Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить.
(Кор 9:24)
Рядом с Морфеем Коринфянин всегда ощущал себя белой тенью. Сияющим светлым силуэтом без черт и деталей – вероятно, таким, каким Морфей его изначально создавал. Морфей редко звал его, и еще реже звал по имени, и тем больнее вспоминать, что каждое второе из немногих “Коринфянин”, произнесенных этим глубоким голосом, было таким укоризненным. – Ты разочаровал меня. Ты и эти… люди, которых ты вдохновил. Хотел ли Коринфянин в действительности разрушить то, что составляло королевство Морфея? Или лишь боролся за те несколько минут, когда взгляд Морфея был прикован только к нему? Странная в своей человечности реакция Коринфянина, кривящееся в пред-слезах лицо, которым он не умел плакать, странным образом отражалась в Морфее, который, казалось, тоже готов был пустить слезу. Возможно, ему и впрямь было жаль развоплощать Коринфянина? Как бы то ни было, это были минуты, целиком и полностью посвященные Морфеем Коринфянину. Чего он хотел по-настоящему, так это того, чтобы Роуз Уокер сделала с Морфеем то же самое: заставила его чувствовать. Не мгновенную боль от ножа, а нечто большее. Нечто, ни в какое сравнение не идущее со всеми человеческими ранами вместе взятыми. То, что испытывал Коринфянин. Он называл это болью в основном потому, что это точно не было удовольствием, а эти два чувства были всем, что он вообще мог испытывать. Теперь это ощущение вернулось вместе с ощущениями в целом. Коринфянин вновь существовал, белая (Морфей редко создавал что-то светлое, предпочитая темные или хотя бы насыщенные цвета снов и фантазий) тень перед облеченной в извечно черное фигурой. Почему бы не начать новый этап существования с кощунства? Коринфянин, не забывая привычно улыбаться, сделал шаг, оставляя глубокие следы во влажном песке Берега Творения. Пока что не хватало очков, но в остальном даже рост был таким же. Коринфянин ощутил тень наслаждения тем, что прозрачные синие глаза следили за ним неотрывно: создатель наблюдал первые шаги создания. Совсем близко оказались и чуть поджатые яркие губы – о, скольких Коринфянин перецеловал, пытаясь вообразить себе именно эти! Кощунство не удалось. Морфей неторопливо, но неотвратимо перехватил поднятую руку своей ладонью, той самой, куда в прошлой жизни Коринфянин вгонял лезвие ножа, а второй, словно блудного сына, обнял за затылок и привлек себе на плечо. Боль приходила постепенно, начинаясь с очень настоящего ощущения клинка, вспоровшего ладонь, вверх к плечу, к затылку, где невыносимо правильно покоилась бледная рука, немного зарывшись в волосы. У Коринфянина недостало сил и дерзости даже обнять в ответ. Позже Коринфянину удавалось вызвать в памяти это ощущение: уверенное касание на затылке и чуть теплеющая ткань на плече. Она казалась Коринфянину одновременно жесткой, потому что держала форму, и мягкой, потому что была все же проминалась под щекой, позволяя почувствовать плечо, которое скрывала. ***– Я видел… Самое худшее, что только можно было увидеть! Свой самый потаенный страх! – Хоб был в смятении, и Морфей совершенно не представлял, что с этим делать.
Морфей посетил своего друга в его доме. В последнее время они виделись все чаще, и Морфей отчетливо понимал, что раз в столетие было непростительно мало: правильнее сказать, что они не виделись раз в столетие, а теряли сто лет времени между встречами.
– Что ты видел?
Лицо Хоба, такое живое и эмоциональное, исказилось близкой к слезам гримасой, так далекой от теплой улыбки, которая была по душе Морфею.
– Я видел тебя мертвым!..
*** – Коринфянин. О, этот тон был знаком – в плохом смысле. Звучащий, кажется, в самых костях (в существовании у себя которых Коринфянин, впрочем, уверен не был) и очень, очень недовольный. – Милор… – Как ты посмел. Коринфянин осекся. Посмел что? Со времен пересоздания он даже не бывал в Яви, отчасти опасаясь проверять границы своей новой преданности, отчасти не желая точно знать, может ли он вообще это сделать. Вероятно, выражение его лица с поднятыми бровями и приоткрытым в недоумении ртом все же заставило Морфея пояснить: – Ты явился без моего приказа к смертному во сны. Ах, это. Коринфянин облегченно улыбнулся, понимая, что ничего страшного не произошло. Он ведь всего лишь хотел посмотреть. – Ах, это. Я всего лишь хотел посмо… Договорить не удалось. Морфей оказался рядом во мгновение ока и сжал подбородок Коринфянина, пронизывая, как болью, своим недовольством. Коринфянин, подчиняясь выламывающей воле, опустился на колени. – М-м-лор… – Коринфянин пытался оправдаться, он ведь лишь появился рядом, он не… Что такого увидел человек по имени Хоб Гэдлинг, что привело Морфея в такую ярость? Быть может, стоило подойти ближе, впитать страхи человека, стать зеркалом его кошмаров? Кого бы Коринфянин убил на глазах у этого бессмертного весельчака? Какой сон спровоцировало присутствие Коринфянина на окраине его воображения? И что только Морфей в нем нашел?.. Прохладные пальцы сжались сильнее. – Ты необучаем. ***– Хоб.
– М? – выговорившись, и, кажется, сболтнув лишнего, Хоб теперь пялился в чашку с чаем и выглядел как будто постаревшим.
– Я хотел бы с тобой посоветоваться.
– О чем? – Хоб тут же встряхнулся, отбросив собственные переживания, и теперь смотрел внимательно и участливо.
– Как бы ты поступил… с тем, кто заставил тебя страдать?
– Ты имеешь в виду твой плен? – Хобу даже в голову не пришло, о чем на самом деле его спрашивают. – Я бы заточил его в ответ. Чтобы он ощутил, каково тебе было.
Что ж, жизнь в современном мире сделала Хоба совершенно некровожадным.
*** Отличия были будто свидетельством небрежности: не сфера, а колпак, покоящийся на полированном металлическом поддоне, ограждающего круга на каменном полу нет, и вместо подвала – галерея с символами сиблингов, но некоторые детали Морфей соблюл в точности. Интересно, ему столь же холодно и скучно было обнаженному лежать или сидеть на холодном дне своей клетки? Коринфянин видел его внутри, специально приходил посмотреть, когда работы в подвале поместья Берджессов были окончены. Он подходил к самой границе круга, в который мог бы войти, но не выйти. Морфей не смотрел на него, знал, что Коринфянин не только не пришел его спасти, но и помог Берджессу-старшему построить это надежное вместилище. Коринфянин назвал его жалким. Вероятно, сам он был не менее жалок. Нагота не смущала, но удивительно, насколько изматывал, раздражал и докучал вечный холод стекла. Морфей не навещал его, освещение в галерее символов практически не менялось, а у Коринфянина не было ничего, даже кольца на руке. Сколько ему суждено тут находиться? Столько же, сколько Морфей провел в заточении? Дольше? Всегда? Может, он станет назиданием для остальных? Впрочем, в последнем Коринфянин сильно сомневался: в галерее было тихо, сюда не имел доступа никто, кроме Бесконечных. Но даже к лучшему, что, например, Люсьенн не могла прийти сюда и смотреть своим укоряющим взглядом и призывать к лояльности. Коринфянин растянул губы в ухмылке в ответ на эти свои мысли: Люсьенн вряд ли знала, что новый Коринфянин куда лояльнее, чем был. Возможно, даже лояльнее самой Люсьенн. Где-то, где у людей находится сердце, Коринфянин ощутил укол ревности: как знать, насколько Люсьенн близка к Морфею. С Морфеем. С ней он, кстати, разговаривает и даже прислушивается. Хотя Морфей так же прислушивается к тому, что говорит птица или тот человек, одаренный вечной жизнью, Роберт Гэдлинг. Он, видимо, не так уж хорош в выборе советчиков и собеседников. В стеклянном колпаке было совершенно нечем заняться, он был слишком узким, и, хотя Коринфянин мог встать в полный рост, он не сделал бы и шагу из-за скругленного верха, поэтому он в основном находился на полу, неосознанно копируя позы Морфея: сворачиваясь в клубок или сидя, скрестив ноги. Иногда он пытался провалиться в забытье, но кошмарам не дано спать. Коринфянин открыл глаза. Прямо по направлению его взгляда находились мыски ботинок Морфея. Плотная кожа, рифленая подошва, качественная и стильная вещь. Коринфянин проскользил взглядом вверх по неподвижной фигуре. Ему нравилось смотреть снизу вверх вовсе не потому, что так нравилось Морфею, считавшему, что все должны перед ним склоняться (или хотя бы быть ниже, чтобы он мог смотреть свысока), а потому, что так он мог видеть, как опускаются ресницы Морфея, отбрасывая густую тень на бледную кожу щек. Коринфянин, не стесняясь, воображал, что еще заставило бы Морфея так прикрыть глаза. Даже сейчас он думал, что мог бы сделать, не разделяй их стекло и тот факт, что Морфей бы не позволил к себе прикоснуться. Особенно таким образом и с такой целью. Коринфянин запрокинул голову и полуопустил собственные веки, не разрывая зрительный контакт и продолжая воображать, зная, что от Морфея его мысли вряд ли скрыты. Но тот не запрещал, а значит, Коринфянин мог мечтать. Чем, в конце концов, ему оставалось заниматься? *** Морфей всегда появлялся неслышно. Коринфянину даже доставляло извращенное удовольствие прикрывать глаза ненадолго и открывать их снова, глядя в точку по ту сторону зеркальной стены. В конце концов вместо серого камня всегда оказывались мыски ботинок с рифленой подошвой. – Как долго, – голос Коринфянина слегка охрип от продолжительного молчания, которое он все же прервал в следующий визит обуви-собеседника, – я буду здесь находиться, милорд? Морфей не удостоил его ответом, и Коринфянин, собравшись с пола, сел и привалился спиной к обжигающему холодом стеклу. – Или неизвестность – часть наказания? Мсти-и-и-тельный мило-орд, – Коринфянин покачал головой и негромко рассмеялся. – Пока не станешь беседовать с воображаемым мной, – тот Морфей, что неторопливо выходил из тени, и чьи шаги были слышны, поравнялся с плодом воображения Коринфянина. Коринфянин подался вперед, приближаясь к стеклу, за которым находились оба Морфея. Они не так уж сильно различались: лучше всего Коринфянину удалось чуть надменное выражение лица, и, конечно, ботинки, но все равно было достаточно хорошо. Морфей – настоящий – приложил к стеклу ладонь, и Коринфянин уперся лбом, почти ощущая желанное касание. Ощущая его в самом деле. Купол, творение Морфея, рассеялся, унеся с собой и творение воображения Коринфянина. Морфей опустил руку, и Коринфянин осел ниже, теряя силы окончательно. Шаги удаляющегося Морфея тонули в полумраке. Шаги своих босых стоп Коринфянин слышал до самого выхода из галереи. *** Плоский берег навевал не самые приятные воспоминания: Коринфянин не мог умереть, но под воздействием защитного артефакта разорваться на мелкие кусочки было так себе ощущением. Примерно сравнимым с тем, чтобы собраться воедино на волглом сером песке. Морфей беседовал с Люсьенн, та липла к нему всегда и везде. Коринфянину было плевать, кем возомнила себя хранительница библиотеки, но то, что к Морфею нельзя было подойти без того, чтобы наткнуться на острые уши и цепкий взгляд, раздражало. Вот и сейчас Коринфянин беззвучно выругался. В прошлый раз Морфей совершил ошибку, окружив себя излишне большим количеством содержавших его силу предметов, в которых в конце концов стал нуждаться слишком сильно. Не совершает ли он сейчас ту же ошибку, в избытке окружая себя теми, в ком может начать нуждаться? Как-то Коринфянин нашел Морфея в библиотеке. У него не было какой-либо цели, но он блуждал по дворцу в надежде столкнуться с создателем. Рядом не было назойливой птицы, а Люсьенн появилась только несколько минут спустя. Он успел рассмотреть, как чуть шевелились ресницы от того, что Морфей скользил взглядом по строкам. Люсьенн не преминула пройти мимо Коринфянина, едва не зацепив острыми углами книг. Коринфянин однажды сказал, что она не сможет изменить Морфея – равно как и защитить. Люсьенн была иного мнения. Коринфянин дождался, пока она уйдет, и приблизился. Морфей никак его не поощрял – но и не приказывал уйти, он вообще казался целиком поглощенным книгой, однако Коринфянин видел, что плавное движение ресниц, отмечающее чтение, прервалось на миг, когда он опустился на пол совсем рядом с коленями, политыми складками черного. Ткань была другая, холодная и струящаяся, где-то в глубине мягко поблескивающих волн прячущая, возможно, открытую кожу. Целых четыре страницы не происходило ничего, а потом Морфей снял ладонь с книги затем, чтобы задумчиво коснуться лба Коринфянина. Еще три страницы прошло до тех пор, пока движение продолжилось вниз, к векам, снова скрытым очками. Коринфянин улыбнулся – всем, чем мог – и поймал веками подушечку, неосмотрительно зацепившую внешний угол глаза. Следующую страницу Морфей читал несколько дольше, пока Коринфянин касался крошечным верхним-левым языком центра спирального узора, одновременно напоминающего человеческие отпечатки пальцев и разительно от них отличающегося. Морфей не поощрял, но Коринфянин считал позволение достаточным. *** Любого другого смертного – смертного смертного – Коринфянин даже не брал бы во внимание, однако бессмертный Хоб-ныне-Роберт Гэдлинг прочно закрепил за собой звание мешающего обстоятельства на многие столетия. И уже сформировавшая симпатия Морфея давала ему приличную фору. С другой стороны, это же бессмертие означало, что у Коринфянина будет достаточно времени, чтобы побороться. Морфей ошибался: Коринфянин весьма обучаем.