Цветение дерева на одинокой горе в Чаине.

Стояла летняя дневная духота. Даже легкие одеяния не спасали меня от жары. Голова болела сильнее обычного, но никакие чаи мне уже не помогали. День предполагал быть обычным: снова отчеты, документы — писанина, одним словом. Безвыходность и скукота моего положения были настолько очевидны, что даже думать о них не хотелось. Но думать было надо. Я выглянул в окно комнаты. Внизу, около дворца, начал потихоньку собираться люд. Их было прилично. Я примерно посчитал уже сколько потребуется мне для составления всех прошений, и сколько я еще просижу на Совете. В комнату ворвался не очень свежий жаркий воздух. Кроме пыли соахийских дорог, он ничего не принес. Ах, да, рыбью вонь. Очень важный пункт, потому что мне кажется я этими родными запахами пропитался. Я принимаю ванную с прекрасными душистыми мылами, мне ставят прекрасные чаинские благовония от головной боли. Но мне все равно кажется, что пахну я потом, рыбой и пылью. Замечательный букет. Такие рассуждения наводили меня на вопрос, а почему в Чаине так хорошо получаются ароматы? У них есть мыла и благовония на все вкусы, для всех случаев. Соаху же… Даже близко не стоит. Нет, конечно, у нас есть изготовление духов и ароматических масел, однако оно не так популярно. Откровенно говоря, понятно почему. Запахи тяжелые, насыщенные всеми ароматами мира, в них нет гармонии. В рассуждениях о прелести чаинских духов, я залип в окно. С пера сорвалась капля чернил и оставила кляксу. Ничего страшного… Ничего… Абсолютно ничего. Жаркий поток воздуха, который бил в открытое окно, принес мне частичку запаха акаций, растущих в саду. Сад окружал почти весь замок. Красивый, обширный, гармоничный, потому что делали его чаинцы (у этих товарищей вообще гармония это нечто врожденное, кажется), он всегда был местом отдыха. В этом саду было и укромное местечко Такалама, который сейчас шатается где-то по замку. А, судя по шлепаньям за дверью, «где-то» — это около моей двери. Только я об этом подумал, как дверь распахнулась, и в комнату вошел малец лет семнадцати. Не слишком высокий, худенький, резвый, но спокойными хитрыми глазами, которые смотрели прямо в душу. — Ну, привет, Нико. Готовишься? — сказал он первым делом и направился к кушетке. — Привет. Нет, просто смотрю на объем работы. — Твои мысли, как обычно, где-то далеко за пределами твоего тела… Долго так ещё будет продолжаться? Вопрос повис в воздухе. Тяжело стало не только из-за духоты, но и из-за очередного упоминания обо мне. Соаху нужна власть. Нужен сильный и стойкий правитель, который может вести людей за собой к счастью и благополучию. Под его чутким руководством народ должен чувствовать себя спокойно и в достатке. И им должен быть я. Я доказал всему миру, что могу быть им. Но ценой чужих жизней. Я не хотел отвечать на вопрос «как долго?». Всю жизнь, Такалам, всю жизнь. И мне жаль, что ты этого не понимаешь. Я никогда не смою с себя от этой скорби. Видимо, моё настроение быстро отразилось на атмосфере, поэтому Такалам только тяжко вздохнул и направился к выходу. Встав на пороге, он обернулся и проговорил: — Ты уже ничего не изменишь, Нико. Я думаю, они рады, что их смерть окупается, что ты продолжаешь отстаивать не только свои интересы, но и интересы каждого из них. Они все ещё часть этого мира, который ты бережешь. Поэтому выходи скорее, время уже подходит. И вышел. Я остался снова один с мыслями о благовониях и чаиской гармонии. И, конечно, с воспоминаниями о событиях годовой давности. Я позволю себе немного вспомнить, чем они пожертвовали. Чем он пожертвовал. Никогда бы не стал думать, что чья-то смерть меня настолько поглотит. Я не раз был в ситуациях на грани жизни и смерти: теперь я сильнее слышу её звук. Я ощущаю её холод и прикосновения во сне, когда мой дух беззащитен и не обременен телом. Я не видел её, только чувствовал. И чувствую, как она крутится вокруг меня. И это не моя смерть, это смерть тех, кто умер в день сражения. Смерть одна, и она пришла за всеми в тот день, в том числе и за мной. Но по нелепой случайности, абсурдному распорядку, я остался жив. И если тогда я ничего не сделал, то сейчас я должен отплатить сполна. Поэтому, встав из-за стола, я прихватил листы для жалоб, перо с чернилами и направился вниз. Спустившись по величественным коридорам и лестницам, я оказался в главном зале, где стоял трон. В других странах тронный зал находится дальше, а не прям при входе во дворец, но мой значительно отличается от остальных. Стоит отметить, что кроме трона и колонн в один ряд по правую и левую руку, между которых арки в разные части замка, в зале нет ничего. Это пустой зал, в который сейчас вносят стол и пару горшочков с растениями. Высокий сводчатый потолок даже не украшен росписями. Завидев меня, сторожи около входа громко поприветствовали, спросив следом: — Открывать, властий? Я кивнул в знак согласия и сел на трон. Дела намечались масштабные. После подошел Такалам. Он стоял рядом для подтверждения правды в словах людей. В зал заходили люди один за другим. Я слушал их, записывал, советовал. Это были простые жалобы на погоду, будто я могу её поменять, жалобы на мусор или на местный рынок, который кишит обманщиками, продающими тухлые товары. Новые жалобы — новые люди. Но вот поток людей потихоньку слабеет, и в зал заходит девушка в большом капюшоне, закрывающем лицо. Стражники насторожились. Она шла боком, мягко ступая босыми ногами по мрамору. Звука от её шагов не было. Оказавшись в десяти шагах от меня, она немого подняла голову, что стало видно подбородок и губы. — Здравствуй, властий. Меня пробрало дрожью. Этот голос был похож на голос Ольи. Но быть этого не может. Она умерла так же как и другие, да к тому же видно, что она соахийка. — Здравствуй. Какая же у тебя жалоба или, может быть, просьба? Она дрогнула. Мой голос, отражающийся от стен и потолка, возможно, заставил её так отреагировать. Она недолго молчала, а после скинула накидку. На красивом девичьем лице красовалась ото лба к подбородку свежая рана, грубо зашитая нитками. Такалам рядом ахнул, я смотрел с жалостью. — Не стоит жалости, властий. — проговорила она тоном воина, — На дорогах приморья развелись бандиты. Они всё чаще начали появляться на тех дорогах оскверняя и уродуя женщин и девушек. Все боятся идти, боятся запятнать свою честь, прослыть грязной и уродливой. Но мне, властий, важнее только состояние других девушек, которые сейчас находятся в опасности. Оградите их от неё. Рана шевелилась вместе с её лицом и даже немного кровоточила. Я представляю какой это был зуд, какая это боль. — Хорошо, достопочтенная. Я немедленно отправлю в те места усиленную охрану. Они будут отвечать своей честью за вашу жизнь. А сейчас, если вы не против, то вас отведут к лекарю, который лучше обработает вашу рану. Она низко поклонилась и рассыпалась в благодарностях, но тут же свалилась на колени. Когда она подняла голову я заметил лихорадочный блеск в её глазах и капли пота на лбу. Рана недобро взбугрилась. Девушка тяжело дыша начала: — Глаза… Словно загробный шепот прозвучало это слово в стенах замка. — Эти черные глаза, властий, они снятся вам. Они будут сниться вам, потому что вы нуждаетесь в них больше, чем в своей жизни. Эти глаза вас никогда не отпустят. И она заплакала. К этому времени подошли стражники и унесли её к лекарю. Уже в руках охраны она прокричала: — Черные узкие глаза, властий! Они лишь держат вас! Они снятся вам, верно? И всё. Её унесли, она замолчала, а я приказал устроить перерыв и закрыть вход. Мне стало не по себе. Она не могла знать про Кайоши. Никто не знал. Это был мой личный секрет. Моя тайна, которой я предавался каждую ночь последнюю неделю. Мне снился он спокойный и ожидающий. Он сидел в поле под китайским деревом свободный от мук времени и тела. Его дух был свободен. Казалось он мог бы воспарить надо мной и унести меня с собой, потому что я хочу тоже стать свободным. В этом сне я думал, что всё осталось справедливо. Жить с моим бременем в тысячи раз хуже, чем умереть, обретя свободу. Он поворачивался ко мне и смотрел своими черными жемчужинами. Я падал на колени перед ним, как эта девушка, и молил Кайоши простить меня. Я плакал в первые дни, а потом перестал. Я каждый раз пытаюсь подойти к нему, прикоснуться, спросить как он там, наверху, просить его дождаться меня там. — Я скоро, Клецка, честно. Просто подожди меня. Мои лета в сравнении с твоей бесконечностью — ничто. Но как только я направлялся к нему, он улыбался и исчезал. Снова и снова. А глаза смотрели на меня. Проникали в душу. Так как эта девушка могла знать о моих снах неизвестно. Но сейчас, сидя в полной тишине и напряжении, меня волновал Такалам. Он не произнес ни слова после её слов. Мое поведение определенно было странное, но он даже не захотел об этом спросить. — Что ты смолк, Такалам? — первым нарушил тишину я. Вопрос был странным, учитывая сложившиеся обстоятельства. — О ком она говорит, Нико? Умел же Такалам задать очень точный вопрос. — Спрашиваешь так, будто я знаю. — я решил поиграть в игру «Я тупой». Правила очень просты: на любой неудобный для тебя вопрос — прикидываешься дурачком. — Не ври. Ты же знаешь, что я могу распознать ложь. Так что отвечай, Нико. Это связано с Аннигиляцией Солнца? — Да. — ответил я. На вопрос как именно, отвечать я вообще не собирался. — Что тебя гложет, Нико? Ты большей части этих людей даже не знал толком. А некоторые даже хотели тебя убить. — резко проговорил Такалам. Слышать от него такие было удивительно, ведь он добряк по жизни. Он учил меня милосердию, пониманию, состраданию даже к своему врагу. И тем не менее, этот же человек уверяет смириться со смертью моих друзей. Я их не знал полностью — верно. Верно даже то, что некоторые пытались меня убить. Но они умерли за общее дело, к которому я их подтолкнул. Они были готовы умереть со мной. Но я остался жив. — Так о ком она, Нико? — продолжил Такалам. Он явно понял, что это главный вопрос, ответ на который я избегаю. Я хотел солгать. И я попытался: — О всех. — Врешь. Я не злюсь, но хочу знать ответ, потому что именно он занимает твои мысли и отвлекает от долга. Долга не только перед оставшимся миром, но и перед ними. Я молчал. Говорить не хотелось. Не знаю точно почему, но ощущение было такое будто если я скажу: «Кайоши», он сразу все поймет. И, наверное, во мне говорило желание быть понятым, поэтому я и ответил: — О Кайоши. Девушка говорила о Кайоши. Он снится мне. — Не понимаю почему ты так упрямился мне это говорить, но спрашивать не буду. Сам скажешь, когда сочтешь нужным. Мой наставник огорченно выдохнул. Видимо, и он сожалеет о его потере. — Кайоши… был хорошим человеком, если так смотреть. Годы в храме, взаперти сделали его, конечно, черствым, но он пожертвовал всем чтобы спасти всех. Мы разрушили его жизнь, и он отдал ее навеки. Безвозмездно. Ты говорил все правильно, Такалам. И тогда меня взяла злость. Пульс поднялся, я чувствовал как буквально вскипает все тело, и жара вместе со стуком отдавали волнами в голове. Я хотел кричать, что: «Да, ты невероятно прав, как обычно удивительно проницателен! Да, Солнце вас разбери, он отдал жизнь, которую мы с вами испортили и сейчас неизвестно наблюдает ли за мной!». Я хотел чтобы он наблюдал, я надеялся, что он еще жив где-то там. Потому что я надеялся, что он слышал мои прощения, мои мольбы, мои обращения к нему. Я и сейчас верю. Прошло всего несколько часов, уже вечер. И я все ещё верю, что он меня слышит и видит. Но тогда меня забирала злость и отчаяние, накатившее в моменте. Наверно, я был сильнее опечател на вид, чем зол, потому что мой наставник продолжил: — Ты не виноват в их смерти. Так распорядилась Судьба, и Кайоши был готов к смерти. Он ее видел и знал. Для него она стала освобождением… — Я это знаю не хуже тебя, Такалам. — мой голос звучал резко. Правдивец осекся. — Да, верно. Ты провел с ним все путешествие. Ты знаешь его лучше меня. И снова верно. Как у вас удается это? Я бы тоже хотел говорить так в цель. В яблочко. Возможно работа с правдой открывает всю правду мира, которую ты не можешь держать в себе. Открывается другой взгляд на вещи и события? Мне бы не помешало сейчас. — Я устал. Не знаю сколько там еще людей, но, если честно, слушать их уже нет никакого желания. — ответил я тогда. Такалам пожал плечами. Что значило — неизвестно. Я выдохнул и попросил снова открыть ворота и приглашать группами со схожими проблемами. Процессия продолжилась. Ко мне заходили не одни, поэтому трепета в них поубавилось, они описывали все ярче, дополняли истории друг друга. Мне даже теперь не нужно было их совмещать самому у себя в голове — они делали это за меня. И почему я раньше этого не сделал?.. Сейчас, размышляя над этим вопросом, я думаю что дело не только в безопасности, но и в чинности. Когда принимаешь по одному, будто это солиднее выглядит, нежели когда по несколько. Будто стаю мальчишек на выяснение отношений пригласил. Но это определённо удобнее. Людей обычно было не много. Я уже как год восседаю на престоле, а за все время обычно приходило человек тридцать. Но последний месяц их стало доходить думаю до сотни, если не больше. Даже приходится записывать людей. Особенно тех кто пришел за вознаграждением за ценную информацию. Да, той девушке тоже дали вознаграждение, только половину обещанной суммы, вторая будет, если все подтвердится. Пока все, что она говорила о разбойниках, сходится. Мне донесли несколько отчетов от пострадавших, даже удалось уговорить пару девушек привести ко мне на беседу. Беседы проводились не в тронном зале, а в саду. Я там лежу обычно в большой качели и смотрю бумаги. Именно в таком положении меня застали обе девушки. Они были в разное время, по мере поступления, но все же и я там не пять минут лежу. Обе девушки были зашуганы, хрупки и со свежими шрамами на лице. Появилось очень плохое предчувствие. Я каждую приглашал пройти за столик по деревом и предлагал чаю. Они оказывались, но когда я незаметно наливал им и подставлял, они, сами того не замечая, начинали пить. Разговор я пытался начинать издалека. Событие не из приятных в их жизни. Даже если я начну рассказывать о моих боях, то испытаю не лучшие чувства. Получалось у меня, очевидно, не очень. Девушки как-то ежились, топорщились от моего начала диалога. Я не смотрел на них. Не смущал. Может это было моей ошибкой. — Что вам нужно? — говорили они. — Мне нужна только информация. Не хочу тревожить ваши воспоминания, но это важно для поимки. Было бы замечательно, если бы вы смогли вспомнить еще и как выглядит… Мучитель. В этот момент они замолкали. Меня поразила и поражает какая у них была одинаковая реакция. Первая девушка дала более подробное описание преступника, чем вторая, но второй «посчастливилось» видеть очень важную вещь преступника: ножны с изображением женского лица. Сейчас я до сих пор думаю над этим. Я не отличаюсь большим умом, к сожалению. И кроме того, что по описанию преступник, скорее всего, соахиец, у меня почти ничего нет. Ножны делаются из кожи, в основном. Кожей в этом городе занимается прилично людей, но сколько из них делают выженные изображения, это вопрос. Я отдал показания главному по отрядам безопасности. Он обещался отправить эти показания на все пункты стражей безопасности. Думаю, он это выполнит. Все-таки приказ самого властия. Но все равно есть ощущение, будто этот преступник будет неуловим. Сидя на большой террасе с бортиками, увитыми плющем, я все еще не могу отделаться от этого чувства. Может, Единое меня пытается предупредить о чем-то? Сны, девушка, говорившая о Кайоши, таинственный губитель… Будто все это предвестники одной большое недоброй новости. Что это за новость страшно представить, но хуже чем конец света она не будет. Я надеюсь. Пожалуйста. Спасать снова этот мир, когда я увидел все стороны монеты, включая ребра и каждую трещину на ней, я не хочу. Я скорее покорно склоню голову на отсечение и вознесусь к нему, чем буду и дальше нести это неизвестное бремя. Пожалуй, на первое время хватит. Надеюсь, после конца света, это увидят. Вот что делает с людьми служба и потеря близкого.