Та самая улыбка

      Париж, 1370 год.       Она — борец. Была им всегда, и всегда останется. Она прожила слишком насыщенную, переполненную приключениями и драмами жизнь. Конечно, жизнь ещё не закончена, и ей бы очень хотелось надеяться, что остаток пройдёт в покое и так необходимом ей отдыхе.       Она уже вряд ли оставит после себя детей. Возраст для этого был уже поздний, да и такая жизнь не оставила шансов для сохранения крепкого здоровья. Иногда от этой мысли становилось немного грустно, но Амиция де Рун с ней быстро смирилась, ясно поняв, что её жизненное предназначение заключалось вовсе не в материнстве и заботе о семейном очаге. А ведь были шансы: на жизненном пути встречались очень достойные и симпатичные ей мужчины, но, как выяснилось, болезнь, жившая в ней самой и тихонько спавшая, не беспокоя её, неизбежно передалась бы потомкам, неизвестно в каком поколении. И это пугало её.       Ещё нужно было слишком много сделать, много успеть. Выполнить до конца свою миссию. И пока миссия не выполнена, то Амиция без сожаления забыла о мечтах об отдыхе. Она не нашла среди своей дальней родни знаков Макулы, но, как говорил Лука, «отрицательный результат — тоже результат», и проделанная ею работа очень помогла людям, обладающим огромными знаниями о Макула, рассчитать время появления нового носителя.       Миссия привела её в Париж. Она очень долго этого ждала, бывало, и раньше порывалась сюда, но одним из уроков, который ей очень жестоко, но и очень доходчиво, преподала жизнь, было — не торопиться.       Амиция была второй раз в Париже за свою жизнь. Первый был очень давно, ещё Гуго не было на свете, и Амиция смутно помнила эту поездку с родителями. Была слишком маленькой. Но собор Нотр-Дам очень прочно засел в её памяти, как первое яркое впечатление детства. Как она, открыв рот, не могла отвести взгляд от собора, пораженная его размерами и красотой.       А отец и мать улыбались. Было лето, было очень тепло и светило яркое солнце. А сейчас — зима. И сумерки. И дождь, не сильный, но промозглый, надоедливый, лил не переставая, растопив весь снег и превратив его в грязь.       Амиция немного постояла перед собором, под дождём, с грустью вспоминая детство. Потом она прошла по торговым улочкам острова Сете, стараясь держаться под навесами, укрываясь от дождя, насквозь промочившем волосы, плащ, хлюпала вода в сапогах. Людей на улицах было совсем немного, все старались спрятаться от этой погоды, но какой-то молодой парень все-таки ухитрился налететь на неё сзади, сильно толкнув плечом.       — Ой, простите, пожалуйста, благородная госпожа! — парень улыбнулся виноватой улыбкой. — Я поскользнулся просто в этой луже...       Амиция быстро и невозмутимо подняла левую руку к кожаной сумочке на поясе, прижав к ней пальцы парня, уже расстегнувшие замок. Правой рукой отвесила парню увесистую пощечину.       Тот резко вырвался и, только показав спину, быстро скрылся за углом.       Амиция отвернулась и продолжила путь, выйдя к построенному в прошлом году очень удобному мосту через Сену, а на другом берегу уже виднелся шпиль Парижского университета. И в прошлом же году в нём защитил степень доктора медицины брат Лаврентий. Человек, глубоко изучивший Прима Макула и знавший о ней всё.       Пройти оказалось непросто. Под колоннами толпилось много людей, оказавшихся не очень приветливыми и , в несколько голосов, интересующимися, кто она такая и куда идёт?       — К брату Лаврентию, — ответила Амиция. — С женской болезнью.       Люди активно замахали руками, указывая куда-то в дальний конец.       — Ну, это будет не сегодня, — усмехнулся полный лысый мужчина. — К нему стоят сутками.       В стороне мужчина с аккуратной бородой и усами в кожаной шали с красным плетением терпеливо пытался объяснить какой-то женщине, почему брат Лаврентий не может принять всех и сразу. И то почему сначала должны быть приняты тяжёлые неотложные больные, потом — дети, а всем прочим, и ей тоже, нужно просто записаться и ждать своей очереди.       — Уберите немедленно, — мужчина отмахнулся от звенящего монетами мешочка, который пыталась тайком протянуть ему женщина.       Заметив Амицию, мужчина направился навстречу, приветливо улыбаясь.       — Вы пришли! Пойдёмте, скорее, мы очень ждали.       — Так! Что значит «очень ждали»? — возмутился лысый полный мужчина.       — В чём дело? Вы записывались? Вот и ожидайте.       — Нет! — у мужика от злости покраснела лысина. Он попытался перегородить дорогу, яростно возмущаясь, почему она пришла последняя и сразу идёт на приём.       — Потому что пойдёте — не кто когда пришёл, а когда я скажу! — не выдержав, повысил голос бородатый мужчина, аккуратно подталкивая Амицию за локоть. — Идём...       Когда поднялись по лестнице в какую-то рабочую комнату, освещённую факелом, со столом, книгами, манускриптами, мужчина улыбнулся уже не сдерживаясь, еще радостнее, раскрывая объятия.       — Ну, здравствуй, дорогая!       — Лука! — Амиция целовала колючие бородатые щёки друга, крепко обнимая его за спину. — Как я рада тебя видеть!       — И я тебя! — Лука рассмеялся от радости и умиления, чмокая Амицию то в одну, то в другую щёку. — И волосы отрастила. Как же с этой причёской ты стала похожа на мать. Кстати, готовься! Брат Лаврентий тебе, как будет время, ещё долго будет объяснять, почему ты на неё так похожа! Слишком, просто чрезмерно, увлечённый человек.       — Да. А где же он? Он здесь?       — Ну, конечно, здесь!       — Так где? Давайте скорее..       — Так, Амиция! — Лука укоризненно покачал головой. — Ты так и осталась такой же горячей. Не торопись. Человек имеет право отдохнуть? Брат Лаврентий лечил больного ребёнка и просидел у его постели всю ночь и полдня. И когда стало понятно, что угроза для жизни миновала, наконец, просто заснул. Давай дадим ему выспаться. Торопиться нам с тобой уже давно больше некуда. Ты вот, что лучше: снимай свой плащ, из которого можно выжать целое ведро, снимай сапоги мокрые и садись к камину греться. Иначе брату Лаврентию придётся тебя лечить.       Лука налил кипяток в кружку, и комната заблагоухала ароматом заваренных лесных трав.       — Вообще, — размышлял Лука, заваривая отвар, — брат Лаврентий слишком добрый. Лекарь всё-таки в моём понимании, должен быть более циничный что ли. Жёсткий, просто хорошо знающий свое дело. Так переживать о каждом больном, наверное, нельзя. Как это вообще можно выдержать? Ну, может, с годами ещё изменится. А может быть, всё-таки так и надо. Вот, держи.       Амиция двумя руками взяла кружку с горячим отваром.       Потрескивали дрова в камине, а тепло окутывало, как уютная перина после дождя и промозглого холода.       — А до этого, — Лука присел за стол, напротив Амиции, — мы с братом Лаврентием ещё ночь просидели над расчётами. Пересчитывали. Ну, мало ли, ошиблись всё-таки. Нет. Двадцать первый век, скорее, начало, первая четверть — вот время появления новых, говоря привычными нам словами, носителя и защитницы. А точнее — носителей. Обоих. Так что, увидеть мы их уже никак не сможем, но всё, что нужно — оставим. Путь подготовим.       — Да, — Амиция отхлебнула отвар, — я уже поняла, что я тоже — носитель.       — Да, да, и ты — тоже. Только в мужском и женском организме оно развивается совершенно по-разному. В тебе она сидела незаметно, никаких симптомов не давала и жить не мешала. Но при этом свою задачу тщательно выполняла.       — А я так и думала, что это не случится быстро. Между Басилиосом и Элией, и нами прошло 800 лет.       — Вот. А теперь мы знаем, почему. Это не случайная цифра, это математический расчёт. Просто должно совпасть слишком много условий, чтобы она начала расти. А это не так быстро. Во-первых, нужны именно старшая сестра и младший брат в семье. И это ещё далеко не всё. В роду прошло тысячи таких семей и ничего.       — А что ещё?       — А вот.. Посмотри на эти заметки брата Лаврентия.       Амиция развернула свиток пергамента и всмотрелась в, по большей части, непонятные символы, рисунок — две перекрученные спирали.       — Это, по большей части, философия... Но очень интересная. О веществе, присутствующем во всей живой материи и передающей информацию от поколения к поколению. Вот почему ты, например, похожа на свою мать. И именно в этом веществе макула живёт как паразит. Передаётся детям только по женской линии. И мало того, представляешь, что она ещё в утробе матери считывает будущий характер девочки: способна ли она быть защитницей вообще. И, если считает, что способна, вот тогда, если за девочкой будет идти мальчик, младший брат, — причём мальчик, напротив, должен быть мягким, покладистым, — в таком случае она и... выстрелит.       — Вот как... Хорошо, я поняла.       — А защищая носителя, защитница, по сути, защищает Макулу. Чтобы с носителем ничего не случилось и она могла бы спокойно себе развиваться. Дозреть до нужного порога. Но при этом в жизни носителей неизбежны сильный стресс и разные драмы. А это, как тебе прекрасно известно, ей и нужно. Потом носитель ей станет не нужен, как вылупившемуся насекомому — кокон. в «Сангвиник Итенеро» ещё ясно сказано, что смерть может наступить после второго порога.       — Орден, — продолжал Лука, — конечно, накопил много небесполезной информации о Макуле, но они — догматики. Есть у них неоспоримая догма, и за рамки неё они не выходят. Несмотря ни на что, — даже на то, что эти люди по сути, устроили Юстинианову чуму. Брат Лаврентий, благодаря своему слишком острому и неординарному уму, несмотря на свой ещё не очень почтенный возраст, сумел взглянуть на проблему шире. А до него это сумел сделать знаешь кто? Виталис.       Признаю, что он был все-таки гений, хоть и зла. Провёл очень интересный эксперимент. Но... его путь на самом деле был ложным. Он бы всё равно скоро умер, она бы его убила. Развивающийся паразит на самом деле не даёт никакой власти. Он просто убьёт своего носителя, когда он будет уже не нужен. И она в нём не прижилась. Ей нужен был именно родной носитель.       И это должен быть не взрослый человек. Она растёт именно на незрелом сознании ребенка. И она управляет этими крысами, а вовсе не мальчик-носитель. Ну, ты сама уже это знаешь...       А лекарство... Во время приступов можно погрузить ребёнка в сон, лишить сознания. Наверное, в 21 веке это уже можно будет сделать более щадяще и безболезненно. Но всё равно это грубый способ. Вынужденный. А так... просто не кормить её. Никаких потрясений. Искренняя и безусловная любовь к ребёнку.       Может быть, даже стоит временно разлучить с защитницей. Потому что... знаешь, по–моему, одно из требований Макулы к защитнице — это способность вечно находить приключения на свою... свою голову. Я вполне серьёзно. Только по-хорошему разлучить, а не как Басилиоса с Элией. Пока не повзрослеют. А на взрослом сознательном человеке ей уже негде паразитировать. Вот это и есть исцеление.       То есть, здесь, — Лука ткнул пальцем в рисунок на пергаменте, она всё равно останется. Но вреда уже никому не причинит. Можно ли её излечить совсем? Убрать её оттуда, убить. Этого мы с братом Лаврентием пока не знаем… Ты как, нормально?       — Спасибо. Да. — Амиция отхлебнула последний глоток в кружке так приятно согревающего изнутри отвара.       — Вот, видишь. В общем-то большую часть из того, что я сейчас рассказал, мы с тобой уже давно знали.       — Если бы все это можно было знать с самого начала.. Но она погибла. И ничего не смогла оставить нам.       — А ты — жива. И уже это здорово. У неё не было выбора, она просто спасала своего брата. Не было его и у тебя. Ты делала, что должна и что могла. Не грусти. — Лука положил ладонь на руку Амиции. — Всё сделала правильно. Ты всегда поступала правильно, даже если иногда и не совсем, то ты просто не могла этого знать. А значит, и твоей вины в этом нет. Впрочем, ты не совершила ни одного совсем уж неправильного поступка. Ты всё делала не всегда рассудительно, но всегда правильно.       «Почти. Устраивать бойню против тех стражников и чуть не погубить нас обоих было вовсе не обязательно», — подумал Лука, но не сказал вслух, а продолжил:       — Даже твоя горячность и напор девочки-боевой колесницы всё равно привел нас к таким нужным знаниям. Если бы ты послушала мать, то он бы попал в руки Ордена. А это то, — Басилиос же нам пример, — что могло бы случиться. А если бы ты не залезла в этот храм, то мы бы так и не узнали историю Басилиоса и Элии, а значит, не получили бы ответы на важнейшие вопросы. Не вини себя ни в чём. Твои родители, и Артур, и Родрик, и Арно... Всё было не напрасно. Может быть, они смотрят на тебя с неба и гордятся тобой. И помогают тебе. И уж точно ни за что тебя не осуждают... Ты виновата только в том, что очень любила брата. А брат был виноват только в том, что был болен.       — Наверное... — глаза Амиции начали слезиться... — Лука, прошло 20 лет. А мне до сих пор снится в очень страшных снах тот выстрел из пращи. Что я всё-таки не смогла, что ошиблась... — Амиция всхлипнула.       — Успокойся, прошу тебя. Всё же прошло, все хорошо. Но, честно, знаешь, и мне тоже. Такое пережили. А время... ничего оно на самом деле не лечит.       Время не лечит. Может быть, иногда блокирует в памяти особенно страшные её моменты. Не даёт сойти с ума. Но прорывается. В снах, в тяжёлых приступах напоминания. О трещинах в той одной, оставшейся от дома, стене, в Марселе, 20 лет назад. Которые всё расширялись и расширялись от каждого удара мощной крысиной волны. И было ясно, что она не продержится долго. И, может быть, следующая волна будет последней и её разнесёт. А путей никаких нет. И нет выбора. Только стена, бездыханная Амиция и он между ними.

***

      — Амиция!! — Лука изо всех сил давил ладонями напряженных рук на грудь бесчувственной подруги. — Приходи в себя! Пожалуйста!       Он вдохнул воздуха до боли в груди, впился ртом в синеющие губы Амиции, преодолевая давление, наполнил её лёгкие воздухом. Изо всех сил саданул кулаком ей в грудь, не боясь сломать ребра. — Амиция! Возвращайся! Ну, пожалуйста!!       Он кричал во всё горло, но не слышал сам себя из-за грохота и визга крыс, а трещины поползли дальше, покрыв весь остаток стены. Амиция открыла глаза и рот, жадно хватая воздух.       — Слава Богу! Амиция! — Лука помог ей приподняться, а она обхватила его руками за шею, тяжело дышала, широко открыв с огромными зрачками глаза. Только сейчас Лука заметил люк в подвал дома, наполовину засыпанный, но все же там было безопасней.       — Пойдём туда, скорее... Вот сюда, забирайся... Фух-х... Лука усадил Амицию на груду битого кирпича, прислонив спину к стене подвала.       — Лука... — простонала Амиция. — Ты... здесь?       — Да, я здесь! Всё хорошо. Ты жива.       — Лука... — прохрипела Амиция пересохшим горлом, закашлялась. — Я видела Гуго... Я разговаривала с ним.       — Да? Ну как, рассказывай. Что видела, о чём говорили?       Но Амиция разрыдалась. – Лука, там был какой-то желтый туман и статуи птиц в тумане .Как на острове, только огромные. А потом я увидела Гуго. Он говорил со мной!       — Так что? Что он сказал тебе?       Амиция не ответила, только еще сильнее разрыдалась, обхватив лицо ладонями.       Лука взял в свои руки её запястья, развел в стороны, убирая её ладони от заплаканного лица, положил руки на плечи Амиции и посмотрел ей в глаза.       — Амиция! Вот будешь истерить, так ничего и не узнаю, что там было и о чём вы говорили! Соберись, пожалуйста! Спокойно, чётко и по порядку...       — Хорошо... — Амиция всхлипнула, протерев слёзы.       Лука молча внимательно выслушал рассказ подруги. Амиция закончила, повисла пауза. Лука о чём-то размышлял и, не выдержав, усмехнулся.       — Что?! — Амиция, покраснев, закричала. — Что смешного, Лука?!!       — Да ничего. Просто я долго думал обо всём этом, и всё ведь сходится. Значит, правильно, думал.       — Что ты думал?!       — Ты же тоже умная, Амиция. Не глупее меня. Но какая же ты всё-таки горячая. Как же тебе не хватает маленькой капельки холодной рассудительности, критичности, простого здорового цинизма в конце концов. Ну, хорошо... Значит, чтобы остановить Макула, чтобы спасти мир, Гуго просит его убить?       Амиция молча кивнула, отведя глаза.       — А ты развесила уши?       Амиция повернулась:       — Что? В смысле?       — Амиция, а на острове тогда, по колено в крысином дерьме, он просил тебя оставить его там, потому что тут его дом. Почему же ты не послушала?       — В нём тогда говорила Макула!       — А сейчас в нём что говорит? — Лука почесал подбородок. — То есть, не надо бороться, надо остановиться. Не правильно всё делала, надо принять. Но что надо было принять, я не понимаю. Инквизицию? Безумцев, которые увидели угрозу в двух детях и напали на вас? Солдатню? Этого лысого сектанта? Или Макулу?       Амиция, ну разве так бывает, если твой родной человек болен, что кто-то не пойдет на всё, чтобы избавить его от болезни? Не пойдёт до конца? Знаешь, по-моему, какая-то глупость, но переданная в очень заумной форме, да ещё с притчами. Философия просто достойная магистра. Нет, скорее святого, стяжавшего какое-то откровение свыше… Амиция, ты сама как считаешь, а не слишком ли это всё заумно для ребенка? Для наивного, игривого, пятилетнего ребенка?       — Я ничего уже не знаю, Лука... Гуго слишком быстро повзрослел.       — Ну не настолько же... Ты же помнишь, как совсем недавно мы втроём дурачились возле этих развалин какого-то замка. А знаешь, что мне не понравилось потом, ну... как-то покоробило и я понял, что что-то с Гуго не так? Когда он начал переживать о своей вине во всём происходящем.       — Почему?       — А потому, что дело даже не в том, виноват или не виноват. А в том, что дети в таком возрасте не рефлексируют. Ну не терзаются они ещё, в силу своего развития, чувством вины. Если, конечно, близкий взрослый не вбивает ему это в голову. А ты, напротив, убеждала его в невиновности. Ни ты, ни мама, ни я подумать не смели винить Гуго. Так кто остаётся?       — Макула?       — Вот! — Лука вытянул указательный палец. — Наконец-то... Умная девочка. Не принятие, а чувство вины. Не любовь, а внушение, какой же он «плохой», как же это было ей вкусно. Какое удобрение. Она ведь живёт за его счёт, она — паразит. Она ненавидит любовь и свет и просто обожает всевозможную дрянь. Макула показала ему сон про остров, но это понятно, чтобы заманить защитницу с носителем ближе к крысиному логову, но хорошо, увели из-под носа. Макула внушала ему в снах, в мыслях, то что ей нужно... И сейчас, когда он, как ты говоришь, полностью отдался Макуле, позволил поглотить себя, неужели она не будет внушать ему, то, что нужно ей? На самом деле, «позволил поглотить» — это неправильно, она у него разрешения и не спрашивала.       Что может сделать маленький ребенок? Гибель мамы привела к последнему, критическому порогу, но присутствия тебя рядом её удержало. Её могут остановить только любящие взрослые люди. Любовь для неё — это страшный яд. А потом тебя на время не стало, и вот, сама всё видишь.       Ты же сама правильно сказала: «Это Макула морочит тебе голову!» Но он отвечает: «Нет, теперь Макула — это я», — и ты веришь. А если Макула — это Гуго, то как может Макула просить убить саму себя? Похоже на бред. Амиция! Басилиос умер. Разве это остановило Юстинианову чуму? Она продолжалась два века!       Наверное, Макуле очень нужно, чтобы Гуго умер. И, более того, она хочет, чтобы он умер от твоих рук.       — Боже! Но зачем?       — Я не знаю, зачем. Слишком сильна связь между вами. У вас всё хорошо — и все здоровы, никакой макулы. У вас какая-то беда, и вот, что получается. Думаю, что смерть носителя от руки защитницы многократно её усилит, когда она полностью вырвется на свободу. И всё будет намного хуже Юстиниановой чумы. Что случится с миром, я даже боюсь представить.       — Хорошо, Лука, хорошо! Но что мы сможем сделать? Ещё не поздно?       — Нет, не поздно. Даже если бы его сознания осталась маленькая крупинка, в тысячу раз меньше, чем есть сейчас. Но, пока Гуго жив, она не получила полную свободу. Дозрела, но ещё не вырвалась. А, значит, её ещё можно загнать обратно. На острове ведь было всё ещё хуже. Помнишь, он даже не говорил, ни на что не реагировал. — Лука поднял глаза к выходу из подвала, к серому, затянутому набулой, небу.       А, может, и поздно. Мы не выберемся просто так из этой.. жопы. Просто так за руку мы его отсюда уже не уведем.       — Но давай что-то придумаем! Должен же быть какой-то шанс, Лука?!       — Ну, есть. Но очень уж маленький. Гуго и так может умереть в любую минуту. У нас не будет ни времени, ни второго шанса. Придётся пройти по лезвию ножа.       — Так давай же, пойдём по этому лезвию!       — Не горячись. Амиция. Ты ведь очень хорошо стреляешь из пращи. Метко.       — Ну и что?       — Сможешь попасть ему в голову так, чтобы оглушить? Пусть будет сотрясение, ничего страшного. Пусть Гуго потеряет сознание. Точнее, нам обязательно нужно, чтобы он потерял сознание, только так у нас есть шанс обмануть Макулу. И вообще, остановить её. На время. Она ещё не совсем свободна. Ещё зависит от Гуго. Если он будет без сознания, она должна угомониться, я уверен. Мы сможем его отсюда унести.       Амиция, наклонившись вперед, напряглась, внимательно слушая.       — Но, сама понимаешь, один лишний дюйм в сторону, и погибнет не только Гуго, но и мы с тобой. И уж не знаю, сколько ещё людей. Может быть, и все.       — Я понимаю!       — Если тебе страшно, могу попробовать я. Пращой пользоваться я, ты знаешь, что не умею. Из арбалета. Но всё-таки из нас лучший стрелок — ты. Поэтому, лучше уж ты.       — Я смогу!       Лука снова поднял взгляд вверх.       — А крыс не видно. Успокоилась. Ждёт. Ну, пойдём.       Лука поднялся, пытаясь выбраться из подвала. Амиция не шевелилась.       — Амиция! Идём! — Лука потряс её за плечо.       — Да! Пошли! — Амиция поднялась, сморщившись и вскрикнув от боли в ноге. Лука помог ей выбраться...       — О нет! — прошептала Амиция, глядя куда-то в сторону, за спину Луке.       — Лука!       — Я здесь, здесь, не бойся! — Лука обнял подругу. — Встать можешь?       — Да.       — Поднимайся аккуратно, вот так...       Лука обернулся, заметив теперь огромное жуткое дерево в сумраке.       — Ох ты.. Он там?       — Да...       — Ты знаешь, что нужно сделать...       — Да!       Лука кивнул.       — Тогда с Богом. Пошли.       Крысы разбегались, пропуская. Макуле очень уж хотелось, чтобы задуманное было выполнено. Видно, это было для неё так важно... Как же было страшно... Лука чувствовал крупные капли пота, капавшие из-под мышек. Но Амиция... Лука не мог никогда раньше представить у неё такое напряженное, неподвижное, просто каменное лицо.       Твёрдый шаг, несмотря на боль в ноге.       — Амиция, — Лука старался говорить спокойным, не дрожащим голосом, — мы пришли.       — Знаю, — коротко и резко ответила Амиция, не смотря на него. Её взгляд был намертво прикован к брату, находившемуся у основания этого ужасного дерева.       Но, кажется, она была готова разрыдаться. И не шевелилась.       — Амиция... У нас нет времени. Если ты не можешь сделать это, давай я...       — Нет! Я сама!       Страшнее всего было смотреть в сторону этого дерева. Лука не смог и смотрел на неё, как Амиция зарядила пращу и медленно-медленно раскручивала. Но её руки не дрожали.       Она смогла, а он так и не смог повернуть глаза в ту сторону. И уже потом память начисто стёрла момент выстрела. Когда Амиция вдруг упала на колени и разрыдалась, он почему-то сначала подумал, что она так и не смогла, но быстро понял, что всё уже произошло. Он бежал к дереву, не смотря на разбегающихся и редеющих крыс, оставив позади Амицию. Он упал на колени над телом Гуго, проведя ладонью по кровавой ссадине чуть выше виска, положил вторую ладонь на шею ребёнку. Амиция побежала следом.       Споткнулась, растянулась во весь рост, разбив в кровь нос, добавив себе ещё один шрам. Когда она встала на колени рядом, в крови и слезах, ничего не соображая в истерическом рыдании, Лука крепко обнял её, пытаясь успокоить.       — Жив! — шепнул он на ухо Амиции. И, прижав крепче ладонью её затылок, сказал: — Ты молодец!! Ну всё, всё, перестань. Не время. Бери скорее и уноси его отсюда. В безопасное место. В ваш домик в горах. Успокой его, когда очнётся. И главное, никуда не высовывайтесь оттуда. Сиди тихо-тихо. Там встретимся.       — А ты? — Наконец сказала Амиция, всхлипывая.       — Я? Я вернусь и вытащу отсюда Софью.       — Да... точно.       — Смотри, крыс не видно. И небо яснеет, уже не такая темнота. Всё отлично! — Лука обнял Амицию за плечи. — До встречи! До встречи под ярким и тёплым солнцем и прекрасным голубым небом, среди бурной зелени и ярких цветов на вершине горы.       Лука старательно выкладывал камни.       — Амисья! — Гуго с перевязанной бинтом головкой, помогал, таская камешки помельче. — Смотри, какую башню мы построили с Лукой!       — О, да... Башня шикарная. Молодцы, — улыбнулась Амиция.       — Лука, а мы ещё выше строить будем?       — Будем, — охотно согласился Лука.       — До неба?       — А что нам стоит! Можем и до неба. Только тогда помогай! Ищи ещё камушки.       — Ура-а! — Гуго радостно побежал на поиски, но вернулся, держа в руке вместо камня розовый цветок. — Амисья! Смотри скорей, какой цветок я нашёл для тебя!       Амиция присела на траву, обняв брата.       — Ой, правда, какой красивый!       — А давай–ка сюда, ну наклонись... — Гуго старательно просунул стебелёк цветка в волосы сестре и улыбнулся, любуясь цветком, пусть и израненным, в шрамах, но всё равно самым красивым и любимым на свете лицом. Детская радостная улыбка братика. Самое счастливое, самое прекрасное воспоминание в её жизни. Потом Амиции было достаточно увидеть её в одном сне на тысячу кошмарных сновидений. Этого было достаточно для того, чтобы кошмары были уже не так страшны.       — Спасибо, мой хороший! — Амиция радостно улыбалась в ответ брату и поцеловала .       — Амисья, а я там видел ещё много-много таких цветов!       — Знаешь что? А давай соберём их в большой букет и украсим нашу башню!       — Давай! — Гуго быстро развернулся и радостно побежал за цветами.       Амиция счастливо улыбалась, глядя вслед брату. Но улыбка почему-то вдруг сменилась гримасой грусти. Амиция потёрла пальцем под глазом, смахивая слезу.       — Ну, что ты? — Лука присел рядом. — Ну, не грусти. Ты же понимаешь, что во-первых, брат с сестрой не живут всю жизнь вместе. Это даже неправильно как-то. Но, главное не это, а то, что мы с тобой уже обговорили. Спокойной, мирной и счастливой жизни вам не дадут. Сколько их уже было? Инквизиция, Орден, граф... А сколько ещё таких Земля носит и не стряхивает. А сколько посчитают, что он, действительно, виноват во всём случившемся? И думать, и разбираться не будут, мы же с тобой знаем людей. Найдут тебя, рядом с тобой сразу же найдут и его. И начнётся по новой. Погони, прятки, камни. А чем это чревато, ты слишком хорошо понимаешь.       — Всё так... — Амиция кивнула.       — Ты же Защитница. Вот и должна его защитить. А не страстно хотеть просто быть рядом любой ценой. Это же просто эгоизм, Амиция.       — Да, я всё это хорошо понимаю. И борюсь с этим.       — Ты молодец. А со мной ему будет спокойнее. Ты же знаешь меня, мы всё прошли вместе.       — Я о нём позабочусь. Как подрастёт чуть, буду учить его, вместе будем постигать премудрости наук. Гуго — очень смышлёный и способный мальчик. Добьётся успехов, я уверен.       — Я нисколько не сомневаюсь в тебе. И теперь я буду абсолютно спокойна за Гуго.       — Гуго де Рун больше нет. Пусть все думают, что он умер и лежит вот здесь, — Лука кивнул в сторону башни из камней. — Даже Софью не стоит посвящать... пока, по крайней мере. Вспоминай здесь своего маленького братика и все наши злоключения. Знаешь, что, а имя ему тоже стоит поменять. Я подумаю ещё над этим. Во- первых, изменишь имя, изменишь и судьбу. А во-вторых, так будет безопаснее.       — Наверное, ты прав, — согласилась Амиция. Лёгкий прохладный ветерок игрался с её волосами, лепестками цветка в них. А по зелёной траве, среди порхающих бабочек, бежал, радостно улыбающийся маленький Гуго с букетом розовых цветов...

***

      — Согрелась? — Лука улыбнулся.       — Да, мне сейчас очень хорошо.       — Давай ещё травки заварим. Как хорошо, что нам теперь не надо никуда торопиться.       Лука встал, взял из рук Амиции пустую кружку и направился к полкам с баночками и мешочками. А из коридора послышались чьи-то шаги, и, распахнув дверь, в комнату вошёл молодой мужчина. С тонкими усиками и бородкой на аккуратном, благородном лице, заспанными, но живыми и добрыми глазами.       — О! Брат Лаврентий! Ну ,заходи, мы тебя очень ждём. Будем травяной отвар пить.       — Да, — молодой человек улыбнулся. — У меня тут женщина сегодня с кровотечением. Здравствуйте! — брат Лаврентий вежливо склонил голову, увидев Амицию. — Извините, что заставил себя ждать.       Сердце Амиции сильно заколотилось. Хотела что-то сказать, но только приоткрыла рот, слова просто застряли в пересохшем от волнения горле.       — Да нет никаких кровотечений, всё нормально, — вмешался, радостно смеясь, Лука. — Нет, но ты всё равно посмотри на эту женщину. Внимательнее посмотри. Узнаешь ты её вообще?       Молодой человек внимательно смотрел на Амицию. Брови поползли вверх, а глаза расширились от удивления, но засверкали радостью.       Они наполнились слезами, но слёзы, сверкая, только больше подчеркивали горящее в них счастье. Лицо как будто озарилось светом. И он широко улыбнулся счастливой, по-детски сияющей, светлой улыбкой.       Той самой улыбкой…