Трус

      Твик снова говорит о глобальном потеплении.       Твик, вообще, много о чем говорит. А Крейг слушает или, по крайней мере, пытается, не различая и половины сбивчивой болтовни, лишь наблюдает и впитывает, даже за игрой следить забывает.       Твик улыбается ярко-ярко — так, как может только он — и активно жестикулирует свободной рукой, потому что игра давно закончилась, ведь Крейг снова проиграл. Не уследил за экраном, пока голова снова была забита глупостями, а глаза прикованы к парню на его же, Крейга, смятых простынях.       Щеки Твика усеяны веснушками, а длинный нос покраснел от простуды, потому что Твик никогда его не слушает и гуляет в одной рубашке. Глаза подмечают каждую особенность — как тонкие персиковые губы растягиваются в победной улыбке, как в небесных глазах под солнечными лучами переливаются золотистые крапинки. За окном оттаявший снег ритмично капает под аккомпанемент Твиковского смеха, звучащего как колокольчик у входа в Твик Брос и свобода.       Твик никогда не говорит об этом, но апрельское небо давит на виски свинцовой тяжестью. Когда это произойдет снова, Крейг будет рядом — впрочем, как и всегда.       Твик любит свои мешковатые джинсы цвета мокрой земли, кольца на пальцах и блестящее колечко на крыле носа. Он верит в гуманизм и каждый вечер рассказывает своему попугаю, как проходит его день, обязательно упоминая какие интересные посетители заходили в кафе. Он никогда не топчет растения и любит наблюдать за божьими коровками, ползающими по его пальцам. С улыбкой, адресованной деревьям, Твик обещает, что на этой планете, судорожно харкающей людьми, пластиковыми пакетами и не-любовью, его больше не будет.       Твик верит в любовь до гроба и родство душ. Крейг бессмысленно отсчитывает болезненные удары секунд — знает ведь, что не решится.       Пепельница Твика в форме сердца полна до краев, пачкает столешницу пеплом и плюется бычками, а сердце Крейга и есть пепельница, и он чувствует, что она тоже не сможет вместить в себя еще один окурок.       Твик думает о скором лете и волнительно бормочет, потому что вот оно — время разъезжаться по городам и забывать друг друга, но Крейг не уверен, сможет ли он полной грудью вобрать воздух, дышать которым вместе с Твиком уже не будет.       Твик полон мечтаний, он — череда приключений и разноцветная палитра. А внутри Крейга только пустота. Он не знает, что будет делать после школы, не знает даже того, доживет ли он до завтрашнего дня. Целую вечность бредя в одиночестве по темной тропе, сокрытой колючими ветвями сосен, царапающими щеки, Крейг растерял все свои мечты. Теперь он попросту никакой.       Волосы Твика тонут в зареве. Солнце борется с луной, расплываясь у горизонта жаркими огненными красками, и теперь пшеничные кудри Твика загораются с большим рвением.       Твик вообще весь как пылающий костер — неистовый, резвый и пылкий, грозящий укусить своим жаром от слишком близкого, слишком непозволительного контакта. Порой агрессивный, но чаще успокаивающий и такой по-своему теплый, родной, как костер, над которым хочется согреть ладони. Ночью угли догорят, и тогда из мира исчезнет крохотный огонек — единственный, что способен согреть Крейга.       Внутри Твика столько огня, что он может согреть весь мир.       Когда Твик улыбается, на щеках образуются две светлые ямочки. Лицо у Твика по-детски доброе. Он и сам такой — не желающий взрослеть, невинный и глядящий вокруг такими большими, любопытными глазами. Без конца размышляющий, неустанной машиной перемалывать какие-то свои мысли, совсем не подходящие своей искренностью этому уродливому миру.       Твик всей грудной клеткой вдыхает природу, ощущает каждую молекулу, наблюдает предметы насквозь. Крейг же смотрит только на Твика. Только, в отличие от него, не понимает ни черта.       — Давай поедем завтра в Денвер? — говорит Твик с улыбкой сладкого предвкушения, спрашивая лишь ради приличия — ведь кто такой Крейг, чтобы ему отказывать? — Прикинь, я не разу не был в Денверском зоопарке, мы просто обязаны туда сходить!       Крейга согревает это нежное чарующее «мы», хотя он едва припоминает, о чем идет речь. Но он уже согласен на все, на любое предложение своего пока-еще-друга, лишь бы «мы» из уст Твика растянулось немножечко подольше.       Крейгу хочется связать это «мы» еще с множеством моментов, сплести его с их стремительно разветвляющимися судьбами.       Но сегодня Крейг так и не произнес эти три глупых слова. Просто он слишком трусливый, совсем не такой, как Твик. Но даже если Твик откажет, Крейг все-таки не сильно расстроится — терять ему помимо хрупкой надежды все равно больше нечего. Но и такой старается на дорожить.       Может, он осмелится сделать это завтра. А может, и вовсе передумает. Слишком уж хочется сберечь ранимого маленького Крейга, защитить его шаткий мирок, сотканный из пустых слов. Твик ведь все равно рано или поздно вломится сквозь бетонный монолит, выпотрошит его изнутри и уйдет как ни в чем не бывало. И тогда от Крейга совсем ничего не останется.       Крейг прижимает колени к груди и думает, что ему делать дальше.       Даже не догадываясь, как нещадно в этот момент давит на виски Твика апрельское небо, пока тот продолжает улыбаться и молча корить себя за очередную трусость.