псины

руслан прислоняется затылком к плитке в туалете клуба — горячую кожу обдает колючий холод. волосы липнут ко лбу, и капля пота медленно тянется по щеке. жарко до кругов перед глазами и давящих тисков мигрени. перед глазами мутные очертания мужского силуэта и вцепившейся в стенки раковины руки — второй он загребает как можно больше воды, после чего, задрав голову, жадно ее глотает. и так уже минут 10. ему не надоело? руслан трет глаза жестко, с напором, будто хочет их выдавить нахрен. журчание воды в раковине перерастает в белый шум. кажись, посиди руслан тут еще минуту-другую и отъедет прямо на обоссаном потрескавшимся кафеле. не так он представлял свою смерть. руслан резко открывает глаза, когда, забывшись на секунду, ловит себя на том, что перестает чувствовать кончики пальцев. — чет ты сегодня быстро раскис, — громкий голос отскакивает от стен режущим слух эхом, как мячик от пинг-понга. руслан не может разомкнуть глаз, но он будто видит перед собой это красное лицо с наглой ухмылкой, — в прошлый раз дольше держался, слабачок. еще и ржет, мудень. руслан не может разомкнуть глаз, но он будто видит перед собой красное лицо с наглой ухмылкой и у него появляется неутолимое желание в него плюнуть. в дремучий коктейль отходняка после стимуляторов медленно льется гнев, хватается цепкими пальцами за короткие волосы и вырывает их с корнями. руслан хмурится сильнее и сжимает кулаки. руслан представлял свою смерть как и все другие; в своем доме, с детьми, внуками, все дела. но на деле смерть его прямо здесь — смеется, запускает руку в пожухлые рыжие волосы и прячет широкие зрачки за брендовыми темными очками. с лил зе нилом (этот тип просил называть себя только так и никак иначе) они познакомились довольно давно — точное число руслан уже запамятовал, но события того дня вросли корнями глубоко в его голову, что раздражает все больше и больше, хоть кричи, до талого, пока не сорвешь голос. но как бы руслан не изгалялся, их первый диалог он не забудет. не забудет как внаглую рассматривал партаки на широкой венистой ладони, крепко сжимающей его запястье, как лил зе нил уж слишком бережно стряхивал с края раковины белый порошок и как шептал с ну очень явным намеком на ухо руслану — слишком тесно, почти касаясь кожи тонкой полоской губ — про то, что у него дома лежит пару грамм бошек, как раз для них двоих. и как руслан, глупо лыбясь, промямлил ему что-то вроде «да базар вообще, конечно поедем», хотя ехать ему никуда не хотелось. но видеть сощуренные в улыбке стекляшки голубых глаз было почему-то приятно. а потом два цветастых приторных коктейля с трубочкой на баре — как какой-то проститутке, ей богу — и недвусмысленные поглаживания по ноге в такси. руслан не помнит, что как-либо ему сопротивлялся. помнит только как повернул голову и увидел, что лил зе нил пялится прям ему в лицо, пока пальцы внаглую сжимают ляжку все сильнее. а еще помнит, как дышать в момент стало труднее, будто водитель врубил печку на полную. и впрямь какая-то проститутка. помнит, как уже у лил зе нила на хате тот врубил свои треки. руслан не сильно в них вслушивался — тяжело сосредоточиться, когда внаглую мнут твои бедра и гогочут в шею, при этом облизывая, кусая, целуя. у руслана перед глазами мутнеет всё больше, то ли из-за бонга, что сейчас лежит на столе, то ли от того, как горячие пальцы пытаются расстегнуть пуговицу на узких джинсах (русе они всегда нравились, но сейчас ему только и хочется, что побыстрее их снять). руслану уже кажется, что он вот-вот отъедет, а лил зе нил всё ещё пиздецки бодрый — хоть и курили они одинаково — лыбится своими маленькими зубками и что-то увлеченно шепчет на ухо, стягивая с руслана нижнее белье и как бы нечаянно задевая член ладонью. глаза у него краснючие, радостные, смотрят будто сквозь мокрое разгоряченное лицо напротив. помнит, как лил зе нил вмиг подмял его под себя, вжимая в диван всем телом. поцелуй в полураскрытые губы — руслан заплывает, не успевает ответить, как слюнявые следы бегло, смазано уже ползут по шее, плечам, животу… он стонет, скулит — не слышит, но чувствует, как широко разевает рот — и дрожит во всём теле, когда язык размашисто, мучительно-медленно тянется по головке вверх, а пальцы сжимают член на основании и давят, давят. бедра порывисто подаются вперед, но крепкая ладонь держит мертвой хваткой. в затылке кипящей лавой под кожей разливается щиплющая боль, а за ним и на скуле — руслан только утром увидит на щеке лиловый синяк, поймет, что это были тики и попытается представить, каково это: хуярить сначала головой об подлокотник, а позже и самого себя кулаком, извиваясь как последняя дрянь под юркими руками и горячим, мокрым ртом. лил зе нил опускается до упора, берет по самые гланды, и у руслана в легких будто вакуум образуется — только и остается, что скуливо пролепетать его до ужаса тупое имя. он потом будет еще долго перекатывать его на языке, повторять раз за разом, будто пробуя на вкус, а потом стенать его в спальне под громоздким телом. или в зале. на кухне. в ванной. руслан услышит его имя еще не раз, но изо всех сил будет делать вид, что на дух его не переносит, даже если это правда. и до того момента, как руслана пробивает дрожью, а дыхание учащается все сильнее, проходит, по ощущениям, вечность. виски будто мягко тянут назад и грудь вздымается за ними. лил зе нил стирает любезно оставленной им на столе салфеткой сперму с губ и разочарованно выдыхает — он только вошел в кураж, а этот пацан кончил за минуту-другую. руслан помнит, но даже не знает, как к этому относится. потом он снова видит лил зе нила и понимает — всё-таки плохо. да только он точно ему не расскажет, как постоянно прокручивает в голове все смазанные картинки, вырезанные из пленки редкие кадры, зажимая рот ладонью и спуская в кулак. руслан прислоняется затылком к плитке в туалете клуба — перевести дыхание все еще сложно, но вязкая пугающая дрема в голове медленно отпускает, и вопрос, выживет ли он этой ночью, отходит на второй план, растворяется в прокуренном воздухе. — поехали ко мне, — лил зе нил выглядит и звучит уж слишком бодро, особенно если сравнивать с русланом, который сопит-то еле-еле, — дунем там, не знаю. — у тя в жизни вообще есть хоть что-то, кроме «дунуть»? лил зе нил недовольно вздыхает, — за темными линзами не разглядеть, но руслан поклясться готов, что тот показушно глаза закатывает — скрещивает руки на груди и опирается бедром на раковину. — конечно, — он как всегда улыбается, — еще бабки и сучки. руслан размыкает веки, видит это красное лицо с наглой ухмылкой и борется с неутолимым желанием в него плюнуть. он кое-как поднимается на ноги — с ахами и охами, пошатываясь, опираясь рукой на липкую стенку — и подходит к умывальникам. ноги ватные, так и норовят завязаться в узел или сломаться под его тушей. руслан почти падает — лил зе нил на автомате дергается и уже тянется подставить ему руки. — у тебя походу вся жизнь крутится вокруг того, покурил ты сегодня или нет. — выплевывает руслан чересчур обиженно, косясь на лил зе нила исподлобья. тот его игнорирует (ну или делает вид, что игнорирует, но зная его, скорее всего первое) и достает из кармана синий винстон, от блевотного запаха которого в глазах темнеет и в голове всплывают самые приятные на свете воспоминания. отвратительные сиги, на самом-то деле, но приевшиеся так, что уже никаких других и не надо. очень ему подходит. — сам нарик, еще и меня подсадил. последним словом руслан будто давится, выговаривает с большим трудом. щелкает зажигалка и в нос бьет та самая знакомая вонь. лил зе нил курит медленно, со вкусом, — зажимает в красивых пальцах сигарету, жмурится, выдыхает дым тонкой прозрачной струйкой, мельком облизывает тонкие губы — руслану остается только жадно наблюдать. — я никого не подсаживал, я только предлагал. — лил зе нил спускает очки на кончик носа, ухмыляется до ужаса притворно и смотрит донельзя нагло. — то, что ты постоянно соглашаешься — уж точно не моя проблема. руслан куксится, уже собираясь ему ответить, но в последний момент стыдливо отводит взгляд. не врет ведь, чертовка. при одном его виде в горле и груди саднит неимоверно — пальцы отбивают нервный ритм, воздух вмиг превращается в вязкий кисель — и руслан не знает как к этому относится. лил зе нил ластится уж очень нежно, по-собачьи, дышит только тяжелее и жарче — всё-таки не так уж и плохо. — ты ж знаешь, я никого не держу. руслан не знает, что хуже: то, что компания лил зе нила уже не кажется ему такой отвратной, или то, что ошейник шипами внутрь затягивается на его шее все туже и туже. он зарывается пальцами в копну выцветших рыжих волос, пока шею колят проворные укусы — руслан жмурится больше от боли, чем от удовольствия, но позволяет продолжить. в глазах мутнеет по новой то ли от отходоса, то ли от того, что широкие ладони уж очень просятся залезть под худи, чему он тоже не противится. руслан уже привык спихивать все свои траблы на наркоту; голова болит — это он долбил сегодня, почти помираешь — это потихоньку отпускает, не можешь послать нахуй чувака, который тебя затягивает все дальше на дно — ну так а кто мне еще барыжить будет за бесплатно, я его кину, ломать будет — кто мне по доброте душевной стаффа отсыпет? так и происходит, что все радости от таблеток и от них же все недуги. хуевит от одного — поможет другое. все дни их марафона руслан не просыхает — то пьет, то долбит, то все одновременно — и, наверно, поэтому ещё остаётся с лил зе нилом рядом. а потом приезжает домой и снова о нем грезит — никому не рассказывает, особенно ему самому, потому что это не то, о чем стоит знать. лил зе нил братается уж очень назойливо, рвется своей грудью к чужой, как истосковавшаяся собака. целуется дико, нахально и отлипает от пухлых губ с большой неохотой — руслан морщится от привкуса синего винстона, лил зе нил разевает рот в нечеловеческом оскале и утирает рукавом бомбера почти капающие слюни. давит ладонью на затылок, искренне кайфуя с того, как руслан языком лезет чуть ли не в глотку. — я надеюсь, ты понимаешь, что это не любовь, — шепчет он чуть ли не задыхаясь, лыбится и льнет к губам снова, еще животнее и наглее. конечно это не любовь. это щенячья преданность. нет, не щенячья — псинья.