин читает, поднимая брови. — Треснувшая линза, знак вопроса, перископ с запятой. Чувак, что? Сэм наклоняет голову в сторону телескопа. — Мы здесь не совсем на уровне земли. Должен быть перископ или что-то еще, чтобы видеть отсюда. Что-то, вероятно, было повреждено за эти годы, поэтому мы ничего не видим. — Мы ничего не видим из этой штуки? — Дин подходит к телескопу и приседает, чтобы посмотреть в окуляр. — Ну, дерьмо, мы ничего не видим. Сэм отталкивается от стола, потягиваясь. — Это неважно, я бы, честно говоря, удивился, если бы он все еще работал после такого долгого времени. Дин открывает рот, чтобы спросить, где они могут достать запасные части, потому что Сэм явно хочет починить эту штуку, если верить его заметкам и схемам. Сэм тянется к нему, приподняв брови, и Дин перемещается между его ног. Сэмми упирается головой в ребра Дина, глядя вверх из-под длинных темных ресниц. Дин вздыхает, проводя руками по мягким волосам. Это беспокойное чувство оседает в груди Дина теперь, когда он держит Сэма в своих руках. Он всегда чувствовал себя комфортно, когда его брат находился в поле его зрения, а еще лучше, когда его рука лежала на его плече или руке. Сэм, уткнувшись в него носом, успокаивает все его инстинкты "заботиться о Сэмми". Из Сэма вырывается довольный тихий звук, когда Дин наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб. Дин прижимается улыбкой к волосам, которые Сэм не расчесывал уже несколько часов, разбираясь пальцами с узлами, которые еще не совсем запутались. — Я хочу китайскую, если ты будешь заказывать? — предлагает Дин. Сэм мычит, наклоняясь к его прикосновению. По меркам нормальных людей уже поздно, но Дин ловит себя на том, что медлит, наслаждаясь ощущением своего Сэма. Они не обнимались так много лет. Единственный раз, когда они подходят так близко — это когда один из них умирает и, черт возьми, тот факт, что смерть стала такой обыденной частью их жизни, вызывает у Дина тошноту. Сэм звонит и машет Дину, чтобы тот забрал их заказ. Дин останавливается, чтобы поцеловать Сэмми, поворачивается, чтобы уйти, снова поворачивается и втягивает его в поцелуй. Сэм фыркает, щурясь в уголках глаз. Дин включает Metallica по дороге, барабанит руками по рулю своей Детки и ухмыляется про себя при мысли о том, что его другая детка ждет его в бункере. Его грудь горит, когда он думает о Сэме как о своем ребенке, но это не сильный ожог, как будто что-то не должно ощущаться так хорошо, и его тело пытается справиться с теплом, ярким добром единственным способом, который оно знает. Сэм — его, его младший брат, его партнер, его лучший друг, его любовник, его все, его. В эту ночь они спят в своих комнатах. Дину хочется зацепиться пальцами за шлевки ремня Сэмми, потащить его за собой и провести ночь, трахая его или — помоги ему бог, — обнимая ребенка. Дин проводит рукой по лицу и вместо этого направляется в свою комнату. Его матрас из пены с эффектом памяти кажется пустым без Сэма, и ему приходится засунуть голову под подушку, чтобы заставить замолчать мысли о том, чтобы заползти к нему в постель. Это сумасшествие, они провели ночь в одной кровати после многих лет сна порознь, он не должен чувствовать, что ему не хватает конечности без младшего брата рядом с ним. — Доброе утро, Сэмми! — кричит Дин в библиотеку, проходя мимо. В ответ он слышит тихий стон и останавливается, поворачиваясь на каблуках, чтобы найти своего брата. Сэм лежит лицом вниз на ближайшем ко входу столе и едва прищуривает глаза, когда входит Дин. — Ты в порядке, малыш? — Да, да, нет, я… я в порядке. Сэм трет лоб, болезненно щиплет между бровями. Его волосы все еще в беспорядке, и он выглядит так, будто почти не спал. Дин крутит стул рядом с Сэмом и падает на него, согреваясь тем, насколько естественно протянуть руку и провести успокаивающе рукой по волосам ребенка. Сэм фыркает, щурясь на него раскосыми глазами. Он наклоняет голову достаточно, чтобы ласково провести носом по внутренней стороне запястья Дина, прежде чем снова опустить голову. — Пойду приготовлю что-нибудь поесть, — говорит Дин через некоторое время. Он ухмыляется, когда слышит позади себя тихие шаги Сэма, смягченные носками на нем. Кухня такая же, как они ее оставили. На стойке открытая буханка хлеба, различные ингредиенты все еще разбросаны вокруг. Дин как раз ел сэндвич, когда Сэм принес новости о мстительном духе, и ни один из них не удосужился что-нибудь убрать. Накануне они зашли в закусочную пообедать, а вечером заказали еду на вынос, а Дин до сих пор забыл зайти на кухню. Сэм высоко поднимает хлеб, критически осматривает его и вздыхает: — Этот не годится. У нас есть что-нибудь еще? Дин делает паузу в поисках майонеза, который он точно помнит, что положил в холодильник перед тем, как в тот день ворвался Сэм. — Блять. Дерьмо. Хм, замороженная пицца, хорошо? — На завтрак? — Эй, это все, что у нас есть. Скоро нам предстоит еще один гастрономический забег. Если только ты не хочешь черствый бутерброд с мясом, просроченным на неделю? Сэм бросает старую буханку в мусорное ведро, приседает и возится с регуляторами духовки, а Дин достает последнюю пиццу из морозилки и бросает ее на плиту. Сэм прислоняется к стойке и зевает. Дин становится рядом с ним, ухмыляясь, когда Сэм прижимается к его боку. — Ты как чрезмерно ласковый кот, — дразнит Дин. Он ругается и вздрагивает, когда Сэм вонзает ему в бок острые ногти. Сэм тихо бормочет "отвали" в плечо Дина, еще один зевок прикрепился к концу. — Эй, ты… ты хорошо спишь, Сэмми? Сэм мычит, грубо дергая плечами. — Примерно так же хорошо, как всегда. Дин хмурится. — Ты часто спишь дерьмово в этой кровати? Сэм криво смеется. — Дин, я всегда сплю дерьмово. — Ты не говорил прошлой ночью, — отмечает Дин. Сэм задумчиво кривит рот, прежде чем уступить, пожав плечами. — Хм, — бормочет Дин, глядя на его губы. Сэм легко отзывается при первом же прикосновении языка Дина к его губе, приятно мыча. Этим утром все его укусы исчезли, остались только сладкие звуки. На вкус он как мятная зубная паста, и Дин начинает слизывать ее из его рта. Легко повернуться и проскользнуть сзади Сэма, обхватив руками его талию. Сэм откидывается назад к его прикосновениям с улыбкой уголком рта. Это чувство снова охватывает Дина, он хочет прикоснуться к каждой высокой, неуклюжей, долговязой части своего младшего брата, и он соглашается оставить одну руку на изгибе его талии, в то время как другая скользит вокруг, чтобы нащупать его грудную клетку. Мурашки покрывают его кожу, когда Дин задирает рубашку, проводя мягкими пальцами по груди. Он проводит пальцем по коже в том месте, где, как он знает, находится соответствующая татуировка против одержимости, и Сэм бормочет проклятия, извиваясь. Дин засовывает нос Сэму за ухо, на мгновение останавливаясь, чтобы убрать слишком длинные волосы, и Сэм трясется от смеха, когда в конце концов ему приходится сдувать пряди волос. — Заткнись и позволь мне трахнуть тебя, — Дин фыркает, скользя зубами по чувствительной коже за ухом. Сэм на мгновение напрягается, поворачиваясь, чтобы посмотреть через плечо. — Правда, Дин? — Сэм недоверчиво смотрит в глаза. — Кухня? Дин кусает Сэма за плечо, ворча: — Эй, я хочу, чтобы ты знал, что самое лучшее порно снимается на кухне. И Сэм коротко смеется. Он легко уступает, когда Дин прижимает его к стойке, живот резко вздрагивает на вдохе, когда он касается холодной поверхности. Он выдыхает, потому что черт возьми, холодно, и Дин трется о его задницу, потирая грудь теплыми руками. Сэм стонет, когда Дин проводит ладонью по передней части его спортивных штанов. Острой ухмылкой прижимается к затылку, когда Дин чувствует, как член Сэма уже набухает. — Тебе это нравится, Сэмми? — рычит Дин. Сэм издает сладкий тихий звук, дрожа и прижимаясь к его прикосновениям, вперед к его руке и обратно к давлению на его задницу. — Эй, — выдыхает Сэм, — духовка разогрета, ты должен поставить пиццу. Дин бормочет, раздразненный, поднимаясь со спины Сэма, толкая пиццу на поднос и ставя ее в духовку. Он ожидает, что Сэм будет стоять вертикально и поправлять рубашку, когда оборачивается. Вместо этого он застает Сэма, все еще склонившегося над стойкой, оглядывающегося через плечо большими оленьими глазами. Сэмми закусывает губу, выпрямляется, и это несправедливо, как чертовски хорошо выглядит его задница в этих спортивных штанах. Дин хочет вонзить зубы в эту идеальную задницу и вдавить синяки в бедра, оставив следы, которые будут болеть несколько дней. Это кажется самым естественным — упасть на колени позади своего брата. Сэм корчится, порозовевший, когда Дин стягивает с него штаны. — Дин, — бормочет Сэм. Дин мычит, благоговейно проводя пальцами по бледным шрамам и загорелой коже. Сэм повторяет имя Дина, пронзительно и смущенно, при первом прикосновении зубов к выпуклости его задницы. Каждый укус вызывает у него тяжелое дыхание и сладкую дрожь по всему телу, которую Дин планирует сохранить ещё на некоторое время. Дин собственнически сжимает его задницу, вздрагивая от высокого хныканья Сэмми, когда он грубо раздвигает идеальные ягодицы. Его сладкая задница настолько тугая, что Дину приходится на мгновение остановиться, чтобы не рассмеяться, пока он вылизывает своего младшего брата. Дин проводит языком, издавая стон, когда Сэм ругается и толкается к нему. — Черт, Сэмми, — бормочет он, утыкаясь лбом в уже покрытое укусами бедро, — звучишь так чертовски красиво, как девчонка, вся такая милая, — ты моя милая девочка, Сэмми? — Дин, — Сэм всхлипывает, трясясь подо ртом Дина. Он скандирует имя Дина этим хриплым голосом, маленькие "нх" на конце каждого слова. Бедра Сэма дрожат и трясутся, когда Дин наконец отстраняется. Его рот влажный, и он стонет при виде мокрой от слюны дырки Сэмми. Сэм раздраженно хнычет, когда он отстраняется при звуке звонка духовки. Дин фыркает, хлопая его по внутренней стороне бедра. Он оставляет своего младшего брата, и его ноги заметно дрожат. — Я собираюсь открыть тебя пальцем, Сэмми. Приведи себя в порядок и приготовься принять мой член, — бормочет Дин, прижимаясь к спине Сэма. Пицца остывает на плите, и Дин планирует заставить его кончить до того, как она остынет. Сэмми вздрагивает от первого пальца, прерывисто скулит от второго, пускает слюни на прохладную стойку от третьего. Стройные бедра дрожат и поддаются давлению его пальцев. — Дин, Дин, Дин, — повторяет Сэмми, бесполезно шаря руками по стойке. Дин рычит: "сделай это, Сэмми, кончи для меня", и порочно ухмыляется, когда Сэм, всхлипывая, повинуется. — Ну вот, Сэм. Так хорошо постарался для меня, издавал такие милые звуки, — хвалит Дин. Он стягивает джинсы вниз вокруг бедер, ровно настолько, чтобы освободить член. Он вспоминает ту ночь, когда Сэм ударил его после выпускного, и он дрочил в ванной, вспоминая, как его младший брат сбил его с ног, как грубо и быстро он кончил. Сейчас он чувствует себя так же, проводя рукой по своему члену, пока не кончает на загорелую золотистую кожу спины Сэма. Сэм издает довольный звук, лениво потягиваясь, а Дин откидывается назад и натягивает штаны Сэма на его бедра. — Пицца готова, — Дин фыркает, беря полотенце, чтобы вытереть им спину Сэма. Сэм смеется, низко и грубо. Дин подает им нетрадиционный завтрак на тарелке. Сэмми поводит плечами и без возражений берет его, пока Дин вытирает стойку. — Да ладно, это мерзко, — протестует Сэм, корча рожу Дину, бросающему полотенце в раковину. — Что! Мы не можем ходить и выбрасывать каждую тряпку, которой вытираем… беспорядок. — Беспорядок, — Сэм усмехается. — Серьезно, Дин. Сперма. Дин с отвращением машет рукой брату, шипя ему заткнуться. — Мы должны стирать вещи, Сэмми, как нормальные люди. — Все равно мерзко. Теперь, когда я знаю, я больше никогда не смогу использовать эту ткань. — Ты такая девчонка, — Дин выходит из кухни, Сэм следует за ним. — Эй, нет, пойдем со мной. — он ловит Сэма за рукав, когда тот пытается нырнуть в библиотеку. Сэм поднимает брови, но позволяет вести себя по кривым коридорам. Сэм зависает у двери, а Дин падает на кровать. После нескольких мгновений молчания Дин приподнимает голову над подушкой, чтобы покоситься на брата. — Ты входишь или что? Карие глаза на мгновение колеблются, и Дин знает, что отпустит его, если Сэм уйдет. Он хочет, чтобы Сэмми было комфортно, а если ему неудобно в комнате Дина, ну, он не собирается заставлять ребенка проводить время там, где ему не хочется. Если он предпочитает свою холодную, одинокую комнату и хрустящие простыни, кто такой Дин, чтобы судить? (Он определенно судит, он любит свою комнату, как может Сэм предпочесть это изолированное пространство комфортному месту Дина?) Наконец, Сэм следует за Дином. Он рывком подходит к кровати Дина и оглядывается, как будто никогда раньше не был в комнате, хотя они оба знают, что это неправда. Сэм следует за ним, когда Дин манит его на кровать, ставя тарелку на стол рядом с ними. Им требуется некоторое время, чтобы освоиться — матрас действительно не предназначен для двух взрослых мужчин крупнее среднего. Дин действительно должен был подумать об этом, прежде чем укладывать их на него. В конце концов Сэм опускает голову Дину на грудь, его нога свешивается с края кровати, а Дин скручивается к телу Сэмми и переплетает свои ноги с той, что все еще лежит на матрасе. — Итак… — пытается Сэм, но Дин прерывает его тихим шипением. — Слушай, Сэмми, — Дин неопределенно гладит его по лицу. — Тебе не нравится твоя комната. Я не знаю, почему, и я не буду заставлять тебя говорить мне, но ты ясно дал понять, что тебе не хочется там находиться. Хочу, чтобы ты вместо этого остался здесь со мной, — и он чувствует себя смущенным, как только он это произносит, как краснеющая девушка, которая просит своего парня переехать к ней. Ему удается подавить свою немедленную реакцию пригрозить Сэму или сказать ему отъебаться. Сэм фыркает с тихим смешком, которым Дин бесконечно восхищается. — Ладно, Дин, как скажешь. Дин похлопывает его по плечу, прежде чем взять кусок. Сэм откусывает от него, а Дин издает обиженный звук, скрежеща зубами на брата. Сэмми только усмехается и изворачивается, пока не отхватывает еще. Наконец Сэм говорит: — Эй, я сейчас упаду, — и Дин распутывает ноги вокруг Сэмми, чтобы тот мог соскользнуть с кровати и выйти в извилистые коридоры. Через некоторое время возвращается Сэм со своим ноутбуком. Он кладет его на край кровати и прокручивает, пока наконец не говорит: — Неделя акул? — О, Сэмми, — глаза Дина округлились. — Ты запомнил! Я не знал, что тебе не все равно. — Заткнись, придурок, — Сэм фыркает. Он ползет по кровати, пока ему не удается снова устроиться на своем месте рядом с Дином. Дин прижимается улыбкой к волосам Сэма. Они смотрят несколько серий и спорят из-за последнего куска пиццы. Сэм толкает Дина в грудь, ругаясь, когда он наклоняется вперед, чтобы откусить самый большой кусок, прежде чем он достигнет рта Сэма. Сэмми шипит, что он хуже всех, и Дин самодовольно ухмыляется, громко жуя прямо ему в ухо. Сэм снова успокаивается, хмурясь, затихая только тогда, когда Дин гладит мягкие волосы. — Хэй, — бормочет Сэм через некоторое время. Он легко притягивает Дина для поцелуя, и Дин отказывается от символического протеста по поводу отсутствия "Недели акул". Сэм фыркает ему в рот, кусая за щеку. Это легко и дразняще, и Дин улыбается так широко, что у него болят щеки. Вид того, как Сэмми ползет по нему сверху с дразнящей улыбкой на его щеке заставляет грудь Дина ощущать такое же теплое-яркое-доброе, как и прошлой ночью. Он тащит своего младшего брата вниз за волосы, облизывая его рот и наслаждаясь довольным мычанием Сэма. Дин перекатывает их, легко устраиваясь между бедрами. Сэм ухмыляется и извивается под ним, как будто проверяет, насколько хорошо его держат. Это легко, покачивать бедрами вместе и прижимать его брата к кровати. На протяжении многих лет Дин думал о бесчисленных путях, которыми это могло бы пойти. Он думал о том, чтобы грубо трахнуть его после драки, когда одновременно рычат и царапают друг друга; обмен сладкими поцелуями под покровом ночи; чувства, достигающие апогея после долгих лет тоски; даже, при случае, отчаянный трах в последние часы перед смертью одного или обоих из них. Он никогда не думал об этом так; Сэм смеется и выгибается, только чтобы прижать их друг к другу, улыбка освещает карие глаза. Он все еще улыбается, когда Дин прижимается к нему, даже когда его красивый рот приоткрывается от вздоха, который заканчивается сладким стоном. Сэм уступает легко, весь расслабленный и податливый, когда Дин хватает его сзади за воротник и стягивает рубашку через голову. Длинные волосы, аккуратно причесанные пальцами, оказываются взлохмаченными, и Дин больше всего на свете хочет полностью разрушить своего мальчика. Сэм сбрасывает свои штаны и отшвыривает их, а Дин отступает, чтобы сорвать с себя одежду. Они соскальзывают обратно вместе, Сэм обхватывает бедра Дина слишком длинной ногой и притягивает его ближе. — Бля, Сэм, — Дин опускает голову на ключицы Сэма, трется своим членом об эту идеальную задницу. Дин немного сходит с ума, когда понимает, что Сэмми все еще открыт и немного влажный. Его бедра вздрагивают, и он ругается, бормоча: — Хочу трахнуть тебя, Сэмми, увидеть, как ты извиваешься на моем члене, ты этого хочешь? Сэм вопит, выдыхает: — Да, блять, конечно. Нужно, хотел… годы, Дин, пожалуйста. У Сэма глаза широко раскрыты, и он весь тает, когда Дин шепчет: — Я понял тебя, милый. — О, — вздыхает Сэм, — о, Дин, повтори еще раз? — Сэмми, милый, — Дину хочется поцеловать мягкое выражение лица Сэма, он соглашается на то, что они соприкасаются носами, как он всегда делал, когда они были еще детьми. — Милый, ангелочек, мой Сэмми. — Дин, Дин, — Сэм вцепляется в него, приоткрыв хорошенький ротик в дрожащем вздохе. Дин целует родинку под глазом Сэма. — Да, милый, как хочешь. Сэм выглядит разорванным, обнаженным и уязвимым, горло дергается, когда он сглатывает, хрипит что-то похожее на искаженную версию имени Дина. Звук, который он издаёт — разбитый, дрожащий маленький всхлип. — Хочешь, я позабочусь о тебе, детка? Прозвище обычно звучит так безвкусно и фальшиво, нежность, заимствованная из бесчисленного количества неудовлетворительного порно на протяжении многих лет. Он рычал, стонал и урчал это сто, тысячу раз по всей стране, но никогда не говорил этого так. Он бормочет "детка" в розовый румянец груди Сэмми, покусывая, облизывая и посасывая сосок, который, как он знает по опыту, похож на токопровод к члену Сэма, с удовлетворением наблюдая, как Сэм дрожит, а его хорошенький член дергается, из него вытекает предэякулят, и он становится более влажным, чем любая девушка, с которой когда-либо был Дин. "Детка" не звучит так, как будто этому место в порнофильме категории Б, когда речь идет о Сэме; это звучит уместно и идеально, и как будто это то, что он всегда должен был говорить. Сэм выгибает раскрасневшуюся длинную шею, и Дин вцепляется, покусывая его кадык, решив оставить на нем след. — Я позабочусь о тебе, куколка, — Дин бормочет, как будто это секрет, слова текут медово-сладкими каплями на тонкие впадины ключиц Сэмми. Сердце Сэма бешено колотится под прикосновением рта Дина к его грудной клетке. Каждый задыхающийся выдох заканчивается плаксивым хныканьем, из- за которого Дин чувствует, будто его разрывают на части и каждый раз собирают заново, цель жизни сосредоточена на том, чтобы вытягивать эти сладкие маленькие звуки, пока они не станут единственным, что Дину придется слышать. — Дин, Дин, — скандирует Сэмми, сверкая красивыми глазами. — Ты всегда, Дин, ты всегда заботишься обо мне. Дин издает довольный звук, кусая грудь Сэма. Он успокаивает укус движением языка и легкой струей воздуха по влажному участку кожи, от которого Сэм дрожит, как будто он разваливается на части. — Конечно, малыш, ты ведь мой, не так ли? Я должен заботиться о моем мальчике. И это все, что требуется Сэму, чтобы издать тихий стон, звук, которого Дин никогда раньше не слышал, спина выгибается под опасным углом, когда он изливается на себя. Дин отдергивается, смотря на полосы спермы на них обоих. — Чувак, — Дин недоверчиво смеется: — Ты серьезно только что кончил, а я тебя даже не коснулся? Но Сэмми по-прежнему трясет, с губ слетают тихие задыхающиеся звуки, слезы блестят в уголках глаз-калейдоскопов, прежде чем упасть и проследить дорожки по раскрасневшимся щекам. Он смотрит в потолок, и Дин оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что там ничего нет, прежде чем повернуться и посмотреть на своего ошеломленного младшего брата. Дин смягчается, снова наклоняясь ближе. — Эй, Сэмми, милый, ты все еще со мной? Через несколько мгновений Сэму удается поймать взгляд Дина. Его рот шевелится, но из него не вырывается ни звука, и новые слезы катятся по красивым щекам. У Дина уже были партнеры, которые так его проверяли. Обычно они описывали это как плавание, после чего смотрели вдаль и едва могли произносить слова, в то время как весь их мир сужался до того, что Дин делал с ними в данный момент. Он видит это в милом Сэме, и все, что он когда-либо чувствовал, обрушивается на него: любовь, вожделение, потребность и чистое, безудержное обожание к ребенку, которого разрушили всего лишь несколько ласковых слов. Дин целует его в лоб, бормоча утешительные звуки, проводя нежными руками по все еще дрожащему телу Сэма. Случайно большой палец цепляется за сосок, с которым Дин чуть не целовался, и это вызывает реакцию; Сэма сильно трясет, ничего похожего на слабую дрожь, и он скулит прерывисто: — Подожди, папочка, слишком чувствительный. Дин замирает, все еще прижимаясь ртом ко лбу Сэмми. Многие вещи внезапно встают на свои места, и это почти комично, как он автоматически думает о свете, щелкающем над его собственной головой. Дину нужно мгновение, чтобы перевести дыхание, чтобы просеять сквозь розовые щеки и широко распахнутые в обожании глаза и рычание "да пошел ты" на их папу, конечно, Дин вдыхает и понимает, потому что на самом деле это меньше шока, чем он ожидал. — Извини, детка, — он, наконец, шепчет, соприкасаясь носами, когда движется, чтобы запечатлеть сладкий поцелуй в уголке укушенного рта. Сэм вздыхает, подаваясь на прикосновение. Дин выжидает несколько мгновений, пока напряжение не покинет тело Сэма. Сэм стекает обратно на кровать, мягкие хриплые стоны слетают с его сахарно-сладкого рта, и Дин снова дергает большим пальцем покрасневший сосок. Сэм издает тот же высокий звук, что и раньше, снова трясется и протяжно стонет, когда ногти царапают его грудь. — Так чертовски красиво, — бормочет Дин, прижимаясь к теплой щеке Сэма. — Боже, детка, то, что ты делаешь со мной, — звуки, которые ты издаешь, — сводит меня с ума, понимаешь? Сэм, Сэмми, милый, блять. Сэм всхлипывает, его большие руки кажутся намного меньше, чем обычно, когда они давят на грудь Дина. Дин отстраняется, улыбка искривляет его губы, когда Сэм скулит и пытается притянуть его поближе всего мгновение спустя. Дин наклоняет голову и проводит зубами по чувствительной коже шеи рядом с бесчисленными отметинами, которые он уже оставил. Он спорит сам с собой, лицо горит от этой мысли, потому что это то, что он делал раньше, но не то, что он когда-либо ожидал сделать — сказать, — Сэму, и это похоже на то, что все нуждается в надлежащей перекалибровке, прежде чем он сможет делать это, не чувствуя, что его лицо пылает. Дин Винчестер, совершенно бесстыдный, смущен мыслью о том, что он может называть себя папочкой своего младшего брата. Сэм — его малыш, его хороший милый мальчик, он сделает все, чтобы Сэм это знал. Он шепчет: — Симпатичный мальчик для твоего папочки, а? — Папочка, — выдыхает Сэм, и Дин следует за ним, когда Сэм в смущении отворачивается. Красивые глаза зажмурены, брови нахмурены, щеки краснеют так, как Дин никогда не видел. Дин стонет, его член скользит по мокрой дорожке вдоль выступа бедра Сэма, когда он покачивает бедрами. Черт, нет ничего красивее взволнованного Сэмми. Дин облизывает губу Сэма, зажатую между зубами, и всасывает ее в свой рот, когда Сэмми отпускает. Его зубы впиваются и царапаются, и он сосёт болезненное место, от которого стонет Сэм. — Посмотри на меня, — шепчет Дин, когда наконец отпускает его мягкую нижнюю губу, всю исцарапанную и покрытую ссадинами. Сэм скулит, еще больше уткнувшись лицом в подушку. Дин шипит: — Сэмми, посмотри на меня, прямо в эту чертову секунду, — и волнуется, когда Сэм смотрит на него блестящими от слез глазами. Сэм всхлипывает, укушенная губа дрожит, и Дин успокаивает: — Хороший мальчик, такой послушный, Сэмми. Ты слышишь меня, милый? Ты хороший мальчик, папин хороший мальчик, слушаешь так внимательно. Сэм всхлипывает и кивает. Дин напевает, смахивая новую волну слез. — Хорошо, ангел, ты можешь плакать, если тебе нужно. Что бы ты ни сделал, это хорошо, если тебе так легче; если ты должен поплакать, чтобы быть моим малышом, тогда ты можешь плакать столько, сколько хочешь. — Папочка, — плачет Сэм, и это слово звучит так, будто вырывается из самой глубины его груди, — папочка, папочка… — Да, — спокойно соглашается Дин. — Правильно, ангел, твой папочка здесь, чтобы позаботиться о тебе. Сэм плачет какое-то время, достаточно долго, чтобы его рыдания перешли во всхлипы, а слезы на его щеках высохли. Дин прижимает его к себе, издавая успокаивающие звуки и тихо бормоча. В конце концов Сэм хрипит: — Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, я отрежу тебе член. Дин вздыхает. — О, вот и мои планы на выходные: рассказать всем о моей очень активной сексуальной жизни с моим братом. — Говнюк, — Сэм бормочет, хмурясь, а Дин мило улыбается, возражая, потому что разве хороший мальчик может так говорить? Сэм краснеет, набрасывается и умудряется ударить Дина в грудь локтем. — Эй, — хмыкает Дин, перекладывая свой вес на младшего брата и упиваясь полученным болезненным преимуществом, — перестань, малыш. Сэм продолжает извиваться, ругаться и смотреть под тяжестью Дина, его сладкий маленький ротик надулся, и Дин, не задумываясь, цепляется пальцами за длинные волосы Сэмми и дергает их. Словно рывок поводка, и Сэм замирает. — Ну вот, милый, успокойся для меня, ладно? Хорошие мальчики так себя не ведут, — говорит Дин, ослабляя хватку и протягивая пальцы, чтобы почесать голову Сэма. Темные ресницы трепещут на розовых щеках, и Сэм тихо охает, откидывая голову назад от прикосновения Дина. — Вот так, ангел. Твой папочка позаботится о тебе. Возбуждение Дина было слабым с тех пор, как Сэм впервые начал плакать, отодвинутым на второй план ради того, чтобы убедиться, что с Сэмом все в порядке. Теперь оно возвращается с полной силой, вытащенное вперед качающимися бедрами Сэмми. — Вот так, — повторяет Дин, облизывая хорошенький ротик, а затем снова вводит пальцы внутрь своего младшего брата. Сэм издает такой хриплый звук, от которого Дину кажется, что у него покалывает зубы. Длинные ноги дрожат там, где они обвились вокруг талии Дина, узкие бедра извиваются, голова запрокинута. Дин трахает его пальцами. — Вот так, детка. Пусть папочка позаботится о тебе, будь хорошим мальчиком, да? Сэм издает протяжный высокий стон, когда Дин входит в него. Дин бормочет успокаивающие звуки, тяжело дыша у лба своего ребенка. Сладкое тихое "папочка" срывается с красных губ, вкус которых Дин долгие годы жаждал. Это намного быстрее и грязнее, чем планировал Дин. Он хотел не торопиться, трахнуть своего младшего брата и разобрать его на куски. Сэм кончает всего через несколько минут, царапая ногтями по спине Дина. — Папочка, папочка, пожалуйста? — хнычет Сэмми, и Дин ругается, упираясь бедрами в задницу Сэма, когда изливается в него. Легкая блаженная улыбка искривляет его губы, когда Дин отстраняется. Это непристойно, Сэм выглядит раскрасневшимся, распластанным и распущенным. — Эй, поцелуй? — Сэм бормочет хриплым голосом, и Дин с улыбкой подчиняется. Идет очередной выпуск "Недели акул", и ноутбук каким-то образом умудряется оставаться на кровати, несмотря на то, как грубо Дин трахнул Сэма. Это тоже хорошо — он может только представить, как разозлился бы Сэм, если бы они его сломали. Их одежда разбросана по всей комнате, как в ромкоме второсортного уровня, и Дину приходится присесть возле кровати, чтобы найти свои джинсы. Он скользит в них, хватая рубашку, которая приземлилась рядом с его проигрывателем. — Давай, малыш, — Дин хлопает Сэмми по бедру. — Нам сегодня есть чем заняться. Сэм, который "на часах пять утра — лучшее время для пробежки". Сэм стонет и переворачивается, засовывая голову под подушку. Дин смотрит на безупречный простор его спины. Ямочки у основания позвоночника, родинка под лопаткой, веснушки на широких плечах — Дину хочется приложиться ко всему этому своим ртом. Сэм сдвигает подушку и заглядывает через плечо, такой хитрый и милый, как будто он не самое великолепное существо, которое когда-либо видел Дин. Дин ругается, стягивает джинсы и снова забирается на брата. Смех Сэма заглушается подушкой, и Дин в ответ резко кусает его за шею. Его смех прерывается, переходя в стон на полпути. — Сегодня ты засранец, Сэм, — Дин рычит, проводя ногтями по его спине. — Думал, ты будешь хорошим мальчиком для своего папочки. Ты плохо себя ведешь, Сэмми? Нужно наказать? Сэм сопротивляется, даже бормоча: — Нет, Дин, это не… я буду хорошим. — Хорошо, Сэм, хорошо. Значит, ты будешь? Послушаешь меня и позволишь мне заботиться о тебе? Напряжение тает от его ответа: — Да, я буду хорошим. Дин снова погружает пальцы внутрь Сэма, где свободно и влажно. Сэм вздрагивает, дрожит всем телом, издавая тихий скулеж. — Ну вот, детка. Папочка все для тебя сделает. Есть целый список дел, который Дин откладывает на второй план. Ему придется позаботиться о них потом, есть дела, которые нельзя отложить на несколько часов, но он ждал этого почти пятнадцать лет. Дин полностью планирует максимально использовать свое время.