Прошлое в прошлом

Сначала было терпимо, потом холод стал проникать сквозь толщу одежды. А надето было достаточно, плюс бронежилет. Все это должно было помочь сохранить тепло в рассчитанное для задания время. Но все пошло кувырком, все вышло иначе, весь план скатился в пекло. В начале было бесконечное ожидание приказа. Потом на связь перестал выходить их связной и куратор. Их обнаружили, засекли и разметали, как кегли. Не получилось наскока и миссии по стелсу. Заходили на объект с разных сторон маленькими группами, в состав которых входили бойцы местного спецназа. Дело было серьезное, и поэтому подтянули Дельту – одно из резервных подразделений. Четверых парней из местной армии, шедших с ними, потеряли при первом ударе. Второй раскидал оставшихся из группы в разные стороны, привалив сверху рассыпающимися плитами стен. Грохот стрельбы и оседающего здания долго ещё не стихал, пока сознание не отключилось, дышать под давлением кучи камня было очень сложно. Соуп пришел в сознание. Первое, что услышал – это глухую тишину, открыл глаза и подумал, что ослеп. Все было серым, темным и неживым. Потом он почувствовал тяжесть. Вернулась и память. Он под завалами. Попробовал пошевелиться. Конечности вроде работали. Он подтянул руки, проведя ими по полу под ним, согнуть не было возможности, сверху на нем лежало что-то громоздкое и тяжёлое. Если это плита, то он обречён. Самому не выбраться. Паника заворочалась внутри, но, стиснув зубы, Соуп продолжил осторожно двигать руками, получилось продвинуть их до головы и упереться ладонями в то, что нависало и давило. Ноги тоже слушались, но освободить их он не смог. От движения и страха, что все же просочился в мысли, дыхание его участилось и воздуха стало не хватать. Он приказал себе успокоиться, замер, заставив память работать на себя. Вспоминать чему учили, как себя вести в самых экстремальных ситуациях. Повернув голову, чувствуя, как мелкий щебень царапает обритую часть черепа, он посмотрел по сторонам от себя. И увидел просвет, сквозь серую мглу пробивался слабый, но такой необходимый свет. Значит, оттуда и идёт приток воздуха в его тесную темницу. Джон начал осторожно двигать бедрами в стороны, стараясь ползти на лопатках и ягодицах. Шуршание и звук его сдерживаемого дыхания наполнили тесное пространство. Он слушал каждый звук и старался контролировать движения, чтобы ненароком не толкнуть что-либо по пути своей ползучей попытки высвободиться. Носки его ботинок зацепились за край плиты, что висела над ним, что-то скрежетнуло и осыпалось волной пыли. Соуп зажмурился и замер. Тишина. Он продолжил, как мог широко разведя стопы в стороны и чувствуя, как сантиметр за сентиметром продвигался к предполагаемому спасительному выходу из западни. Тело его было отлично тренированно, но от напряжения и скованности движений спину вдруг пронзила судорога, он сильно дернулся. Пронесло. Ничто не обрушилось, ничего не скрипело и не собиралось придавить его, похоронив на чужой земле. Он смог протянуть руки вперёд над головой и скользить ладонями по потолку своего тоннеля. Вскоре его пальцы нащупали кромку, он зацепился и медленно подтянулся. Пара движений - и он оказался на свободе. Ощущая слабость в коленях, Соуп поднялся и огляделся. Оказывается, его спасли две несущие стены, которые остановили потолочную плиту до полного соединения с полом, где и находился солдат. От стен мало что осталось, но они все ещё стояли, сохранив даже оконные проемы, за которыми были темнота и тишина. Почему так? Как давно кончился бой и почему нет вообще никого. Оружия своего Джон не нашел, продвигаясь вперёд, перебираясь через руины и торчащие арматуры. Вдруг понял, что видит хуже правым глазом, ощупал лицо, стянув перчатку. Вся правая сторона надулась, как шар, глаз практически заплыл, под пальцами было влажно, и на пыльный жилет капнуло немного крови. И разом заболели все ребра, будто его затянули в стальной корсет. Он наклонился, опершись на колени, и сдавленно закашлял. Сплюнул, кровь свернулась в пыльный шарик на покрытом крошевом стен полу. Надо выбираться. Он нащупал рацию на плече, нажал кнопку передачи. Тишина. Прием. Тишина. Похоже, гарнитура накрылась. Он сдернул ее и бросил на пол. Коробочка рассыпалась с весёлым звуком. А потом пришел холод, который и не девался никуда, просто адреналин до этого кипятил кровь, а отступив, оставил слабый огонек. Выдыхая облачка пара, Соуп нетвердо двинулся дальше. Шапку его, видимо, снесло при взрыве, капюшон парки пропитался кровью из раны на лице, пока он валялся без сознания, и поэтому сейчас не грел, а ощущался, как долбанный скафандр. Надо выбраться из здания. Надо обозначить свое местоположение. Надо подать сигнал. Поисковая группа обязана прибыть. Выжившие. Есть ли ещё? Или только он? Он оглянулся на обломки рации, может, что-то из ее внутренностей приспособить как маячок. Хотел было повернуть обратно, но тут услышал стон. Он вскинулся, чуть не врубившись башкой в балку, что была на его пути. Кто-то живой. — Эй? — он старался не шуметь, мало ли, что там снаружи или даже за стеной. Нет ответа. Соуп направился туда, откуда ему показалось исходил звук. За полуобвалившимся дверным проёмом обнаружилось помещение, полностью заваленное рухнувшим верхним этажом. Бесформенная груда камней с осевшей на них пылью, и из под нее торчали ноги. То, что это свой, он понял сразу. Ботинки такие выдавали им перед заданиями в места назначения с суровым климатом. И, судя по размеру обуви, это был кто-то из Дельты. Эта группа считалась ломовой. Группа – таран. Соуп подобрался, сторожась и не торопясь, боясь вызвать обвал оставшихся наверху обломков. Тронул носком своего ботинка одну из ног. Ничего. Пихнул сильнее. Глухой стон стал ему знаком. Он начал аккуратно поднимать камни и отбрасывать их в сторону. Больше боец под завалом не издавал звуков, и Джон надеялся, что не впустую сейчас пыхтит и тягает обломки. Зато согрелся, даже взмок, и пришла жажда, пить хотелось, как грешнику в аду. Откинув очередной камень, он увидел руку в перчатке и стальной пластине на предплечье. Только один боец из Дельты носил эти доспехи. Тот самый немец. Странный малый. Соуп стал активней разбирать насыпь. Вот уже и плечо показалось, и пыльная тряпка на голове человека, и деформированная каска, которая скорее всего и спасла башку солдата при обрушении. А вот то, что потом откопал Соуп, ему совсем не понравилось. Вторая рука мужчины напоминала небрежно брошенный садовый шланг. Не должна конечность иметь столько изгибов. Металлическая пластина его нарукавника выглядывала из камней рядом, порванные ремни торчали во все стороны. Джон выпрямился, его руки и ноги подрагивали. Он смотрел на тело перед собой. Лица видно не было, нелепая тряпка, что использовал этот солдат как маску, перевернулась и скомкалась, окутав его голову, как саван. И только по еле видимому пару можно было понять, что человек под материей дышит. По первой прикидке можно предположить травму руки, скорее всего сотрясение и контузию. Можно двигать его или нет, Соуп не знал. Но решил рискнуть. Надо было вытащить парня из этой мешанины обломков и пыли. И потом его рация может работать. Пока тот без сознания, надо что-то сделать с его рукой, иначе потом боль будет адской. Вправлять столько переломов – это просто пытка. Без обезбола этого не сделать. Хотя в аптечке и у него, и у раненого был морфин. Взявшись за ноги откопанного им человека, Соуп потянул. Сначала ничего не вышло, но потом тело сдвинулось, камни под ним помогли, перекатываясь, стали передвижным механизмом. Перетащив бойца на относительно ровное и безопасное место, он вернулся за его нарукавной пластиной - она должна послужить шиной для его же руки. Присев рядом с ним, Джон решил снять тряпку с его головы. Он никогда не понимал этого, эти маски. Ведь это жутко неудобно и абсолютно непродуктивно. Ладно, Гоуст, к его маске он привык, даже одно время тоже носил похожую. Но из-за ограничения видимости и блокировки дыхания при активных действиях он избавился от нее и не собирался больше никогда надевать эту хрень. Но этот чудак носил свой капюшон постоянно и умудрялся видеть в нем, ведь был не только бронебойным тараном, но и неплохим снайпером. Но вот сейчас эта тряпка обмоталась основательно. Соупу пришлось приподнимать голову человека, нащупывая свободное концы материи, чтобы расправить и стянуть ее. Ранение в голову все же обнаружилось, маска была пропитана кровью. Когда он снял ее, наконец, с головы солдата, то увидел под ней бледное лицо и копну светлых волос, нижняя часть лица была закрыта ещё одной маской, которая из серой превратилась в бурую. Светлые волосы были наполовину в темной крови, она испачкала практически все лицо человека. Кениг. Соуп вспомнил его позывной. Рослый малый, он входил в его группу, заходившую с восточной стороны. Гоуст вел западную. Жив ли он? Одним богам известно. Разметало их неслабо. Джон вынул нож из жилетных ножен и принялся пороть маску на полосы. Закончив, он взял пластину и осторожно прикрепил ее к руке мужчины, крепко перевязав нарезанными лентами. Во время возни с его рукой Кениг пару раз чуть слышно стонал и слабо дёргался. Соуп проверил его конечности на предмет переломов. Целые. Ощупал голову. Вот тут было нехорошо. Кость черепа на затылке была слишком податлива. Это не просто сотрясение, это пробитие. А это может плохо кончиться. Это тоже надо закрепить крепкой перевязью. Джон слишком резко встал, и его повело в сторону – забыл о своем сотрясении. Он упёрся в шаткую стену плечом и переждал помутнение и слабость. Пока стоял, в его голове проносились мысли о рации, о чем-нибудь, что может послужить бандажом для головы немца, о Гоусте, и почему-то о зелёных лугах и лошадях. Встряхнув головой, он посмотрел на человека на полу. Ответственность. Все слабости побоку, пока ты жив, и у тебя есть задание, если ты жив и относительно цел – веди дело до конца. Шлем-каска бойца был слишком сильно деформирован. Бинтов из их аптечек не хватит на полноценную повязку, но закрепить фиксатор поможет. Соуп все-таки подобрал шлем, используя нож и камень, отломил вогнутую часть. Вернулся к Кенигу, приподнял его голову, приложил холодный металл и, достав бинт сначала из своего подсумка, закрепил импровизированный бандаж. Когда полез за бинтом в подсумок немца, тот неожиданно открыл глаза. Они казались бесцветными в сумраке их убежища-темницы. Расфокусированный взгляд уставился в потолок, точнее в то, что от него осталось. Через дыры было видно жёлтое ночное небо, готовящееся разразиться снегом. — Эй, Кениг? — хриплым шепотом позвал Соуп. Но тот никак не реагировал. Просто лежал с открытыми глазами. Плохо. Джон достал-таки бинт и заодно антисептик. Перемотал голову солдата уже надёжней и осторожно опустил обратно на пыльный пол. Тот все так же лежал, пялясь вверх. Но дышал, и это главное. Соуп побрызгал спиртом на видимые ссадины на лице мужчины, оттянул маску и не обнаружив под ней ран, вернул на место. Поднялся и обработал свое лицо, которое несмотря на холод, горело. Странно, но не щипало и не жгло от спирта. Ладно. Ну что ж, пришел черед рации. Соуп снял ее из гнезда разгрузки Кенига и нажал прием. Шипение помех, как песнь с небес, для него прозвучало. Раз есть помехи, значит, есть связь. — Браво-два на связи. Как слышно? Прием. Треск помех. Он повторил ещё пару раз, меняя каналы. Переключил на прием. Раздались голоса на чужом языке. Противник. Их искали или пришли за своими ранеными. Но вокруг было тихо. Потом голоса прервались стрекотом выстрелов и резкими криками команд. Что-то рвануло будто прямо в метре от него, и рация замолкла. Раз вокруг тихо, бои идут где-то далеко отсюда. Кто кого прижал. Не ясно. — Vater... "Отец..." Голос немца напугал больше, чем кононада из рации. Соуп оглянулся на него, подошёл ближе. — Кениг? — Mir ist kalt, Vater... "Мне холодно, отец..." — Друг, — Джон опустился рядом с солдатом на колени. — Я не говорю на немецком. Слышишь меня? Он заметил, что раненый дрожит. Вот же черт. Переохлаждения только не хватало. Самому ему пока было терпимо, ведь он двигался, а не валялся на каменном полу. Надо было разместить бойца так, чтобы как можно меньше его тело подвергалось охлаждению. Соуп взял его под мышки и подтянув к стене, усадил. Голова немца свесилась вперёд, подбородок упёрся в задравшийся жилет разгрузки. Его недвижные открытые глаза наводили жуть. Джон подогнул его ноги, зафиксировав их большим обломком камня, чтобы не съезжали по песку и пыли. — Lass mich nicht hier, Dad, ich habe Angst vor der Dunkelheit... "Не оставляй меня здесь, папа, я боюсь темноты..." Голос звучал глухо, шелестел из-под маски. И был каким-то тонким, не вязался он с размером мужчины, его издававшим. Будто маленький мальчик говорил под маской немца. Соупа аж передёрнуло. — Говори на английском, если можешь, друг. Руки Кенига он уложил аккуратно на его коленях: здоровую снизу, а ту, что с шиной, поверх. Перчатки на его руках были тёплыми, как и вся экипировка, но солдат продолжал дрожать. Причем как-то странно, волнами будто. Так от холода не дрожат. Значит, это от травмы черепа. Соуп решил проверить кое-что, этому учили их на курсах по выживанию. Он достал фонарик из кармашка жилета и, включив его, поводил перед глазами немца. Зрачки разного размера, не реагирующие на свет. Но он хоть иногда моргал. Организм выполнял свои функции, несмотря на то, что главный механизм пострадал. Цвет глаз бойца оказался светло-зеленым, раньше Джон этого не замечал. Не было у него привычки разглядывать сослуживцев. Ну, если только Райли. — Hans?... "Ганс?..." — Нет, друг, — Соуп понял - это было имя. — Я Соуп. Сержант Мактавиш. Помнишь меня? — Wir dürfen uns nicht mehr sehen, Hans, — Кениг вдохнул судорожно, как будто всхлипнул. — Komm nicht mehr. Sonst tötet mich mein Vater. "Нам больше нельзя видеться, Ганс. Не приходи больше. Иначе отец убьет меня" Плохо дело, пограничье сознания, отстуствие зрения. Серьезно мозг пострадал. Решив больше его не трогать, Соуп опять взялся за рацию. — Браво-два, как слышно? Гоуст? Прайс? Прием. Тишина, лишь еле слышный треск. Джон подошёл к оконному проему, встал так, чтобы видно его не было, осмотрел периметр. Тихо и темно. Темно, потому что они сами вырубили все прожекторы на территории. Похоже, лупили по ним с вертушек. Их техники здесь не было, шли пешими до цели. Темные груды на сером снегу внизу были их солдатами, те самые, из местного спецназа. Где-то слева слабый отблеск чего-то горящего. Скорее всего догорало то, что рвануло до отключки Соупа. Выглядывать он не стал. Враг мог оставить снайпера. Выходить наружу тоже было опасно. Бросать раненого нельзя, но и тащить с собой нереально. Чертов немец больше его в полтора раза. Если помощь не придет в течении суток, нужно выбираться. Он стоял у окна и размышлял. Дыхание на морозе вырвалось прозрачными облачками из его носа. Холод опять пробирался под одежду. Начали саднить раны на лице и голове, правый глаз закрылся полностью. Подумав, Джон решил, что адреналин из аптечки применит в крайнем случае. Для себя и для немца. Немец, австриец, какая нахер разница, поежившись от озноба, зло подумал Соуп. Придется делать волок. Пить. Адски хочется пить. Они находились этаже на втором, если найти относительно целую лестницу, можно было бы спуститься за снегом. Хоть его пожрать, чтобы утолить жажду. Это и сделал Соуп. Пару раз чуть не навернувшись с огрызков лестницы, торчащей из стены, как прихоть придурковатого архитектора. Но добрался до снега, ел его, пока не застыли зубы и язык. Приложил горсть к отекшему лицу. — Кто здесь? Проклятье. Этот Кениг задолбал пугать. Соуп только поднялся до их убежища, как тут же в темноте раздался голос, заставивший кровь заледенеть в жилах. — Свои, друг. — Сержант? — солдат сидел возле стены, его голова была поднята, и лицо обращено в сторону Джона. — Кениг? — неужели пришел в себя. — Я Мактавиш. Помнишь меня? — Конечно, помню, — он уже не звучал, как маленький мальчик, говорил хрипло и вроде осмысленно. — Я ничего не вижу. Голова болит и рука. Мы попали в переплет. Потери? Статус? — Мы провалили операцию. Потери максимальные. Статус: выжившие, безоружные. У тебя ЧМТ и перелом руки. Зрение, может, восстановится. Жду ответа от наших. Ждём ещё часа четыре, потом двинемся. Вряд ли ты сможешь идти. Вместо ответа немец повернул голову в сторону и его вырвало желчью. А потом он просто вырубился, уронив голову вновь. — Хорошо поговорили, — Соуп, потерев руки друг о друга, уселся рядом с немцем, с другой стороны придвинулся. Вместе все-таки теплее. Нужно ждать. Зажав рацию в ладони, он не заметил, как задремал. — Ich habe sie alle getötet, Hans. "Я убил их всех, Ганс". Соуп дернулся и в страхе оглянулся: Кениг опять сидел ровно, уставившись перед собой. Волосы в застывшей крови торчащие из-под бинтов, делали его похожим на демона. Плюс маска и абсолютно пустые глаза. — Jeder, der über uns gelacht hat. Jetzt können wir zu zweit sein. "Всех, кто смеялся над нами. Теперь мы можем быть вдвоем". Он засмеялся, лучше бы он этого не делал. Такого смеха Мактавиш ещё не слышал ни разу. Сиплый, злой, с надрывом, как будто вот-вот перейдет в плач. — Кениг, бля, завязывай. Тот медленно повернул к нему голову, невидящие глаза уставились в пустоту над Соупом. — Mein Vater hat dich erschossen. Warum bist du hier, Hans? "Мой отец застрелил тебя. Почему ты здесь, Ганс?" — Да не Ганс я твой! — Джону стало реально жутко от пустого взгляда и глухого голоса. — Я Соуп. Ты лучше б в отключке был. Вдруг лицо Кенига исказилось, он пригнул голову. — Schlag mich nicht, Dad! Ich bin dein Sohn. Ich bin es, Till! Nein, Papa!!! "Не бей меня, папа! Я же твой сын. Это же я, Тилль! Не надо, папа!!!" Джон с ужасом наблюдал, как тот пытается сьежиться, прикрываясь руками. Его пронзило холодом, когда увидел, как он закрывает голову своей переломанной рукой. Огромный мужик, который пытается свернуться в клубок, хнычет и скулит. Он не понимал ни слова из сказанного немцем, но интонация и поведение его вызывали чувство брезгливой жалости. И неправильности. Всего. Их чертовой операции, их провала, их ранений и вот этого всего, что сейчас происходило с бойцом, который в одиночку может вырезать целый полк противника. Соуп знал, что повреждение мозга может вызывать разные последствия. Но, черт, не был свидетелем этого никогда. — Эй, друг, — он положил ладонь на его плечо. — Кениг. Эй. Тише. Спокойно, бояться нечего. Есть, конечно, но нужно потише. Ты же не хочешь, чтобы нас нашли и прибили к чертовой матери. Автоматы наши под завалами остались. Только наши ножи с нами. Звук его голоса или что-то ещё, но громила начал затихать. Опустил, наконец, травмированную руку и небрежно уложил ее на бедро. Соуп увидел мокрые дорожки слез под его глазами, от чего в груди все сжалось. Слабость свою нельзя показывать – это аксиома. Но и видеть чужую тоже зрелище не из приятных. — Du musst stolz auf mich sein, Vater. Aber du hasst mich, — дрожащим голосом проговорил Кениг, опустил мокрые ресницы, прикрывая глаза. "Ты должен гордиться мной, отец. Но ты ненавидишь меня". Судорожный вздох вырвался из под маски вместе с облачком пара. И он затих. Соуп отчаянно желал, чтобы надолго. — Браво-два, это Браво-шесть, как слышно? Если сравнивать чувство облегчения с водопадом, то испытанное Джоном можно было бы сравнить с ревущей Ниагарой. Он схватил рацию, чуть не выронил, зажал кнопку и, сдерживая себя от крика, ответил: — Браво-шесть, это Браво-два. Прием. Черт возьми, Прайс, чего вы так долго?!? — Координаты?... Их с Кенигом быстро обнаружили. Немца на носилках (тот все ещё был без сознания) отнесли к вертушке. Противник был отогнан далеко за пределы занятой территории, поэтому уходили спокойно. На борту Соуп узнал, что из их группы никто не погиб. Все целы. Относительно. Гоуста уже доставили в госпиталь - его зацепило очередью. Прайс был помят, но цел. Местный спецназ понес потери поболее, но практически своими силами отогнал врага. Выслушав капитана, Джон, держась за поручни в салоне вертолета, оглянулся на носилки, что стояли меж двух военных санитаров. Кениг лежал, перетянутый ремнями страховки, его голова была повернута в сторону Соупа, но глаза были закрыты. Много позже австриец подошёл к Мактавишу, когда они собрались на базе в Англии. Подал ему руку. — Спасибо, сержант. Не бросил меня. Я бы сделал для тебя то же самое. Соуп пожал протянутую руку и кивнул в ответ. Он хотел спросить, кто такие эти Ганс и Тилль, но не стал. Не его это дело. И то, что было в развалинах того дома, пусть там и остается.